ЛЕОН ГУТМАН

    Ничего привлекательного нет в этой истории. Измена, потом что-то вроде свадьбы, две смерти, похороны, гроза, - этим все двигается, так все было и так я помню. Произошло все на моих глазах, и я ничего не утаю из того, что знаю, за исключением подробностей, о которых догадаться не могу (еще - уже).
    Возможно, все в прошлом, но не для меня. Как событие, которое поразило, все об этом вызывает сердцебиение и чередующиеся желание и нежелание вновь и опять...
    Первого августа зашел ко мне Кровье с нижнего этажа рассказывать про молодого человека. До этого визита он меня редко посещал, мы лишь здоровались, а если и разговаривали, то с мнимым интересом к друг другу. Это сейчас я вспоминаю нашу взаимную симпатию, наверно, чтоб подтвердить его будущий приход, но, возможно, симпатия и была, иначе почему он пришел? Иногда я видел Кровье с женой. Она разговаривала, если приходилось, совершенно равнодушно не только со мной. ... А он о ней, видно, беспокоится...
    Приходу Кровье я был рад, - за месяц, что я болел, кроме врача и лифтера никого и, вдруг - Кровье!
    - Конечно, заходите!
    Добавлю, что болезнь была тяжелой и, если присовокупить, что я вообще легко возбудим, а стал после болезни особенно и, что мое воображение, которое длит любое, мной или нет, сказанное и сделанное, сразу включилось в работу, то станет понятно, почему я мог так далеко зайти и почему Кровье угадал во мне не только внимательного слушателя, но и человека готового вмешаться, - ведь одно дело - в воображении, а другое - реальное участие или пусть даже реальное свидетельствование.
    ... Ура! После месяца покоя!.. А Кровье был крайне взвинчен, - он даже не следил за своим лицом!
    Не поздоровавшись, не произнеся обычных фраз, он сказал короткую рваную речь и умолк. Я мало что понял, - что-то такое с его женой, какой-то мужчина, или несколько мужчин... Наконец, он сделал жест, отметающий прежнее, и сказал:
    - Я ему хочу не верить.
    - Да! - увлеченно закричал я. - Она уйдет от вас и никогда вас не увидит боле!
    - А я? А я?
    - Вы ее тоже! Нужен поступок, а вы способны на него?
    - Почему же? Скажите.
    - Я слишком мало об этом знаю. Но это обычная ситуация.
    Моих слов было достаточно, чтобы он поверил и застонал. Я подвел его к кровати и уложил в нее.
    - Дайте воды.
    Я дал.
    - Станьте к двери, - попросил Кровье, глядя на меня.
    Я встал. Из-под двери дуло в голые ноги.
    - Вы чем-то на него похожи, - проговорил он.
    - Спасибо. Вам уже лучше?
    - А вдруг она его приведет и придумает такой предлог, что ему можно будет остаться на весь вечер и даже ночью?
    - А вы знаете хоть один такой предлог? - Это я у него спросил, думая, что он скажет: "Не знаю", - а он сказал:
    - Я его знаю.
    В том смысле, что этот парень способен на все.
    - Хорошо, - благородно сказал я. - Я отобью ее у него.
    - А что, дело так серьезно? - быстро спросил он.
    - А что, уже надо отбивать?
    Он побледнел, запрокинул голову и закрыл глаза. Я испугался.
    - Кровье! Кровье! - закричал я и что есть силы затряс его. Он открыл и опять закрыл глаза.
    - Я боюсь за вас, Кровье, сделайте что-нибудь!.
    - Отпустите... - он с усилием приподнялся и, не удержавшись, заплакал.
    - Ведь она не покойница - это главное, все можно еще вернуть.
    Как я хотел вселить в него надежду! Он, кажется, услышал, потому что ухватился за спинку кровати, встал на ноги и, глядя на меня, сказал:
    - Да. Она не покойница, моя жена.
    Неужели все врет? - подумал я. - Так быстро встал, не прошло и минуты!
    Он стоял в ботинках на сползшей белой простыне.
    - Вам уже лучше? - спросил я его.
    - Да. Не важно. Не шутите так больше, - сказал он. - Про то, отобьете вы мою жену или нет, судить не вам, а ему, а от него вы ответа не добьетесь, - он переходил на крик, - он вам ее не уступит, он не позволит, чтобы моя жена пошла по рукам!
    - Не сегодня, так завтра, - сказал я и злорадно ждал, что он встрепенется, и он встрепенулся, и на повышенных тонах мне:
    - Вы!
    Я, заученным этой минутой жестом, остановил его и сказал "удивленно":
    - Я не договорил, - и, мол, я не договорил и я не понимаю, как вы могли подумать, что я... что вас... - я не договорил всю фразу: не сегодня, так завтра она вернется к вам, а вы не готовы...
    Он был совершенно сбит с толку.
    - ... потому что вы не верите ей.
    Пауза. Он опустил голову.
    - Да...
    - А ей надо верить, иначе... - учил я.
    - Да, - сказал он.
    - Я вам помогу, - сказал я и дружески ему улыбнулся.
    - Да. Помогите мне. Я скоро умру.
    Я оценил его слова.
    - Говорите, - я сел на табурет, локоть на тумбу, кистью в лоб.
    - Главное, что мы... да!
    - Мы?
    - Да, вместе проберемся в мою комнату. Никто не должен этого видеть, иначе все пропало.
    - А как она его проводит?
    - Знаю! Потому что в последнее время в нашей квартире стало все ломаться: сначала краны, один за другим, потом замыкание ночью, потом, через день, испортился замок, потом засорилась канализация, - вода пошла через верх, - так вот, я догадался! Это она все ночью портит и тайно ломает, чтобы загодя днем вызвать то слесаря, то электрика, то водопроводчика, а под этим видом приводит одного и того же - его!
    - Но как?
    - Как вы не понимаете? Она переодевает его, а он все время молчит!
    - Но, почему?
    - Чтобы не выдать себя! Но не это важно, главное, что никто из них не уходит как пришел.
    - А как же они уходят?
    - Вот! Я сначала думал, что все они остались в комнате, что их много, и тайно ночью все обыскал. Никого не оказалось! Я только нашел в углу за сундуком кучу спецовок и разных инструментов. Тут-то я и догадался, что здесь они и договариваются о будущих поломках и кем он дальше будет. Теперь понятно?
    - Да-а ...
    - Вот именно! - он весь заострился. Он понял!
    Я верил каждому его слову. Он мне казался ясновидцем и поэтому я спросил:
    - А что дальше?
    - Пой-ма-ем!
    Это слово просквозило от самого его сердца и, в связках обретя шипящий звук, скользнуло мимо моих босых ног под дверь и исчезло в пространстве коридора. Пора и нам.
    - Наденьте туфли, - сказал Кровье, - они под кроватью. И оденьтесь. Сейчас самое время. Сейчас придет она... А, может быть - вместе. Мы должны успеть.
    ... Моя болезнь не позволяла мне выходить уже много дней, и я сам толком не знал, где туфли. И ведь Кровье, наверняка, не думал о них и, значит, это знание - где они, - ведь он сказал: "под кроватью", - пришло к нему внезапно, как приходит озарение и, значит, ревность гнала его к результату и заставляла его глаза видеть такое, чего обыкновенные глаза видеть не могли. Я захотел это проверить и вместо туфель вытащил и надел шлепанцы (все это за его спиной).
    - Зря. Замерзнете, - тут же сказал Кровье.
    Я был поражен - он знал, не видя. Это подтверждалось каждую минуту: вот я (за его спиной, молча!) ищу брюки, а он мне: не там, под матрасом; брюки грязные, мне необходимо их почистить (я - молча: где же щетка?), он: в коридоре, под вешалкой, в левом резиновом сапоге, а бывал-то он у меня, если дважды, то хорошо, а при том коридор освещен отвратительно, потому что соседи- жмоты лампочку боятся купить, а у меня нет лишней копейки...
    Я был счастлив! Все было чрезвычайно необыкновенное!
    - Вы готовы. Идемте, - сказал Кровье и шагнул к двери.
    Я вышел вслед за ним, и он в нетерпении приблизился.
    - Теперь тихо.
    - Что вы хотите с ними сделать?
    - Потом. Это потом. Сначала поймать.
