Одесский М.П.

Опубликовано: "ЛО", № 3, 1995. (с) М.Одесский. Все права защищены.

Миф о вампире и русская социал-демократия

(литературная и научная деятельность A.А.Богданова)

     Триумфально шествуя по разным странам, роман Б.Стокера в 1900-х достиг России. В течение десятилетия, предшествовавшего Октябрьскому перевороту 1917 года, "Дракулу" переводили на русский неоднократно, поместив его в ряд популярных авантюрных сочинений. Неслучайно в одном из переводов 1902 года "Дракула" по аналогии был приписан Мэри Корелли, известной русским читателем в качестве автора мистико-приключенческих романов, а в 1912-1913 годах появился в серии приложений к еженедельнику "Синий журнал" - типичному образчику массовой журналистики.
     М.Г.Корнфельд, издатель этого еженедельника, выпускавший также специфически-юмористический журнал "Сатирикон" и специфически-детский журнал "Галченок", очевидно, тяготел к паралитературе. Потому, решив, наряду с прочими средствами привлечения читателей, прибегнуть к выпуску библиотеки-приложения, он включил в серию не только авантюрные романы (К.Фаррера, А.Конан-Дойла), но и, как гласила реклама, "литературу из области таинственных и неизвестных миров и необыкновенных событий". Своего рода жемчужиной серии, опять же согласно рекламе, надлежало стать "самой страшной книге мировой литературы" - "Граф Дракула (Вампир)" Стокера.
     Соответственно, в качестве феномена псевдомистической разновидности паралитературы воспринимала "Дракулу" работавшая для "Синего журнала" переводчица Нина Сандрова (псевд. Надежды Яковлевны Гольдберг). Она произвольно исключала или кратко пересказывала сцены, которые, по ее мнению, не содержали "действия", да к тому же были сложны с чисто языковой точки зрения/41/. В результате такого рода вольностей особенно страдали эпизоды, где Стокер использовал просторечье.
      Стоит отметить, что эпизоды эти принципиальны для понимания романа. Например, чудаковатый "морской волк", рассуждения которого выпали - по вине Сандровой - из главы VI, поведал, среди прочего, историю самоубийцы, в могиле которого позднее нашел первое убежище Дракула, высадившись на английский берег. Тем самым, исчез и намек на "родство" самоубийц и вампиров, обусловленный религиозной и традиционно-мистической направленностью романа: ведь самоубийца становится пособником упыря, поскольку греховно разлучает с телом душу, а вампиризм есть греховное же похищение субстанции души - крови. Однако, как бы то ни было, задачам развлекательной библиотеки "Дракула" Нины Сандровой, видимо, отвечал.
     В качестве паралитературного роман Стокера нашел в России и подражателей. В том же "Синем журнале" за 1912 год Сергей Соломин (Сергей Яковлевич Стечкин) напечатал рассказ "Вампир" (N 46), где влияние "Дракулы" ощутимо и на сюжетном уровне (история "синей бороды", жены которого "подозрительно" умирают от малокровия), и в параллельности научных (причина смерти несчастных женщин - неизвестный вирус) и "таинствнных" интерпретаций. Кстати, опубликованный несколько позже рассказ Соломина "Женщина или змея" (1912, N 48) весьма напоминает другой роман Стокера - "Логово белого червя".
     Наконец, в 1912 году Московской типографией В.М.Саблина выпушена книга "Вампиры" - "Фантастический роман барона Олшеври из семейной хроники графов Дракула-Карди". Роман выполняет функцию предыстории событий, развертывающихся в произведении Стокера (обстоятельства появления вампириц, обитающих в Трансильванском замке повелителя упырей), а сочетание "иностранного" имени и титула неизвестного сочинителя - "барон Олшеври" - правдоподобно расшифровывается с учетом принятых тогда форм сокращения (б. Олшеври) как "больше ври", демонстрируя русское происхождение и явную установку не столько на оккультизм, сколько на развлечение.
