Ценник в зоомагазине:
«Аквариумные рыбки.
Музыкальный пескарь — 30 копеек»

Был он пескарь просвещённый, умеренно-либеральный, и очень твердо понимал, что жизнь прожить - не то, что мутовку облизать.

М.Е. Салтыков - Щедрин

14 декабря 2014 года в фашистском Киеве выступил известный ленинградский исполнитель Борис Гребенщиков в составе так называемой группы «Аквариум». Хотя и того рок-хулиганистого «Аквариума» давно уже нет и в помине, и БГ похоронен лично мною был ещё в 1987 году. Имею право так говорить. Ибо я не какая-то там мокрощёлка из Мариуполя, восторженно попискивающая «БГ-пс-с-с», и не офиснопланктонный драчила социальных сетей. Мы с Гребенщиковым — люди одного поколения и одной субкультурной страты — альтернативной русской рок-культуры 80-х годов. Да, я не играла и не пела, но формировала и продвигала отечественный русскоязычный рок своими сейшенами и фестивалями, самиздатом и научно-исследовательской социологической деятельностью. Поэтому я имею полное право говорить, что думаю, и думать о социологическом феномене русского рока с позиции полноправного члена рефлексирующего ядра этой субкультуры. И никто никогда не сможет отнять у меня личной свободы мысли и мыслеизъявления. Как, впрочем, было всегда. Я всегда ощущала себя свободной и не понимала трёпа диссидентов о «притеснениях» и «репрессиях». Или ты рождён свободным, даже в рубище раба, или ты раб — в господских хоромах. Всё остальное — от лукавого. Единственное, что ограничивает свободу мыслеизъявления (именно изложения своих мыслей, ибо думать ты можешь вообще обо всём «без изъятья») — это безусловное понимание необходимости присутствия в своём личном пространстве понятия порядочности, честности, любви к Родине и к семье, невозможность обидеть ребёнка, старика, невозможность предательства и продажи всего вышеперечисленного за пайку материальных благ. И мне казалось, что в начале своей музыкально-культуртрегерской деятельности БГ понимал всё это.

Когда-то Гребенщиков показательно игнорировал имиджевые мероприятия, типа встречи со «звездой советской эстрады» Аллой Пугачёвой. Изображал возвышенность и отсутствие меркантильных интересов — мало кто знал, сколько стоит выступление «Аквариума» и никто напрямую никогда не говорил с ним об этом.

Но вот Борис Борисович, по-видимому, повзрослел и помудрел (так и хочется сказать замудаковел). Во всяком случае во время подготовки легендарного Подольского рок-фестиваля 1987 года я разговаривала уже только с так называемым «директором» группы. И именно он передал мне, что «Боб» уезжает в Америку и это для него важнее какого-то там фестиваля в Подмосковье. Вот только этот фестиваль теперь стал частью истории русского рока, а тусовочные вояжи БГ за океан проходят по разряду рядовых шоп-туров. Позднее в 1997 году Борис Борисович уже вообще был «выше» того, чтобы общаться, например, с ребятами из Черноголовки, знавшими БГ «с горшка» и в своё время продвинувшими его в московские массы. Они пригласили музыканта на свой фестиваль в 1997 году, помятуя о количестве вместе распитого некогда портвейна, и получили по носу. Смешно. Для меня тогда всё стало очевидным. Поэтому и появился в моём самиздатовском фанзине «Зомби» №8 за 1987 год целый сквозной фото-некролог «Последнее фото Гребенщикова». Для меня он тогда «умер» как музыкант некоммерческого альтернативного проекта «Аквариум». И я уже не вслушивалась в его новые песни, не держала дома перманентно появляющиеся на прилавках многочисленных музыкальных развалов его новые альбомы. Слушала себе «Табу», «Электричество» и «Радио Африка» и сожалела о покойном. Как с грустью вспоминаю до сих пор о Викторе Цое, Майке Науменко, Андрее Панове, Игоре Ганькевиче и многих-многих других, ушедших, «как говорится, в мир иной».