    И мы быстро стали спускаться. Четвертый, третий, второй, первый этаж.
    - Куда вы меня ведете? Ваша комната здесь.
    - Тихо. Я знаю.
    Мы спустились ниже и попали в подвал. Кровье вытащил ключ, хрустнул замок.
    - Идите за мной.
    - Куда мы идем?
    - Ко мне.
    Он взял меня за руку и потянул за собой. Я чувствовал уверенность этого человека и повиновался его руке, тем более, что он, единственному мне, доверил тайну и просил помощи.
    ... Как изменила этого человека ревность, - глубокий обморок, слабость, головокружение и, вдруг, внезапное пробуждение при неистовой жажде действия и не во благо, нет! он не думает о ее спасении, а только о мести!..
    Он остановился.
    - Здесь люк.
    - Где? Я ничего не вижу.
    Он включил фонарь.
    - Куда он ведет?
    - В мою комнату.
    - Куда?!
    - Тихо. В мою комнату.
    - Но зачем он здесь? Кто его сделал?
    - Я. И, как оказалось, не зря...
    - Но почему через люк?
    - Соседи. Они не должны знать, что мы в комнате. Стойте здесь, я сейчас приду.
    И ушел. Я остался стоять в абсолютной темноте и в не менее полном остолбенении. Я хотел ухватить дальнейший смысл случившегося и не мог.
    Вернулся Кровье, волоча стремянку.
    - Послушайте, но как вы сумели?
    - Ведь я здесь работаю.
    - Вы?
    - Да, здесь. Слежу за отопительными приборами.
    - Погодите, погодите, ведь вы были на большой должности? Зачем вы ушли? Вас выгнали? Я ничего не понимаю!
    Кровье молчал...
    - ... Я сам ушел.
    Но зачем? Что вас заставило?
    - Ничего... А, вернее, моя жена.
    ... Я не мог поверить, чтобы такая женщина могла послать мужчину на подвиг, но слушал внимательно.
    - Я ревновал ее с первого дня. Нет! Она не давала повода, вернее, не давала явного повода, но постоянные мужчины, новые знакомства... Мне не нравился ее тон, да и со мной, - я не буду говорить об этом, - она была как-то слишком смела, откровенна... Я мучился всем этим, мне приходили в голову ужасные мысли, я мчался домой и, что вы думаете? - ничего, абсолютно ничего!, все как обычно - моя жена дома, но, заметьте, и это очень важно, всегда исключительно не одна, а с каким-нибудь молодым человеком. Нет-нет, ничего страшного, - школьный друг, сослуживец, знакомый - ерунда!, - а я в бешенстве и с каждым разом все в большем, - мне стало казаться, что я всякий раз опоздал, - вы понимаете о чем я говорю? Я весь измучился, пропускал работу, следил за ней, тайно подглядывал, мне уже даже хотелось, чтобы что-то произошло, но чтобы я узнал, но каждый раз ничего, абсолютно ничего... Я начал сходить с ума. А работа требовала своего. У меня начались неприятности, я стал недоверчив, поневоле вкладывал свои мысли в головы невинных людей, говорил им дерзости, оскорблял их, в полной мере пользуясь своим положением. Пошли жалобы, комиссии... В общем, я подал заявление по болезни. Вы можете подумать, что я ушел в никуда? Нет. Меня уже ждала эта работа в подвале. Не помню уж почему, но я со слесарем как-то спустился сюда и мне попался план нашего дома. Меня как стукнуло, когда я увидел, что наша комната как раз под этим местом, и я сразу решил, что я буду здесь работать и что выпилю люк в потолке подвала. Это было как раз то, что было мне нужно! Я устроился работать сутки через трое, но мне этого было мало, ведь я хотел появиться в любой момент, и договорился с главным инженером, благо он меня знал, что я один буду работать за всех, тем более, что мне надо было скрыть от жены резкое уменьшение зарплаты. Я так рассчитал, что мой люк должен выходить точно под огромный старинный стол, покрытый плюшевой скатертью, которая закрывала ножки стола. Когда люк был готов и никого не было в комнате, и я репетировал мое внезапное появление, не раздалось ни скрипа, ни шороха, - я был полностью готов! И тут моей жене пришло в голову сделать перестановку мебели и в том числе стол на - середину, а сундук - на его место, точно на люк. Никак я не мог ее убедить, она настояла на своем. Все рухнуло, я не мог снизу даже приподнять этот сундук. Я был в отчаянии, я не знал, как мне дальше быть и я плюнул на эту затею с люком и опять стал работать сутки через трое, тем более, что моя жена вдруг резко переменила свое поведение. К ней перестали ходить! Не просто ходить, даже появляться перестали, звонить! И вот когда я теперь заикнулся про то, чтобы убрать сундук, а стол поставить на прежнее место, она равнодушно пожала плечами. Странно... Я не понимал, что случилось, почему? Она стала ежедневно на 4-5 часов уходить из дому. Я проследил, она ходила в парикмахерскую. А когда приходила домой, валилась на диван и до вечера смотрела в потолок. От нее слова нельзя было добиться. О, это было счастье! Однажды я, еще до того, как она пришла в парикмахерскую, сел там подстричься, с мыслью, - а что будет дальше? Я услышал, как пришла моя жена, что-то спросила, ей ответили, потом она, потом ей, потом было тихо, застучали ножницы и я услышал, как моя жена заворковала! Это было так неожиданно, что я высунулся посмотреть. Она меня не видела, хотя я стоял в пяти метрах от отражающего меня зеркала. Я смотрел на нее, а она смотрела на отраженного в зеркале парикмахера. У меня было впечатление, что у нее кружится голова, что она в полуобмороке от наслаждения, а парикмахер, не сбавляя скорости, щелкал ножницами, переходил с одной стороны на другую, нагибался к лицу и все будто бы стриг, но я-то видел, что это была игра и какой это был мастер! А потом он бегло оглянулся, поймал мой взгляд, замер на мгновение, затем, наклонившись, ей, что-то сказал и вышел. Она обернулась, увидела меня, да так и обмякла, красная, неприятная. Я тут же ушел... Какой он был? Высокий, очень высокий, вьющиеся длинные волосы, темные узкие глаза, - я его хорошо разглядел! - бледное лицо, под цвет лица халат. Да! - он все время молчал, он не сказал вслух ни одного слова, а ведь мне казалось, что он говорил и говорил, не умолкая! Нечего и объяснять как я встревожился за свою жену.
    (... Эта многоэтажная женщина, мечта большинства уличных мужчин, не знала любви. Всякие разговоры о чувствах оставляли ее равнодушной и вызывали сонливость, и при этом она так зевала, раскрывала такую пасть и так содрогалась, что ее кратковременные знакомые удирали, не прощаясь, да и те, кто оставался, бывали настолько поражены огромными размерами ее голоса и тела, что это превышало всякое их представление о счастье. Но это была жена Кровье, и он берег ее, а на этот раз...)
    - Она влюбилась! Она никогда не была такой! Но что теперь более всего меня задевало, так эта мгновенная в ней перемена при виде меня. Я пытался вернуть ее расположение, - нет-нет, все зря; она ничего не замечала, - ни цветов, ни подарков... И, простите меня, я запил. Я почти не появлялся у нее в комнате. Ей было все равно, она ни о чем не спрашивала... Вы, наверно, не знаете, что эта комната над нами, собственно ее. А у меня квартира неподалеку. И вот странно, она ни в какую не желала переехать ко мне, хотя там гораздо удобнее, а только остаться именно в этой комнате. Только теперь я почувствовал настоящую опасность. Бывшие ухажеры все мне теперь казались желанными гостями, и я много бы дал, чтобы все вернулось и стало таким, как до появления парикмахера. Он мне внушал... как бы это сказать... У меня было ощущение, что он доведет все до крайности, что он ее погубит, что он создаст вокруг нее такое напряжение жизни, которое она не выдержит. Я все обдумал. Я знал, что однажды они придут в эту комнату и, главное было не пропустить момента. Меня он уже видел. Второй раз нельзя было показываться ему на глаза и я, издалека наблюдая за ними обоими, видел развитие их отношений. Я выяснил его фамилию, - как вам понравится? - Куафер, - это среднее "ф"! Фамилия в полумаске! Я выяснил, что он живет один и что у него нет никого из близких. Все это стоило больших трудов. Он тоже не терял времени. Он заставил ее жить как бы в прострации, если можно так назвать состояние, когда человеком владеет фанатическое ожидание и когда он живет не собой, но другим человеком, будущим событием, которое он уже сейчас, еще до совершения, видит и чувствует в такой полной мере, что само это событие уже пугает его, потому что он думает: если в голове так, то как же на деле? ... Никогда прежде не думал, что месть так сладостна и так притягательна. Знать, что ты единственный, кто может в целом оценить их отношения, - ведь каждый из них думал о другом, правда, с разными целями, да!, но что мне за дело, когда я теперь хочу лишь отомстить, оскорбить, как оскорбили меня! Быть композитором, единственным исполнителем своей мести - вот моя цель, вот моя единственная теперь цель! Сегодня утром я увидел, как она собирается к нему. Я понял - все произойдет сегодня и тот, кто может мне помочь - вы!