     Иным было прочтение "Дракулы" русскими символистами. А.А.Блок (знавший роман по переводу 1902 г.) в письме к Е.П.Иванову сообщал о своих впечатлениях: "Читал две ночи и боялся отчаянно. Потом понял еще и глубину этого, независимо от литературности и т.д. Написал в "Руно" юбилейную статью о Толстом под влиянием этой повести. Это - вещь замечательная и неисчерпаемая, благодарю тебя за то, что ты заставил, наконец, меня прочесть ее"/42/. В статье "Солнце над Россией", о которой идет речь в письме, Блок, в связи с юбилеем Толстого, противопоставляет его царящим в России силам зла. Причем речь идет не только о реакционной бюрократии, последователях К.П.Победоносцева - "не они смотрят за Толстым, их глазами глядит мертвое и зоркое око, подземный, могильный глаз упыря"/43/.
     В связи с этим современный славист указывает: "Опираясь на отраженную в романе Стокера традицию поверий, связанных с вампирами, Блок уподобляет Толстого солнцу - его присутствие помогает сдерживать силы тьмы. Но что произойдет после заката?"/44/.
     Правда, не сохранись цитированное выше письмо, вряд ли удалось бы доказать, что именно роман Стокера побудил Блока написать статью о Толстом: изображение "реакционеров" и "угнетателей" в виде вампиров - "общее место" политической риторики, зафиксированное, по крайней мере, еще в XVIII веке и, вероятно, восходящее к распространенному в Европе Позднего средневековья и Возрождения представлению об аристократах-упырях. "Общим местом" было и уподобление упырю Победоносцева, которого, по словам А.В.Амфитеатрова, "часто обзывают и рисуют в карикатурах "вампиром" России"/45/.
     Блок, однако, не столько отдавал дань публицистическому штампу, сколько визионерствовал - подобно Стокеру, в романе которого политика предстает в отблесках "потусторонней" тайны. Этот "мистический реализм" в подходе к политико-социальной злободневности свойствен и другим символистам.
В дневнике М.А.Волошина пересказаны сны поэта Эллиса (Лев Львович Кобылинский). "Я знаю, что там режут студентов, - воспроизводит Волошин 25 ноября 1907 г. сон Эллиса. - Вот, знакомых студентов. Там у одного рыжая борода. Другой в очках. И я думаю: никогда не забуду! И вдруг - все такая же ночь и я стою и знаю, что забыл. /.../ И я оборачиваюсь... и вдруг вижу: посмотри - вот так, на обрубленных коленях, мертвый, прямо ко мне. Хочу бежать, оттолкнуть. А вместо этого, вдруг обнимаю и целую его. А он впивается сюда, в шею, и начинает сосать... кровь. И говорит: я еще приду. Я просыпаюсь. И вижу, окно в комнате отворено и вся она полна туманом. И 8 ночей подряд он еще приходил ко мне. В разных видах"/46/.
     Не подвергая сомнению искренность переживаний "ужасов" торжества реакции, трудно не заметить в любовно рассказанном кошмаре Эллиса некоторой литературности. Переплетение тем "реакция", "вампиризм", "туман" встречается, например, в памфлете А.В.Амфитеатрова, обогащавшего не слишком оригинальный образ вампира-Победоносцева колоритными деталями. "Вампир! В Моравии - этой классической стране вампиров - существует поверье о необычайной способности их проникать в жизнь человеческую, под видом густого зловредного тумана, в котором никто не подозревает враждебной демонической воли: все думают, что имеют дело с самым обыкновенным природным явлением, а, между тем, живой туман, выждав свой час, материализуется в грозный фантом, - свирепое привидение склоняется к постелям спящих и сосет кровь человеческую". Или: "Вездесущий, всевидящий, всеслышащий, всепроникающий, всеотравляющий туман кровососной власти, от которого нечем дышать русскому обывателю и напитываясь которым дуреет и впадает в административное неистовство русский государственный деятель, министр. Он - медленное убийство в среде правящих и медленная смерть среди управляемых"/47/.