Но эта последняя история с Гребенщиковым, выступившем в городе фашистов и фашистских терпил, встряхнула меня и вновь заставила напомнить себе и вам о том, что нет такой рок-группы - «Аквариум». Нет натянутой нервной струны — БГ. Есть только коммерческий вокально-инструментальный ансамбль профессиональных безымянных музыкантов под руководством старого, впавшего в маразм и обуяного жадностью, толстяка Большого Говноеда — БГ. За несколько недель до этого сходняка я, зная что его нынешним «директором» назначен некий Макс Ланде предприняла попытку выполнить свой гражданский долг бескомпромиссной и безусловно русской Кометы. Макс — бывший вокалист одесской группы «Кошкин дом», которая выступала на моём фестивале «СЫРОК 1» в 1988 году. Это было очень свежо и интересно. Но дело не в этом выступлении. Так получилось, что после концерта мы шли к метро с Максом и Сергеем Адамовым — журналистом журнала «Юность», который помогал мне с этим фестивалем. И подвыпивший Адамов с горечью и иронией сказал Максу: вот прославишься и станешь таким же мудаком, как Бутусов из «Наутилуса», Самойловы из «Агаты Кристи», Олег Скрипка из «Воплей Видоплясова» и все те пацаны, концерты которых мы делали, вытаскивая их, никому неизвестных и ненужных, из нор. А Макс остановился посреди тёмной московской улицы, под фонарём, повернулся лицом к Адамову и ко мне и чётко так сказал: не пизди, никогда такого не будет. Прошло не так уж много лет. И я послала Максу — директору нынешнего «Аквариума», эсэмэску со словами: БГ ещё заработает свои деньги, но выступать у стен русофобской рады, в городе, бздунливо молчащем во время бомбёжек своего же народа на юго-востоке Украины, проглотившем одесскую Хатынь, бьющемся в истерическом дебильном экстазе «Кто не скачет, тот москаль!»— это преступление, которое вычеркнет Гребенщикова из истории русского рока. Не ждала ответа. И правильно делала — Макс всё же стал мудаком, как мы и предсказывали. И Гребенщиков всё же выступил. Не в Крыму, не в Донецке, не в Луганске, не в Москве в поддержку Новороссии. А в сердце фашистского преступного режима, предпочтя деньги достоинству и исторической честности. Как это было и тогда в Подольске. Деньги и заокеанские печеньки оказались жизненным приоритетом лидера отечественного рок-андерграунда. И тогда, и сейчас. Старикан всё так же поёт : рок-н-ролл мёртв, а я ещё нет. Трупные черви, обожравшись, расползаются по сцене. Жаль, меня не было на этом киевском концерте. Я бы заорала: рок-н-ролл жив, а ты давно нет. И меня забрали бы в ментовку — как в советское время на фестивале в Одессе за этот же рок-н-ролл форевер. Только сейчас меня, наверное, убили бы уже на выходе из зала под вопли «Москаляку на гиляку». И Борис Борисович, чуть рассеянно улыбаясь, близоруко так по-доброму прищурившись, смотрел бы на озверело терзавшую русскую бабу толпу и тихо перебирал струны, наигрывая «в каждой женщине должна быть змея».

А потом в киевском кабаке, хозяином которого стал какой-нибудь украинский панк Адольфыч, сидя за столом с Макаревичем и Олегом Скрипкой они не спеша толковали бы о быдловатой толпе, о вселенной, о Шопенгауэре и Ницше, о буддизме и русских проститутках, самых грязных и самых дешёвых в мире, о феноменологии духа, карнавализации власти, об умственном ничтожестве русских патриотов и их убогой гомофобии, о хорошо приготовленной утке по-пекински, о преступности режима Путина и прекрасных немецких дорогах, о примитивности института семьи и о прелестях личной свободы от состряпанных ими втихомолку детей, о проблеме поднятия уда.

Отец-старик не раз его насчет уды предостерегал. "Пуще всего берегись уды! - говорил он, - потому что хоть и глупейший это снаряд, да ведь с нами, пескарями, что глупее, то вернее. Бросят нам муху, словно нас же приголубить хотят; ты в нее вцепишься - ан в мухе-то смерть!"

М.Е. Салтыков - Щедрин