    - Что вы хотите сделать?
    - Убедиться! Лезьте.
    Я влез на стремянку и надавил на потолок.
    - Крышка открывается на себя. Подставьте плечо, отодвиньте засов и откиньте крюк. Правее...
    Он поднял фонарь. Я так сделал и крышка навалилась на меня.
    - Вылезайте, там никого нет, - сказал Кровье, и я, подтянувшись, влез. Зарешеченное окно я увидел сразу.
    - Вчера я сделал на окно решетку. Это ловушка! Вы понимаете, что эта комната - ловушка, - шепотом закричал он, гримасничая лицом. Когда он так говорил, язык его бился во рту, как окровавленное крыло полупроглоченной птицы. Вообще, у меня часто было ощущение, что у него наполнен чем-то рот. Так дети держат за щекой котлету, с трудом переворачивая ее вслед за буквой. И я заметил, что когда он произносил нечто, что требует непременно приоткрыть рот, а жест скрывающий не успевал, рот этот бывал у него до отказа забит и "это", напоминающее говядину, не вываливалось только вследствие постоянного упражнения и контроля.
    Я пристально смотрел на него.
    - Вы будете в шкафу, в этом шкафу.
    Он силой развернул меня и ткнул пальцем в громадный шкаф.
    - Вот эти дырки как раз на уровне глаз. Смотрите.
    А я смотрел на него.
    - Я ухожу. Но скоро буду. Как раз вовремя. Да!
    Когда он закричал это "Да!", - рот его широко раскрылся и, вдруг, вывалился наружу чудовищных размеров красный язык, покачивающий боками! О! Язык его обладал непостижимой выразительностью и первое, что он сделал - это попытался меня лизнуть. Я едва успел отшатнуться и, обратив на этот язык сугубое внимание, как на часть отдельную от Кровье, я увидел, как он совсем распоясался: менял цвет, ужасно высовывался вперед и обратно сворачивался в рулон, скручивался в подобие сверла и своим дрожащим красным телом грозил, - казалось, он издает стоны!
    - Не бойтесь! - закричал Кровье. У других горб, а у меня язык, ну и что!
    И тут он потерял контроль над этим чудовищем. Он схватил его обеими руками, но скользкий мускул вырвался, не давая себя усмирить, и Кровье махнул рукой и кинулся в люк. Хлопок! Щелкнула задвижка и пролома не стало.
    ... Боже! Я бежал бы, если бы на одну секунду поддался отвратительному страху, охватившему меня в этот раз при виде языка, и потом, во второй и последний, при виде самого Кровье, который мало того, что напомнил мне про свой язык, - теперь сам казался огромным липким языком, но странного вида: с руками и ногами, с ушами, глазами, носом и, главное, языком - тем!, - который уже чуть ли не казался младенцем перед самим Кровье!
    Правда, в минуты, когда я думал об этом спокойно, я вполне допускал, что эти страхи - след моего воображения, из-за которого я уже не раз, особенно после недавней тяжелой болезни, бывал зверски истязаем, умирал, разлагался и, каждый следующий раз, все с большим трудом приходил в себя и, если бы не старушка- докторица - Бог знает что было бы. Но, с другой стороны, сколько не уверяй себя в обратном, а ведь я видел... это очевидно и, если сомневаюсь, то лишь от уверенности, что больше никогда не увижу ни самого Кровье, ни его язык, ни его жену, потому что они мертвы - я видел их мертвыми, не отрицаю, но где могила?
    ... Потом у меня провал. Вероятно, я грохнулся на пол, потому что, очнувшись, увидел себя сидящим на полу у стены.
    И я стал медленно перебирать все происходившее сегодня и, когда дошел до языка, меня стало подташнивать, и я решил ни в коем случае не думать об этом, а вспомнить что-то по-настоящему важное, на что я обратил внимание, но потом упустил. И я вспомнил его фразу: "Я ухожу. Но скоро буду. Как раз вовремя." И я додумал то, что тогда не успел, - что это мог сказать лишь Бог, или человек, у которого его будущее уже в прошлом и он уверен в нем: "как раз вовремя..."
    Не успеет, подумал я. Нет, не успеет. - и голова стала совсем ясной.
    Наверное с этого самого момента Кровье и потерял свою уверенность. Может быть, это произошло из-за моего "не успеет", подуманного мной с излишней убежденностью, а, скорее всего, от того, что мне кажется, он думал и не знал как быть после того, как он убедится в ее измене, - я имею ввиду: он не знал - наказать или простить, он не знал, что будет лучше для его любви к жене. Вот с чем он ушел. Все это тогда лишь промелькнуло у меня в голове, но я отмахнулся, думая, что я поставил себя на место Кровье, а он - другой.
    Вот так я остался один. Растерянно стоял посреди комнаты и не знал, как я себя буду вести, если все произойдет, как он сказал? Ведь я думал, что мы с Кровье будем все время вместе, а тут - на тебе: полезай в шкаф и сиди. Я полагал роль благородного свидетеля, а выходит попросту - подглядывание! Ну, Кровье!! Естественно, в такой ситуации, что мои мысли потекли в направлении обратном Кровье, а именно: что я втянут в неприятную историю и что если, паче чаяния, все вскроется и будет публичное обсуждение, а то и суд, то я буду главным действующим лицом, почти участником. И все будут кивать на меня. А я, как человек достаточно честный, не смогу фактически отрицать, что знаю всю подноготную из рассказа Кровье, который в свою очередь, будет требовать от меня дальнейшего продолжения в его духе, а ведь я доподлинно не знаю - правду он рассказал или свои домыслы на почве любви-ревности-мести. Мне кажется, что в случае с Кровье все его будущие действия по отношению к жене были определены первыми днями знакомства и он сам определил их диапазон - от любви до ненависти. И он не то, чтобы знал или предполагал - он ждал, что что-то такое случится, и во всем видел начало того, чего ждал. А ждал он не только события, которое произойдет с его женой, но и того, что же он - Кровье будет делать, как он- то себя проявит в сложившейся ситуации? Конечно, никаких поступков из ряда вон жена Кровье в любом случае не ждала, - слишком он был инертен... И вот тут я понял, для чего ему нужен был я, - а для того, чтобы был все время рядом, не как зритель, но как человек, присутствие которого подстегивает на совершение поступков, которые в одиночестве и не совершишь. Фу! С меня будто горб свалился! Мне казалось, я понял характер его действий и теперь буду сидеть в шкафу, как в ложе бенуара.
    Должен еще сказать, что за все время его рассказа я несколько раз ловил себя на мысли, что он перебарщивает, особенно с этим зловещим Куафером. Но, с другой стороны, чувство страха и ненависти, которые он испытывал, были не просто чувствами одного человека к другому, а в тесной связи с собственной женой Кровье, которую я уже не понимал, любит ли он или с самого начала ненавидит и нашел способ отомстить. Тогда причем тут Куафер? Или этот затесавшийся тип показался соперником выжидавшему Кровье? Скорее всего, если исходить из начальной мысли, что Кровье свою жену ненавидел, причем изощренно ненавидел, - высказывая ей все знаки внимания, которыми окружает жену любящий муж, то опасность парикмахера для Кровье была в том, что парикмахер, как это видел Кровье, желал его жену и, главное, она полюбила его, а при сравнении могла увидеть Кровье ясными глазами... Конечно, эти дурные мысли были случайны и не заслужены Кровье, но его странное поведение, его рассказ, - знаете, любой на моем месте... хотя, если принять во внимание, что я всегда склоняюсь скорее к худшему, то, может быть, Кровье и любил, а не ненавидел?