Амфитеатров, пользовавшийся репутацией знатока "таинственного", вполне мог обойтись без "подсказок" Стокера, даже "классической страной вампиров" у него объявлена не Трансильвания, а Моравия, но в случае с Эллисом нельзя исключить влияние и такого источника, как "Дракула", где туман часто изображается орудием повелителя вампиров.
     Тем более, что поцелуй-укус страшного посетителя перекликается с любовью-кровососанием стокеровских персонажей. Впечатляющий образ любовника-кровососа, сыгравший немалую роль в популярности романа, особенно отвечал идейным и жизнестроительным поискам "властителей дум" России "серебряного века". Достаточно напомнить дионисийское "кровь-вино" В.И.Иванова или "обонятельное и осязательное отношение к крови у евреев" В.В.Розанова. Потому нет ничего удивительного, что воздействие "Дракулы" - в эротическом аспекте - обнаруживается в интимной лирике А.А.Блока ("Я ее победил наконец...", "Было то в темных Карпатах..."/48/).
     Завершая анализ восприятия романа Стокера символистами, соблазнительно указать на "странное сближенье": блоковское прозрение царства упырей в России 1900-х жутковато рифмуется с тем, что и Николай II в октябре 1917 года тоже читал стокеровский роман (и тоже в русском переводе) - факт, зафиксированный в дневниковых записях отрекшегося самодержца/49/. Соблазнительно также совершенно "лженаучно" вспомнить, что в мистическом прозрении будущее порой открывается в искаженном обличии, и сам прозревший страшится признать сбывшееся видение.
Упырей видели едва ли не все. На исходе 1917 года Д.С.Мережковский пишет:"Когда убивают колдуна, то из могилы его выходит упырь, чтобы сосать кровь живых. Из убитого самодержавия Романовского вышел упырь - самодержавие Ленинское"/50/.
Оригинальная интерпретация "Дракулы" предложена А.Богдановым (псевд. Александра Александровича Малиновского;18731928), философом-марксистом, авторитетным большевистским лидером эпохи революции 1905-1907 гг./51/. Богданов был также естествоиспытателем и литератором - автором научно-фантастической дилогии - романов "Красная звезда" (СПб., 1907; на титульном листе - 1908) и "Инженер Мэнни" (М., 1912; на титульном листе - 1913).
     Богдановская дилогия интересна прежде всего в аспекте картин общества будущего, якобы построенного марсианами. Примечательно, что футурологические идеи "Красной звезды" большевиками были оценены положительно и сам роман многократно переиздавался после 1917 года. В программном сборнике "Жизнь и техника будущего" (М.; Л., 1928), контролировавшемся официальными идеологами, Богданов - единственный русский марксист, чьи утопические проекты подробно пересказаны наряду с работами нормативных "пророков" социализма: Т.Мора, Т.Кампанеллы, А. Сен-Симона, Ш.Фурье, Э.Кабе, Э.Беллами, А.Бебеля.
     Принципиально иначе был оценен "Инженер Мэнни". В.И.Ленин - к 1912 году непримиримый противник Богданова - резко критиковал роман/52/, а левыми радикалами небольшевистской ориентации книга отметалась как догматическая поделка. К примеру, в рецензии, опубликованной народническим журналом "Заветы", указывалось, что в романе слишком много разговоров "и автору кажется, что разговоры заменяют известный образ реального исторического действия. Оттого фабула кажется очень неудачно сшитой белыми нитками, а разговоры производят впечатление искусственно притянутых к описываемым событиям. Произведение очень и очень неудачное"/53/.