    Во всяком случае, я преспокойно отправился в шкаф заготовлять себе насест. Не скрою, что я испытывал некоторую долю отвращения к этому ко всему, но ввиду безысходности со спокойным любопытством я преодолел и это и устроился удобно, а вокруг еще оставалась свободная площадь, и если бы вдруг моему любопытству пришлось выдерживать долгую осаду, то это было бы возможно, потому что пространство позволяло встать, лечь, сесть и даже - ходить. Вот какой это был шкаф!
    Они пришли сразу же, будто не я за ними, а они за мной собрались наблюдать и выжидали пока я не устроюсь и только тогда пришли. Все как положено: она суетится - он неподвижен, она растеряна - он спокоен, она сажает - он отказывается, она предлагает - он колеблется. - Чаю? - Нет. - Кофе? - Пожалуй. - Я быстро. - Ничего.
    Интересный тип... что-то такое в нем от растения... Вот так растения всегда наблюдают за нами. Они притворяются предметами так хорошо, что мы и принимаем их за предметы. И он смотрел на нее как растение, то есть так, что даже при всей внезапности ее глаз, она не могла заметить взглядов, которыми он метил ее позы и колыхания под платьем, когда она ходила перед ним и около, награждая его тем особым нервным напряжением и выдающимся запахом, которыми сопровождается первая такая встреча. Принесла кофе. Подносик, конфетки, голосок... непроизвольно-расчитанно. - Намажьте булочку маслицем... Она стесняется смотреть на него. Сидят напротив друг друга... Ее гастрономическая грудь... ее молодость... ее величина... величина в тугом платье больше. Она видит... она стесняется. Намеки, ожидание... Встала! Пошла прямо ко мне! Увидела?! Почувствовала?! Остановилась перед шкафом... сейчас откроет дверцу!.. Я в ужасе смотрел на нее, а она смотрела мимо щели... О! Ведь рядом зеркало, - она смотрела в него! Полный круг лица, закрывались глаза, выражение лица твердело, цвет плодоносил! Она по-вер-ну-лась... несколько шагов вперед... и я содрогнулся! Ягодицы ее выразительно вздымались подобно огромным волдырям и только туго натянутая ткань удерживала их от того, чтобы треснуть с ужасным любовным звуком. Любовники смотрели друг на друга немигающими глазами, молча, не двигаясь, и, вдруг, я увидел как с сухим шелестом лопнуло и соскользнуло на пол платье жены Кровье и голую ее стало пучить во все стороны! Все ее выдающиеся члены стали удваиваться, утраиваться на глазах и, казалось, этому не будет конца! На время я потерял из виду молодого Куафера. Но вот и он, бесстрашный! Кинулся на нее, ухватил под бока, раздался жуткий звук падения туши! Она лежала перед ним от белья неочищенная. Емкое девство дышало! Лей, длинноухий, пора! Ах! Все это слова, - к погружению товсь! И! лопнула лампа, не выдержавшая напряжения зрелища! А все равно просачивалась и горела в мозгу движущаяся картина всемирного оплодотворения!
    ... О, несчастный, обманутый Кровье! Ты думал поразить внезапностью, застать и разоблачить, и вместо себя посадил в шкаф меня. Теперь все поздно... а ты хотел вовремя. Входи. Увидь. И я услышал поворот ключа в замке и дверь не открылась. И я услышал удары кулаками, не произведшие никакого впечатления на почивающих на полу. И я услышал (не пора ли мне вмешаться и разбудить?) звонок в дверь и удары ногами, и они очнулись.
    - Это он, - она включила бра. - Быстро в шкаф! (Мне конец.) Там окно.
    - В шкафу?
    - Да, - и она засмеялась.
    - Сразу не открывай, - сказал он уже в белье, потом брюки, свитер, а она в это время во всю блефует перед запертой коридорной дверью. Когда, уже одетый, он открыл шкаф и увидел меня, то, вы думаете, что он удивился или всплакнул? Да, он так удивился, что обернувшись ко мне спиной, ударил по-лошадиному, а я еще подумал, когда он развернулся: "как конь". Любой живот треснул бы, а мой выдержал, но сам я... Парикмахер зашел в шкаф, и мы остались одни.
    - Вот что, майор, - сказал он (и я совершенно забыл сказать, что я тоже обнаружил это окно, но, все по порядку. Было так: я обратил внимание, что в спину неприятно, вроде, как дует. Я тихо разворошил одежду... Боже! В шкафу было окно! Я сразу все нащупал: рама, фанера вместо стекол, работал нижний засов, до верхнего я не дотянулся, но, наверняка, и он действовал, значит окно открывалось и, значит!..) раздвинул одежду и распахнул окно.
    - Прошу, пожалуйста!
    Как птенец из мамкиного гнезда, я вывалился на волю под впечатлением уже второго парикмахерского пинка уже в зад. Третьего я ждать не стал...
    Я не присутствовал при дальнейшем разговоре между Кровье и его женой, но представляю его так: когда она, наконец, открыла, Кровье ворвался в квартиру, застал жену безо всего, по некоторым признакам увидел, что здесь происходило, стал искать Куафера, или вначале набросился на жену, а потом стал его искать, она же, прекрасно зная, что Куафер из шкафа исчез, вела себя нагло и, вероятно, заявила что-то вроде - я переодевалась, я примеряла, я в ванную, я из ванной... Кровье не верил, продолжал искать Куафера, а когда не нашел, принялся искать меня, чтобы я уличил и подтвердил, а когда не нашел и меня, небось, совершенно растерялся, а жена его, обнаглев от безнаказанности, кричала, что Кровье ее оскорбил, что так дальше продолжаться не может, что она требует извинений, раздела, развода.
    - Невероятно, - тогда произнес Кровье и, круто развернувшись, ушел из квартиры.
    Много дней никто не знал, где он обитает. Но, вскоре, он дал о себе знать и притом самым трагическим образом.
    Но это потом, а прежде, жена Кровье так страстно восхотела явного и быстрейшего соединения с Куафером навсегда, что решила не ждать официального развода, а объявить свадьбу с гостями и именно через неделю, все равно, мол, совместной жизни с Кровье не бывать, так зачем откладывать то, чему суждено судьбой быть. Куафер был согласен: - Я - за, и ни в коем случае - против. Даже - я согласен пригласить Его. (Она испугалась). Хорошо. Тогда кого-то из знакомых Его. (Она остановилась на мне).
    На свадьбу меня пригласили открыткой. Идти? Ведь невеста не знала, что я был в шкафу, а Куафер мог не рассмотреть и не запомнить моего лица, тем более, что видел меня первый раз мельком, в сумерках еле освещенной комнаты. Но все же, опасаясь быть узнанным и зная по себе, что иногда угадываешь чутьем, я сомневался - идти или нет. И не пошел бы, если бы, вдруг, в самый вечер того дня, когда была назначена свадьба, не открылась бы дверь, и не вошел Кровье с воплем:
    - Куда вы делись из шкафа?!
    Как же он страшно выглядел! С его лица стерлись все индивидуальные черты. Он стал как манекен в виде старика: седая щетина, желтое лицо, морщины, морщины, морщины, костюм висит, как дохлый. Человек, бывший в употреблении...
    - Там окно, - тихо сказал я.
    - Где?
    - Из шкафа на улицу. (Он не понял.) - Шкафом заставлено окно. В этой комнате два окна, только одно заставлено шкафом. Вы об этом не знали?
    Он смотрел и молчал. Потом:
    - Вы сами ушли?
    - Нет, выбил он.
    - Значит?..
    - ... Да.
    Он смотрел и молчал. Я подал открытку.
    - Идите туда. Я вас тоже приглашаю. Это моя последняя просьба. Вы должны быть там. Вы должны видеть.(Что?) Теперь прощайте.

* * *

    Итак, гости приглашены и уже пришли, стол накрыт. Все ждут. Мужчины курят, дамы при бедрах, а те, что не осчастливлены, говорят о политике.
    Входят молодые. Сквозь поздравления голоса: - Она - крупная блондинка... О-о-о! Очень крупная блондинка!, - И он, слава богу, не совершенно лыс, а, наоборот, чрезвычайно кудряв!. Ха-ха-ха!
    Будущий супруг, с видом венерической девственности на лице, стоял посреди комнаты и, оборачиваясь на поздравление дам и раскланиваясь, выяснял глубину их декольте. Милая и пожилая Василисса, в будущем пиит, так сказала о нем громко: - Самец на все сто!
    Он блистал бледным лицом под черными кудрями и неожиданно белым костюмом со следами слез на уровне обычной женской высоты. Костюм обсуждали все. Громко он сказал: - Это потому, что на похороны я одеваю черное, на свадьбу я одел белое.
    Все зааплодировали. Счастливая невеста прижалась к умному жениху, потом отжалась и пригласила всех к столу.
    Стали рассаживаться. Тут произошло недоразумение, на которое поначалу остальные обратили мало внимания, и только потом вспомнили (кстати, и подтасовав под развязку), что что-то такое было; - а я уже тогда знал, что это не случайно, - я ждал трагедии - и вот!
    У новобрачной осталось колечко от брака с Кровье. Пожалуй что еще до сходбища она отдала его парикмахеру, с вероятной просьбой в надлежащий момент надеть его ей на палец. Куафер момент посадки принял за надлежащий, вынул кольцо, торжественно поднял его над собой, собрал внимание и уже раскрыл рот, желая что-то сказать, как оно, скользкое, нырк! и в посудину, где плавала рыба в томате. Всеобщее "Ах!", но ...стал вилочкой, ложечкой, ножичком - нету. Как достать? - Рукой! - сказал нетерпеливый гость. Что ж делать? Влез Куафер рукой, подтянувши рукава пиджака, в глубокую посудину, перешарил всю, нашел кольцо и извлек. С руки в томате - кап, кап... Неожиданно вошла новая гостья.
    - Кровь! - закричала она, - смотрите на его руку!
    Куафер со страху мазнул рукой по белому костюму - и тогда все увидели. А гостья опять:
    - Кровь на свадьбе - плохая примета!
    Произошло замешательство. Все вместе закричали что-то разное и пока до кликуши доходило что это томат, и она протянула разочарованное: а- а-а-а! ...пока мужчины усаживали взбесившегося парикмахера, желавшего ее убить: "И чтоб была настоящая кровь!", - пока успокаивали невесту, бывшую чуть не в обмороке, - волны улеглись и представление началось сызнова, т.е. расселись снова.
    Хотя... наверное, это сейчас кажется, ввиду потом произошедших событий, что все происходящее имело в себе нечто неслучайное, что такой поворот в жизни обязан завершиться смертью и логично ею завершился, что все последовательно, как сумма в виду двух слагаемых, но тогда, - я ведь и это помню, - я иронически прищуривался, ко всему относился, как к игре, а единственное сильное чувство кроме интереса, было нежелание ответственности. И это я тоже хочу передать.
    Куда уж нам, с нашими постными свадьбами вскладчину и гостями на счет! Куаферов стол как перегруженный мул стоял перед гостями на коленях. А сам Куафер, забравшись на напольные весы, показавшие ровно 100!, являл собой нечто такое основательное, что все дамы- гости внакидку увидели разницу в категории между своими мужьями и им - "несчастным", так, возможно, они подумали, намекая каждая, что - вот если бы я!, а не эта большеротая дура-невеста, которую они резко осуждали за отвратительное двоемужие, и не могли надивиться ее ловкости. (Ах, дамы, дамы... вы еще не знаете, как вы счастливы, что не связались с этим жутким Куафером.)
    Итак, - убитое мясо, вырванная с корнем зелень, отломанные птичьи ноги, фарш, взвар, ливер, опара, - все разноцветное, в крови, в соку, тает, пахнет, подтекает... было. Теперь все выскоблено донага, вымыто, лежит очищенное и протертое, смешанное с чесноком, мелко нарезанное, обжаренное в мучке, добавлено подливками, унавожено маслом и луковыми слезьми, и вызывает аппетит или тошноту - еда! - Ешь! - С удовольствием!
    При этом, конечно, вначале шампанское, а потом водка, водочка, водочка- дамочка.
    Для запивки приготовлено питье из варенья с водой. Напитки эти дрянь - слишком сладкие. Что ими запивать?
    Об еде - все.
    Расселись. Налили шампанское.
    - Здоровье молодых!
    Выпили.
    - Горь-ко!
    Молодые посластили. Все поели с тарелки. Теперь - водки.
    - Здоровье родителей!
    Конфуз - родителей уже нет... тогда молча... и опять водки.
    - Счастье молодых!
    Выпили.
    - Горь-ко!
    Еще водки.
    - Благополучие молодых!
    И выпили!
    - Горь-ко!
    Молодые посластили. Гости - кусочек в рот. И опять выпили:
    - За все хорошее!
    И опять - выпили - выпили - выпили - выпили - выпили...
    Пейте, пейте, приглашенные, вы - гости, я - летописец, мне наблюдать, думать надо... Ха! Ведь вот что возмущает - совершенно дамы одинаково одеты! Нет, я согласен, фасон, цвет - да! Но ведь совершенно одинаково! И это еще при том, что ведь сами - тоже одинаковые! Вы спрашиваете, - ну и что? - А мне жаль... Вот, сейчас - встать, пригласить их всех спиной по росту приклеиться к стене и повести линию по верхним краям лба. Вести, вести, закруглить вниз на последней и назад под ее подбородком повести к первой и там тоже закруглить, но вверх, - и сомкнуть два конца! Получилось одно длинное в длину лицо: губ, как собак нерезанных, и глаз тоже!.. Гадость в сущности. Или здесь они такие нарочно собрались?.. Вот - Мария Ивановна. Везде локти, везде колени, два глаза, нос, рот, лоб. Вот - Мария Петровна. Была изящна, много ела и погрузилась в тело. И те же глаза, нос, рот, лоб. А Мария Степановна, Григорьевна, Владимировна, - простите, как по отчеству?.. - Афанасьевна! Васильевна, Федоровна, Николаевна, Александровна, Романовна, Алексеевна и сестры Ходжеевы между крайними двумя и, конечно, по два глаза, по носу, по лбу, по рту, грудь на живот. Ну?
    ... Хоть бы у кого из них хвост был. Тогда знал бы, что Мария Ивановна с хвостом. Дернешь за хвост, она обернется, а ты уже знаешь, что напоролся на Марию Ивановну. А так - какая между ними разница? Будучи трезвым, потому что я наблюдательный, я нашел бы эту раз-ни-цу.
    Встал напротив один, - кто это? - и принялся за тост.
    - Невеста! - так сказал он, - говорю всем - в тебе, блин, и красота и стать, чтобы стать! всем для него. Но! Обязанность твоя и долг в том - я знаю! - чтобы укрепиться и оградиться от него, ибо ты - жертва соблазна!
    И перст в нее! Невеста отшатнулась.
    - Замолчи! - закричал Куафер. - Пусть замолчит! Посадите его! И музыку! Всем танцевать! Танцевать! Танцевать!
    И, увлекши ближнюю даму на свободную пядь, подтанцовывал к стоящим у, и сидящим за столом, сталкивал их, произвольно соединял в пары, смешивал мужчин, кружил, кричал, крутился винтом, всех задевал и скалился, как будто бы смешно. А его дама волочилась за ним как мокрая тряпка и, казалось, оставляла на полу влажные следы, потому что рассумашедшиеся гости заскользили, зашатались, заплескали руками, зашлепали по мокрому и ах, уй, ай, ой, попадали грудой на пол, каждый стараясь упасть на выбранную им. А Куафер благодарящий уже сажал свою даму на стульчик и, наклонившись, целовал ей руку и бриллиант.
    Добившийся своего, почти успокоившийся и усевшийся рядом с невестой, он улыбался, делая вид перед ней, что слегка стесняется за им учиненное.
    - Пусть их, они как дети, - сказала невеста.
    И все были счастливы, потому что ничто так не раскрепощает, как забавное происшествие, - сказал кто-то. Один я стоял у стены, бодрствуя и при шпаге, и поневоле вызывал недоуменные вопросы от гостей к невесте. Она же отвечала только одно, - мало ли что? - и при этом так-то улыбалась. Понятно, что все решили, что у нас в прошлом гармонические отношения, но я не могу забыть.