     Неуспех романа, кроме всего прочего, обуславливался тем, что автор, отвлекаясь от общекоммунистических идей "Красной звезды", ставил и решал проблемы, соотнесенные с "тектологией" - созданной им "всеобщей организационной наукой". К организационным Богданов сводил практически все задачи любой отрасли знаний. В "тектологии" он видел универсальный комплекс алгоритмов их решения. По сути - это наука управления/54/. Действие "Инженера Мэнни" развертывается в условиях марсианского "развитого капитализма": главный герой руководит строительством пресловутых каналов, он честен, но слишком жесток в стремлении учитывать исключительно организационный аспект общественных отношений. Идеологически инженеру Мэнни противостоит его сын - Нэтти, так же осознающий важность организационных алгоритмов, но в первую очередь защищающий интересы рабочих - в духе социалистической доктрины "великого ученого" Ксарма (прозрачная анаграмма Маркса). В финале жестокий организатор добровольно уходит из жизни, поскольку с точки зрения общественной пользы Нэтти уже вполне способен заменить отца, а с точки зрения идеологической Мэнни воплощает прошлое. Последним обстоятельством, подтолкнувшим Мэнни к самоубийству, становится встреча с Вампиром - сюжетный ход, несколько неожиданный для автора-атеиста.
"Вампирическая" тема вводится задолго до финала. В главе "Легенда о вампирах" Нэтти, споря с отцом, поминает упырей, а Мэнни недоумевает, при чем здесь "нелепая сказка о мертвецах, которые выходят из могил, чтобы пить кровь живых людей"/55/. "Взятое буквально, - возражает сын, - это, разумеется, нелепая сказка. Но у народной поэзии способы выражать истину иные, чем у точной науки. На самом деле в легегнде о вампирах воплощена одна из величайших, хотя, правда, и самых мрачных истин о жизни и смерти"(113).
     Пропагандист "тектологии", Богданов вообще часто использовал метод "аналогии" - "перекодировку" с языка одной области человеческой деятельности (или природных закономерностей) на язык другой, и в "Инженере Мэнни", конечно же, не ограничился примитивным сведением дела к ординарным "капиталистам-упырям": "Это просто брань или, в крайнем случае, агитационный прием"(114).
     Согласно Нэтти, истинный смысл "мрачной фантазии"(117) сложнее. "Вреден и обыкновенный, физиологический труп: его надо удалять или уничтожать, иначе он заражает воздух и приносит болезни"(115). Точно так же вреден для окружающих человек, "когда он начинает брать у жизни больше, чем дает ей /.../ Это - не человек, потому что существо человеческое, социально-творческое, уже умерло в нем; это труп такого существа"(114-115).
     Тут, похоже, рассуждения Нэтти утрачивают логическую стройность - ученик Ксарма не дифференцирует жизнь "биологическую" и "социальную". В действительности же противоречия нет, поскольку выводы Нэтти основаны на тезисах, сформулированных в первом романе "марсианской" дилогии. Именно в "Красной звезде" Богданов изложил программу "обновления жизни" способ отвоевать у природы дополнительное время для "социально-творческой" активности человека, способ, применение которого возможно только при наличии "коллективистского строя", т.е. в условиях коммунизма. Для получения этого дополнительного времени необходимо "одновременное переливание крови от одного человека другому и обратно путем двойного соединения соответственными приборами их кровеносных сосудов. При соблюдении всех предосторожностей это совершенно безопасно; кровь одного человека продолжает жить в организме другого, смешавшись там с его кровью и внося глубокое обновление во все его ткани"/56/.
     Обобщая "рецепты" обоих романов, можно сказать, что, по Богданову, если человек "слишком долго живет, рано или поздно переживает сам себя"(114), то либо (в коллективистском обществе) он "обновится" кровью товарищей, либо (в обществе индивидуалистическом) превратится в мучимого неутоленной жаждой "социального" вампира, причем, "вампир, живой мертвец, много вреднее и опаснее, если при жизни он был сильным человеком"(115).