    Тут Куафер вытащил и подарил невесте снимок, а она ему куклу. Конечно, можно так оставить и ничего больше не сказать, а потом еще написать, что другой умер так-то (пока не будем об этом), а она вслед за ним. Но, если читающий доверит мне и пожелает недоумевать, то мне остается лишь удовлетворить его просьбу... А если кто-то и не просит, то против этого читающего я выставлю миллионы других, которые не удовлетворяются фактом, выраженным одним словом, а ждут сотен прочих, которые это единое слово сделают генералом. И я тогда посмотрю, как этот несчастный, под напором убежденных миллионов не убедится в своей вине. Но, может быть, уже - поздно!
    И я пишу с некоторыми подробностями.
    Куафер вытащил из кармана фотографию и вручил невесте. Там был ясно виден дамский глаз, в котором отражался дамский зал парикмахерской, с овальными зеркалами и рядом кресел. На каждом сидела дама, взывающая о красоте своей к, в единственном числе, мастеру, который позади них - стоял? - летал! (О, Куафер многорукий, быстрый в работе своей!) Он успевал все и со всеми: стриг, накручивал, начесывал, кудрил, пудрил - все! - и так быстро, что мгновенность фотоаппарата размыто захватила странную картину шести пар куаферовых рук с совершенно разными инструментами в каждой, и одного, но в разных положениях, тела, размыто устремившегося к нужной даме.
    Это фото поражало тем, что вся картина удваивалась или, вернее, удваивалась та часть ее, что именно нас интересует, отражаясь в овальных зеркалах таким образом, что в каждом отдельном зеркале отражалась только дама, сидящая перед зеркалом, а за ней обязательно свой, манипулирующий хромированным инструментарием Куафер, запечатленный каждый раз в такой позе, что любая из них казалась наилучшей. То есть произошло то, что я не могу не назвать чудом: размытое изображение быстро, пусть даже молниеносно двигающегося, но одного человека, - изображение, напоминающее сильно крутящийся пропеллер, - в шести зеркальных отражениях распалось на шесть разных изображений шести людей, но, в которых ясно узнавался один и тот же. Приходилось думать, что он и здесь и там, или даже сразу - везде!
    О-о-о! Я еще кое-что не сказал вам - о глазах, о взгляде, отраженном шестиобразно в зеркалах в самых разных видах, - и искоса, и исподлобья, и из-за плеча, из-под руки, и в лоб - и везде с усмешечкой, и везде прямо на вас! И хотя мы смотрели на снимок толпой, но под этими взглядами каждый остался один и, бледнея, кто раньше, кто позже, но отводил глаза и отходил, возбужденный ощущением опасности и вслед полнейшей беспомощностью.
    Куафер вышел из комнаты.
    Славная секунда! Всякий ищет своего отдаленного места, где незаметно от остальных сможет опустить голову и подумать о себе и о других, которые в это время думают и о тебе. А ведь ровным счетом ничего не произошло, никто, главное, не был унижен. ...Неужели такой силой обладает неподвижный фотографический взгляд, вечно высказывающий одно и то же... одно и то же, и есть ли что в нас самих, чтобы столь же вечно и последовательно противостоять? - чему?..
    Невеста неподвижно стояла у окна и будто смотрела на снимок закрытыми глазами... Необычная женщина... Раньше я видел ее глазами Кровье... А теперь?.. - Теперь нет.
    Вернулся Куафер. Невеста очнулась, улыбнулась ему и быстро сказала:
    - Теперь моя очередь.
    Она подошла к сундуку.
    - Идите все сюда, - и подняла крышку.
    Там неподвижно лежала кукла метрового роста в черном костюме и черных лакированных туфлях.
    - Точь-в-точь вы! - удивился гость и посмотрел на Куафера, и все посмотрели. Сходство было поразительное! Как-то даже неприятно сделалось, когда стали сравнивать подробностями и все сходилось, но еще весьма удивляло, что при том, что кукла при сравнении с Куафером была явно меньше, а ведь таковой не казалась.
    Невеста: - Тебе нравится?
    Куафер: - Д-да... Скорее да. Но зачем это мне, дорогая?
    Невеста: - Это и мне. Там на фотографии ты очень взрослый, а я хочу знать тебя и маленького.
    Куафер: - Я не знаю, что ты имеешь ввиду, но это - карликовый взрослый Куафер. Зачем?
    Невеста: - Иначе представить не могу. Но, маленький, ты мне кажешься ребенком.
    Куафер: - Как хочешь.
    Она смотрела на него, не отрываясь.
    Ну что сказать о том, как она его любила? Болтали, что однажды оговорившись и назвав циферблат куаферблатом, она в дальнейшем не поправлялась, а продолжала так. Что она додумалась звон- ить во все кафе с вопросом, - Кафе работает? - произнося это следующим образом: - Куофер аботает? Отсюда было уже недалеко, чтобы прекратить чай, а пить кофе, обзывая его "куофе" с добавлением картавого "р" - "куоферрр". Говорили, что по вечерам она ходила на свалку слушать лягушачье куа-куа. Но если всего этого было недостаточно и хотели еще, то предлагали протранскрибировать след. слова: кафель, кофта, кафтан и де Ля Фер.
    Невеста: - Но это еще не все.
    Куафер: - Нет?
    Невеста: - Здесь полный куаферальный набор.
    Куафер: - Какой?
    Невеста: - Вот посмотри, - она наклонилась к кукле и извлекла из разных карманов игральные кости, - Вот! - и маникюрный набор, - Вот! - черепаховую расческу, - Вот! - и! (тоном выше), улыбаясь Куаферу, медленно достала маленькую изящную готовальню.
    - О! - застеснялся Куафер, - ну зачем это?
    - Тебе, - ответила невеста и, отдав гостям на рассмотрение вещи, объяснила, - мой (она посмотрела на него) муж все свое свободное время посвещает геометрии. Как ни приду к нему в парикмахерскую и, если он не занят с дамой, то непременно выясняет отношения линии и пространства и при этом вычерчивает круги, треугольники, квадраты и всякие из них красивые узоры.
    - Покажите, - и гость, рассматривающий готовальню, подал ее Куаферу.
    - Это не потребуется, - сказал Куафер, - готовальня для более сложных работ, но, чтобы вы имели представление... - он огляделся, подошел к светлой двери и на ней разом нарисовал: идеальный круг, в нем правильный квадрат, в нем равносторонний треугольник.
    - Браво, браво! Вот это рука! Вильгельм Телль геометрии! Любая резекция вам по плечу! - и еще громкое подобное тому.
    Куафер поднял руку - все смотрят на него - сказал: - Мне приятно, - и спросил у невесты: - А кто сделал куклу?
    - Куклу я сделала сама...
    Куафер восхитился: - Как живая!
    - Как в гробу! - воткнула соседка.
    - Опять вы, - поморщилась невеста, - и что у вас за манера! В такой день...
    - Ну, ну, ничего страшного, - вступил Куафер, - она шутит (стерва!) Правда?
    - Да!
    Жених шагнул к невесте: - Благодарю тебя, дорогая! - поцеловал ее и, вдруг, закричал двум разным дамам:
    - Заводи пластинку! Подавай свининку!.. И потекла мелодия про несчастного Володю, который любил, а его убили, а который убил, того полюбили. А вот и из кухоньки несут пять подносов, ставят их у гостей под носом. На пяти подносах - пять поросят, - они глазки открыть хотят, но глазки не открываются от томления и долгого приготовления. Эй! Обглоданные телята-гусята! Место ветреным гулякам-поросятам! Были бы у вас, убитеньких, резвые ножки, не переступили б вы сего порожка. А раз здесь, то тихо лежите и не дышите, ибо гости уже сделали большой батман и хватаются за стакан. (Знай, профан, что батман - это не то что кан-кан, а фран- цузское ногой движение для вящего улучшения пищеварения).
    Ели, ели, ели, ели, еле-еле все доели - и отодвинулись от стола.
    Там послышался женский смех. Мой сосед мне зашептал: - Я узнал ее имя. Это - поэтесса Василисса!
    А на Василиссином конце - веселье и смех и я скромно подошел подвеселиться. Она читала это:
Передо мной предстал он летом в Кисловодске.