     Нэтти, между тем, нанизывает новые "аналогии": "Идеи умирают, как люди, но еще упорнее они впиваются в жизнь после своей смерти", - и за примером далеко ходить не надо: "Вспомните идею религиозного авторитета: когда она отжила и стала неспособна вести человечествло вперед, сколько веков она еще боролась за господство, сколько взяла крови, слез и загубленных сил, пока удалось окончтельно похоронить ее"(115). Вампиризм "идеи" еще страшнее "естественного" вампиризма "жизни": в число его жертв попадают не физические или духовные старики, а "благородные и мужественные борцы"(116).
     Печальные сентенции о "благородных и мужественных борцах" позволяют заподозрить Богданова в том, что он недоговаривает, споря отнюдь не с "идеей религиозного авторитета". Действительно, речи Нэтти почти дословно воспроизводят богдановские суждения в статье "Вера и наука"/57/. Статья была ответом на антибогдановский трактат Ленина "Материализм и эмпириокритицизм".
     Если какая-то идеология, пусть даже революционная, - утверждал Богданов, - "переживает свою социально-трудовую основу", то "становится консервативною, а затем реакционною", превращаясь в "мертвеца, который хватает живого". В частности, на погибель русских пролетариев старый мир "сотворил вампира, по внешнему образу и подобию своего врага, и послал его бороться против молодой жизни. Имя этому призраку - "абсолютный марксизм". Вампир исполняет свою работу. Он проникает в ряды борцов, присасывается к тем, кто не разгадал его под его оболочкой и иногда достигает своей цели: превращает вчерашних полезных работников в озлобленных врагов необходимого развития пролетарской мысли. Наше отечество - страна молодого рабочего движения, неукрепившейся культуры, страна мучительно-изнуряющей борьбы - дала этому призраку едва ли не лучшие его жертвы: Г.Плеханова еще недавно, В.Ильина (один из псевдонимов В.И.Ульянова-Ленина, этим псевдонимом и подписан "Материализм и эмпириокритицизм" - М.О.) теперь, не считая иных, менее крупных сил, но в свое время также полезных для общего дела. Товарищей, попавших во власть злого призрака, мы пожалеем и постараемся вылечить, хотя бы суровыми средствами, если нельзя иначе. А с вампиром поступим так, как со всякими вампирами поступать полагается: голову долой, и осиновый кол в сердце!"
     Иначе говоря, жертва вампиризма "идеи" должен выбирать: либо, предавшись индивидуалистической самоизоляции, совершенно переродиться, либо, раскаявшись, вернуться в лоно спасительного "коллектива".
     "Иногда я думал: вот, я встречаю разных людей," - заключает Нэтти толкование "легенды о вампирах", - "живу с ними, верю им, даже люблю их; а всегда ли я знаю, кто они в действительности? Может быть, именно в эту минуту человек, который дружески беседует со мной, невидимо для меня и для себя переходит роковую границу: что-то разрушается, что-то меняется в нем, - только что он был живым, а теперь... И меня охватывал почти страх"(116-117).
     Слова Нэтти подготавливают читателя к встрече инженера Мэнни с вампиром, последнему искушению жестокого организатора, что с художественной точки зрения вполне функционально. Однако тут есть еще один важный аспект: это своего рода травматическая реакция Богданова на разрыв с Лениным и ортодоксальными большевиками. Отсюда и вывод относительно особой опасности вампиризма "идеи" - жертвами его становятся не "средние люди", а преимущественно "благородные и мужественные борцы", революционная элита. Кому много дано - с того много спросится.
     Кстати, объяснение вампирическим вторжением дискуссий и расколов, раздиравших большевистскую фракцию после революции 1905-1907 годов, безусловно, роднит Богданова с Блоком или Амфитеатровым, прозревавшими в наступлении "реакции" магическое воздействие упырей.
     Во всеоружии "теории", изложенной Нэтти, инженер Мэнни в следующей главе романа сталкивается напрямую с вампиром, принявшим облик некоего Маро - "прислужника" класса имущих, который ранее был "по заслугам" убит Мэнни. Зловещий "фантом" не скрывает своей истинной природы: "Да, я - Вампир; не специально ваш друг Маро, а Вампир вообще, властитель мертвой жизни. Я принял сегодня этот образ, как наиболее подходящий для нашей беседы и, пожалуй, один из лучших". Не скрывает Вампир и агрессивных намерений: "Но у меня есть и сколько угодно других; а очень скоро я приобрету еще один, много лучше"(120).
     Таким образом, этот созданный воображением марксиста Вампир отнюдь не назидательно-аллегоричен, но демонстративно демоничен, и не удивительно, что его описание напоминает соответствующие сцены из романа Стокера. Сходно, например, изображение первого явления Вампира.
     У Богданова: "В самом дальнем от него (Мэнни - М.О.) углу мрак сгустился и принял, сначала неопределенно, очертания человеческой фигуры; но уже резко выделялись горящие глаза"; "лицо было гораздо бледнее, губы краснее"(120). У Стокера (в переводе Н.Сандровой): "Тень подняла голову, и со своего места я ясно различила бледное лицо с красными сверкающими глазами", - повествует Мина Мюррей в главе VIII. Сходно указаны некоторые атрибуты Вампира.
     У Богданова: "Фосфорические огоньки носятся вокруг, вспыхивают ярче, погасают... В колеблющемся свете изменяется пустая улыбка; оживляются пыльно-желтые черты"(134-135). У Стокера: "Воздух полон кружащимися и вертящимися мошками, и огоньки в глазах волка светятся каким-то синим тусклым светом" (глава Х1).
Перекликается с "Дракулой" и угроза Вампира, на некоторое время приводящая в смущение Мэнни. Поначалу Вампир искушал жертву идеалами постоянства, верности себе, но Мэнни, наученный сыном, распознал под благородной оболочкой ненавистное ему неприятие развивающейся жизни. Тогда "фантом" прибег к новому аргументу: "Знай же, твоя судьба решена, ты не можешь уйти от меня! Пятнадцать лет ты живешь в моем царстве, пятнадцать лет я пью понемногу твою кровь. Еще осталось несколько капель живой крови, и оттого ты бунтуешь... Но это пройдет, пройдет! Я - необходимость, и потому я - истина. Ты мой, ты мой, ты мой!"(127-128).
     Иначе - на языке "теории" Нэтти-Богданова - говоря, индивид не может не стать жертвой вампиризма "жизни": это "необходимость", закон старения. На языке же "мрачной фантазии" Вампир Богданова почти цитирует Дракулу, говорившего: "Мщение мое только начинается! Оно будет продолжаться столетия и время будет моим верным союзником. Женщины, которых вы любите, уже все мои, а через них и вы все будете моими - моими тварями, исполняющими мои приказания, и моими шакалами!" (гл. XX).
     Учет "дракулического" контекста позволяет уяснить парадоксальность исхода схватки Мэнни и Вампира. Инженер решает, что если при капитализме и нельзя избегнуть старения, то по крайней мере можно освободиться от вампиризма "идеи" посредством самоубийства и таким образом не превратиться в игрушку сил прошлого, но открыть дорогу Нэтти и социализму. Дракула тоже оставляет жертвам возможность освободиться посредством самоубийства, но это оборачивается очередным дьявольским искушением: самоубийство для христианина - тягчайший грех, следовательно, самоубийца окончательно попадает под власть Вампира. В системе ценностей Стокера (и в полном согласии с магической традицией) самоубийство - пособничество вампиру, а у Богданова, наоборот, - акт сопротивления.
     В романе "Инженер Мэнни" автор, рискнув в открытую пропагандировать весьма сомнительную с точки зрения прежних единомышленников "всеобщую организационную науку", к тому же прибег к неординарному, скандальному для социалиста приему "перевертывания" традиционных мотивов литературы "таинственного". Стоит ли удивляться недружелюбной реакции на "Инженера Мэнни" соратников? Зато магистральному направлению русской культуры "серебряного века" богдановское прочтение магического вампиризма в аспекте политики и жизнестроитльства вполне соответствовало.