Коленами молил о кратком счастьи.
Я не решалась - я в Железноводске
Наслушалась печеночницу Настю. Но сей брюнет все доводил до точки: Со страстию припал к моим губам И ветр любви зашевелил мне мочки, - Когда б не он, я бы лечилась - почки! Клянусь! Но раз любовь - прощай, нарзан! ... Стоял конец июля без прохлады, А мне хотелось сильных снегопадов... Теперь же, в августе, так зябко - вся дрожу, Пока в апреле не рожу. Имела успех.
    А я этого не люблю, признаться сказать, когда о любви - так. Отойду.
    - Давай выпьем,сосед.
    А этот хлопнул стакан и заорал: - Горько, да чтоб близко! Ой, парень! Ох, девка! Раз, два, три, хором: двенадцать, тринадцать... стоп машина! Ура-а-а! А, ну вас, блин, надоело, уйду в угол.
    А в углу двое продолжают разговор.
    Левый: - Меня это не убедило.
    Правый: - Хорошо. Вот считай, я перед тобой совершенно обнаженный человек, а ты передо мной одетый. Кто из нас прав?
    Левый: - Кто, Коля? Я?
    Правый: - Я. Потому что я совершенный, а ты нет.
    Левый: - Как это?
    Правый: - Потому что я совершенно раздетый, а ты не совершенно одетый.
    Левый: - Как это?
    Правый: - Потому что я могу совершенно раздеться, а ты не можешь надеть на себя все.
    Левый: - Могу.
    Правый: - Как это?
    Левый: - Верь мне, Коля.
    Правый: - Ерунда.
    Левый: - Меня это не убедило.
    Подошедший: - Братцы мои, да какие же вы, дураки!
    - Иди, где вино! - сказал правый и, дав ему превосходную скорость, запустил к столу.
    А эта дама-дамская зело хороша! Скачет, скачет, скачет, скачет! Ух, ух, ух, ух! Подпрыгует высоко, залетает высоко, приседает низко, приподходит близко! Тарелочки - хлоп, хлоп! А невеста: Стоп! Стоп! Плясунья машет рукой, - не обижайся мол, свадьба у тебя больно хороша! Невеста машет рукой, - ну, иди мол, отдышись! Та и пошла, а навстречу вот тот самый мужчина, едва разминулись, обнявшись - поцеловавшись, - и села. А тут старичок-кадравичок. Увидел ее, свою склонность, и кудах-тах-тах, гребешком торчком, нижет язычком! ...Говорите-говорите, мы отвернемся.
    Весело на свадьбе, весело! Кто не верит? - Клянусь вином!
    - Ну-ка, криком, чтобы выразить невыразимое: - пь-ю-ю-ю-ют! Е-е-е-дят! - здорово!

* * *

    "А в это время Кровье", - мог бы я написать... Но существует реальность и факты, и то, что мне его искренне жаль в начале этой истории, но с другой стороны, к концу, зная ее всю так, как не знают даже участники (уже бывшие), - я уважаю этого человека и даже восхищаюсь его мужеством и предвидением. И я удивлен. И потом я не в - подвале, а - над ним. А посему налицо: сам Кровье, веревка, свет в подвале, стул, штырь, люк, хорошая слышимость, отчаянье и последняя удача. Остальное - догадки. Если что пропущу, значит, либо это для Кровье очень личное, а может быть - для меня, - и не обязательное в этой истории.
    ... Стало быть, Кровье на слух из подвала любовался происходящим наверху. Изо всего шума он выбирал голос жены и гарниром - голос парикмахера. Трудно вообразить, до чего ему стало грустно и одиноко. Допустим, он сидел на стуле и думал, что лучше всего, конечно, умереть и сделать это так, чтобы она это поняла. Чтобы она поняла! И он плакал. Жить ему осталось чуть. (От теленка осталась замша.) Это точно. Да, там была веревка. Обязательно он включил свет - стемнело - и сходил за ней. Возможно, поискал глазами на потолке, а нашел на стене, недалеко от люка штырь. Аналогия Кровье: на нем висит телогрейка, теперь буду я.
    Да-а, короткая веревка. Он ме-е- дленно сделал по концам две петли, - одну на штырь, другую надел на шею, примеряясь присел, зажмурился... Лицо его! Мне совершенно ясно, что это можно было сделать только сидя.
    ... А там, над Кровье, все плясали! Дробили доски пола. Мужчины и женщины пожилые и их молодые дети. Совершенное веселье...
    ... Штырь тот проскрипел и вытащился из гнезда. ... Тяжел еще Кровье для этого штыря. Недоповесился Кровье, бедный... Сидит на полу, петля на шее - Кровье на поводке... гав! Потом он, конечно, снял с шеи и стал искать... А тут так кто-то раздубасился ногами, видно вывели в круг, да не одного, а двух, - пляшут барабанным тактом, бьют убойно, необыкновенно метко - бац! - в пол! Где - люк! В самый крюк! - ну и отлетел! Люк враспах - и белую ногу всосало в дыру!
    Когда раздался крик невесты, все подумали, что это - так - просто села, что это еше одна из множества неожиданностей, которыми их услаждали, и еще потому, что на ее лице стало такое выражение, какое можно придать только маске, только неживому, - выражение такого морщинистого ужаса, который, приобрети он еще одну маленькую черточку, и он - почти смех, и так просто спутать, что при том веселии, которое царило на свадьбе, все по инерции приняли гримасу невесты за крайнее выражение счастья, а звуки ее живого горла за особого рода смех, который столь заразителен, что никого не оставляет спокойным, а всех скручивает в одну и ту же позу, - в этом случае в ту, в которой корчилась разбросанная вокруг себя бывшая жена Кровье. И сколько ни было гостей в комнате, все они, повинуясь магнетизму острейшего выражения ужаса, который они принимали за смех, образовали вокруг невесты причудливейшую группу не отдельных людей, а отдельных частей одного целого, центром которого была жена Кровье, а переферией все, что уже не имело самостоятельного значения, а могло соединиться как угодно и с чем угодно с полной бесполезностью для себя и с полным подчинением центру, который молил о помощи, потому что этот продолжительный перед неизвестным ужас, и почти догадка, исчерпал все свои психические запасы и уже впитывал самую жизнь из уже умалкивающего с закрытыми глазами и тускнеющим лицом, неподвижного как предмет тела. А в это время, с зигзагообразными порывистыми движениями, потому что припадки окружающего невесту смеха, не давали никому замереть надолго, а толкали бессмысленно совершать движения, эти бывшие отдельные люди концентрировались вокруг невесты, и, если посмотреть сверху, образовали воронку, в которую постоянно всасывался их смех, потому что увидевшие близко невесту уже не могли смеяться, а дальние от нее тоже умолкали, ибо не поступало им от окружающих, а, главное, от невесты энергии смеха. А потом наступила полная тишина и полная неподвижность. Потом дошло.
    О! Все бросились к невесте, которая лежала в той же позе и у которой белое платье набухало красной кровью, казалось вытекающей из люка. Кричали, что у нее разорвана промежность, что ее надо поднять, что надо остановить кровь, надо врача. Ее стали поднимать, но она оказалась столь тяжела, что все мужчины сколько ни было их в комнате обступили ее и, схвативши двадцатью руками, наконец сдвинули, потащили волоком к кровати, а следом за ними под напитанное кровью платье вползала из люка одна, в белом матовом чулке, нога. Внезапно все разом остановились, пораженные видом туго натянутой веревки, обвязанной вокруг лодыжки невесты, которая, затихнув было, опять стала стонать, когда все, распрямившись, поневоле приподняли ее и она увидела причину страшной боли.
    - Снимите, развяжите, - прошептала она.
    Один, взявши со стола нож, бросился резать веревку. Двое других, не желая ее упустить, схватили ее. Отрезанная, веревка сильно потащила их к люку, они крикнули, попросили помощи и, когда гуртом стали тянуть веревку к себе, при одном из рывков мощно вышли из люка голова и плечи Кровье с затянутой петлей на горле и обвитым вокруг веревки, наподобие балконного плюща, языком!
    (Пусть ты самый аналитический человек, но, если увидевши такое вживе, ты не содрогнешься, не крикнешь или не заплачешь, то зачем твое сердце? Я - плакал).