HOME

42. Письма Ал.Блока к Е.П.Иванову. М.;Л., 1936. С.66. Ср. в дневнике А.А.Блока (запись от 16 апреля 1913 г.) свидетельство о его знакомой, которая "читала "Вампира - графа Дракулу" и боялась, положила горничную спать с собой. Перед окном ее спальни - дерево, любимое в Петербурге, на нем ворона сидела в гнезде. Гнездо разрушили. Утром после чтения "Вампира" ворона вращала глазами и пугала" (Блок А.А. Дневник. М., 1989. С.197).

43. Блок А.А. Собр.соч.: В 8 т. М.;Л., 1962. Т.5. С.302.

44. Баран Х. Некоторые реминисценции у Блока: Вампиризм и его источники// Баран Х. Поэтика русской литературы начала ХХ века. М., 1993. С.271.

45. Амфитеатров А.В., Аничков Е.В. Победоносцев. СПб., 1907. С.38.

46. Волошин М.А. Автобиографическая проза. Дневники. М.,

47. С.279.

48. Амфитеатров А.В., Аничков Е.В. Указ.соч. С.39,41.

49. Баран Х. Указ.соч.; Лавров А.В. "Другая жизнь" в

50. стихотворениях А.Блока "Было то в темных Карпатах..."// Сборник статей к 70-летию проф. Ю.М.Лотмана. Тарту, 1992.

51. Дневники императора Николая II. М., 1991. С.656.

52. Мережковский Д.С. Упырь// Странник. 1991. Вып.2. С.74.

53. См., напр.: Wolfe B.D. Tree Who Made a Revolution.

54. Boston, 1960; Utechin S.V. Philosophy and Society: Alexander Bogdanov// Revisionism: Essays on the History of Marxist Ideas. L., 1962; Grille D. Lenins Rivale: Bogdanov und seine Philosophie. Koln, 1966; Elwood R.C. Lenin and the Social Democratic Schools for Underground Party Workers: 1909-1911// Political Science Quarterly.1966. V.81; Ballestrem K.G. Lenin and Bogdanov// Studies in Soviet Thought. 1969. V.6; Vucinich A. Social Thought in Tsarist Russia. Chicago, 1976; Jensen K.M. Beyond Marx and Mach: Aleksander Bogdanov's Philosophy of Living Experience. L.,1978; Sherrer J. Les Ecoles du Parti de Capri et de Bologne//Cahiers du Monde Russe et Sovietique. 1978. V.19; Williams R.S. Collective Immortality: The Sindicalist Origins of Proletarian Culture: 1905-1910; Slavic Review. 1980. V.XXXIV; Biggart G. "Anti-Leninist Bolshevism": The "Forward" Group of the RSDRP// Canadian Slavonic Papers. 1981. V.XXIII. N 2; Boll M.M. From Empiriocriticism to Empiriomonism: The Marxist Phenomenology of Aleksander Bogdanov// Slavonic and East European Review. 1981. V.59; Kelly A. Empiriocriticism: A Bolshevic Philosophy?// Cahiers du Monde Russe et Sovietique. 1981. V.22; Studies in Soviet Thought. 1981. V.22.

55. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.48. С.161.

56. Кратоев А. Рец. на кн.: Богданов А. Инженер Мэнни. М., 1913//Заветы. 1913. N 1. С.175.

57. Богданов А.А. Всеобщая организационная наука: Тектология. М., 1913-1922. Т.1-3. См. также ст. М.П.Одесского, Д.М.Фельдмана в изд.: Богданов А.А. Пять недель в ГПУ (8/IX-13/X 1923 г.)//De Visu. 1993. N 7. С.28.