    ... И она тоже мертва. Лежит на полу, не двигается, не дышит, молчит. Странная смерть... Но я-то знаю, что это вышло случайно, что не специально, что они на одной веревке. Не охайте, гости, не ахайте, не обсуждайте, вы не знаете - я знаю, у меня есть мнение. (Я считаю, что, может быть, это и не ...), но я молчу. Я стою в самом углу и молчу. Да и буду. Думайте, что хотите, вам излишне знать.
    Кровье втащили и уложили на пол у люка. Сняли веревку с горла. Но никакими усилиями нельзя было вложить язык обратно, как ни пытались это сделать. Так пришлось и оставить. Один из гостей, знаменитый энтомолог, вытащил складной метр и, сделав соответствующие замеры, объявил, что длина языка ровно 67см от головы до хвоста. (Да, да, именно так. Сожалею, что, может быть, те, кто об этом прочитают, не поверят мне. Ведь даже присутствовавшие при этом всем кошмаре, уже сейчас, по истечение времени сомневаются, так ли оно было, а уж те, кому они рассказывают и вовсе не верят. А это жаль. Потому что появление на пути необыкновенного - это удача, а вера в необыкновенное - талант).
    Я видел перед собой два бывших разнополых существа. Лежа на полу, они были мертвы - в таких позах не спят. Вот - бывший муж, вот - бывшая жена и черная в полу дыра - туда.
    Еще дополню, что все дамы были в обмороке - ведь ужас, а мужчины - в ужасе, а всеобщее любопытствие раздражено.
    Бледный Куафер с предназначенным лицом вдруг заявил, хотя никто к нему не обращался, что все хлопоты по поводу похорон берет на себя и спросил: - Может быть, кто-нибудь знает о последней воле каждого из покойных?
    Никто этого не знал.
    - Нет? - еще раз спросил он. - Тогда... Он оценивающе посмотрел на умершую Кровье, потом на самого Кровье и уверенно направившись к нему, присел подле на корточки, поднял с пола правую руку зажатую в кулак и, один за другим стал разбирать хрустевшие пальцы покойного. Показалась коричневая бумага, хрустнули еще два разжатых пальца, парикмахер взял в руки смятый маленький пакетик, распрямился и с удовольствием прочитал: "Прошу похоронить в одном гробу с моей бывшей женой. Точка. Кровье".
    Вдруг - тук-тр-р-р-р-р-р-р-р-р ... Из пакетика выпал леденец и устало прикатился к мертвому рту. Вздрогнул Куафер. И, быстро повторив свои обязательства по поводу похорон, он резко наступил на леденец, переступил через Кровье и ушел, ушел, ушел, ушел, ушел...
    ... А вот в моей жизни - ничего не изменилось. Я также валяюсь на постели, мечтаю и обдумываю все, что редко случается и что еще может случиться; а иногда, как вот сейчас, не могу себя пересилить - и плачу о человеке, который доверился, который рассказал свое горе, который просил помочь, который искал во мне недостающих ему сил - для мести? для любви? - а я?
    Где он сейчас, этот чувствительный человек, волнующий меня теперь больше, чем тогда, чем когда бы то ни было?Где его любовь, теперь кажущаяся мне странной, любовь одиночки? Где женщина, которая изменила ему с такой ужасающей уверенностью? Где Куафер? Кто он? Куда он делся? Куда они делись? И куда все делось?..
    Такие истории как эта имеют явный конец и явное начало. И когда все в них до конца происходит, персонажи этих историй полностью выбывают из жизни, и в мешок, куда их складывают, кладут еще больший камень, завязывают потуже и опускают на дно. Чтобы их не было и следов не было. И чтобы нечего было вспомнить о них.
    Но никуда не уйдешь от мыслей, которые помимо желания проникают к захороненным в мешок и, блуждая во тьме знакомых голосов, приникают то к одному, то к другому и, отъединяясь от них, чертят свои или принимают раз и навсегда заданные очертания прошлого и не пренебрегают ничем, что возможно, потому что в мыслях возможно все.

* * *

    Кладбище уютно расположилось в сырой котловине, окруженное холмами с живучим кустарником, и вокруг холмов расположенным городом. Вот такая картина: город для живых, кладбище для мертвых и между ними холмы, как ничейная земля. Мне это напоминает крааль (списываю со словаря): кольцеобразное поселение, в котором дома расположены по кругу, а внутренняя площадь служит загоном для скота.
    Гроб выгрузили у погребальной конторы, ибо здесь кончалась автомобильная колея.
    - Да так оно и торжественнее, - говорили некоторые.
    - Да, конечно, именно на руках, - поддержали многие.
    Решено.
    Великолепное это зрелище - погребальная контора на зеленом холме, крытая оранжевым листовым пластиком в парковом стиле пивных; широкая тропа вниз, мимо оврага слева к пресловутой яме; осторожно шествующая процессия приглашенных и в острие всего - язычески торжественные люди, склонившиеся под громадным гробом или, если сказать по- другому, - поднявшие над собой богатое жертвеное блюдо.
    ... душно, жарко, ветра нет, от земли парит, сердце колотится, у всех состояние предобморочное... Открытое солнце. Полдень. Гроб опускать неохота - под ним тень. И на фоне общего подавленного настроения, потного запаха, прилипших платьев, раскрытых ртов и тяжелого дыхания, - покойные держались вполне пристойно, а их бледность объяснялась сердечным участием к окружающим. Недвижные тела, полные приличного достоинства...
    Спокойные благожелательные лица...
    Глубокая уверенность в завтрашнем дне...
    Директора...
    И все стоят, все смирились, - обряд нарушить нельзя - нельзя! И все терпят, хотя родственников среди них нет, друзей нет. Но все стоят, а впереди - и прощание, и речи, и захоронение, и возложение венков, и смиренное молчание, - а ведь все это требует времени, времени!.. а солнце палит, у пожилых схватывает сердце, слабеют ноги... хватит! Ясно.
    Вот так гуськом гости и продвигались к открытому гробу, стоящему на козлах у квадратной ямы. Здесь же вольно расположились могильщики на холмах откинутой земли. Незнавшие спрашивали, отчего эти двое в одном гробу? Знавшие отвечали, что такова воля покойного, изложенная в завещании.
    - Какой любовный пыл! Дура она была, что изменила ему, -говорила живая старая дама с зонтом.
    Никто из присутствующих не знал, как держать себя со стройным Куафером, произвольно занявшим место у носовой части гроба и выглядевшим рядом со сдержанными супругами, как буратиний нос в паху.
    Внезапно сткрылось солнце и подул ветер. Говорившая умолкла. Все подняли головы и увидели черную тучу такого отвратительного вида, будто она вобрала в себя все прелести канализации и готовится одарить ими стоящих внизу людей. Впечатлительные дамы раздували ноздри. Первая капля упала на свадебный белый костюм Куафера и улыбнулась ему грязным пятном. Пауза... Все как зачарованные ждали... И дождь пошел! Потоки воды. Ветер. Гром. Молния. Все сразу.
    Первым кинулся к навесу погребальной конторы Куафер. Его молниеносный костюм, быстрая стать и уверенность вожака сразу решили все сомнения.
    - Уж ежели он! - подумали все и бросились вслед за ним вверх к конторе. Только старая дама, говорившая о любовном пыле покойного Кровье, раскрыла огромный зонтик и присела у передней стенки гроба, скрывая себя и покойных от дождя, да еще диковинная земляная крыса выскочила из могилы, быстро наполнявшейся водой, метнулась к гробу и скрылась под ним.
    ... Ливень. Сплошная жидкость. Ясно, что тучу решили выдоить именно здесь. Пейте залпом и немедленно! Уже давно была полна могила, и уже старуха стояла по колено в воде. Сильный ветер, дующий сквозняком между холмами гнал воду в чашу котловины и поднялись волны. Захлебнулся и скрылся под водой овраг, не вместивший излишней влаги. Вдруг волной смыло гроб с козел и понесло. Лишь старушка с зонтом успела уцепиться за край гроба, да огромная крыса впрыгнула в него. Раздался крик ужаса сотен людей, видевших это, а по бурной реке в двухместном гробу плыли и постепенно уменьшались супруги-покойники, самопожертвованная старуха с зонтом и крысиный король о двух головах и с одним хвостом.