подобное заглавие может прозвучать парадоксально и даже "эпатажно".

Какой-то Скуфейкин... Однако ж речь пойдет о доселе неизвестном поэте,

стоявшем у истоков русской поэзии и оказавшем на нее значительное влияние

через творчество своего ученика Антиоха Дмитриевича Кантемира.

    Возможно, что Д. Скуфейкин — как раз то "утерянное звено" русской поэзии, отсутствие которого затрудняло исследование ее "предыстории" ("история", как известно, начинается с Ломоносова)? А причину следует искать в том, что "при Петре Россия стала воспринимать культуру из вторых рук, через Германию, и русский силлабо-тонический стих развился как подражание немецкому. Органическая преемственность русского стиха была порвана..." Начать поэтому придется издалека.
    В 1710 году султан Ахмет III, по наущению крымского хана, решил посадить на молдавский престол Дмитрия Константиновича Кантемира, отец которого тоже некогда был господарем Молдавии. Расчет Порты на его лояльность, видимо, держался на том обстоятельстве, что большую часть своей жизни избранник провел в Константинополе. Там получил он блестящее образование, а потом весьма удачно женился на родовитой гречанке православного вероисповедания Кассандре Катекузено, чьи предки были византийскими императорами.
    По условию кабального договора с турками, молдавский господарь обязан был отсылать ко двору султана ближайшего своего родственника, сына или брата, в качестве залога его верности Порте. И вот, в ноябре 1688 года, пятнадцатилетний Дмитрий отбывает в Стамбул — в "босфорскую ссылку... сравнимую разве только с рабством в Египте". В отличие от многих своих предшественников он не прельстился выгодами положения "узника престола", ибо "шалаш на родине и землянка на родной земле желаннее, нежели хоромы на чужбине". Этого-то и не учел хитроумный Ахмет, взявшийся раскинуть политический пасьянс, так сказать, с неполной колодой.
    Как известно, Дмитрий Кантемир слыл одним из ученейших людей своего века. Был он "весьма искусен в философии и математике и имел великое знание в архитектуре. Будучи полиглотом, свободно изъяснялся на многих языках: турецком, персидском, греческом, латыни, итальянском, русском, молдавском, порядочно знал французский язык, владел арабским и древнеславянским". Столь глубокому ведению в разнообразных и возвышенных предметах был он обязан прежде всего своему наставнику, ученому монаху Иеремие Какавела. Сей монах — тоже полиглот, немало странствовавший по Малой Азии и Европе, был приставлен к нему отцом, Константином, который "грамоты не знал, а мог только расписываться". Что, однако, не помешало ему дать преизрядное образование сыновьям.
    Там же, в Константинополе, Дмитрий Кантемир довольно близко сошелся с вельможей греческого происхождения Георгием, внучатым племянником Николая Маврокордато, которому так же довелось побывать господарем Молдавии. Именно это знакомство сыграло решающую роль в судьбе Данилы Скуфейкина. В 1709 году у Дмитрия Кантемира родился сын Антиох. А уже в 1710 году, по прибытии в Яссу, его отец, вступив в должность правителя Молдавии, провиденциально озаботился его воспитанием. По этой причине он, ведя одновременно переговоры с Россией для заключения сепаратного мира, вступает в переписку с Маврокордато. Вот вкратце ее содержание. (Мы ограничимся здесь лишь изложением этой переписки, так как единственный пока доступный ее перевод на русский язык изобилует столь многими изъянами и опечатками, что в нынешнем своем виде попросту неудобочитаем). Князь обращается с просьбой приискать ему ученого монаха с порядочной репутацией, чьему попечению мог бы он вверить в близком будущем воспитание Антиоха. Маврокордато отвечает, что подходящий во всех отношениях для этой цели человек как раз ему известен. Это некий дьячок, именующий себя Данилой Скуфейкиным. Он угодил в полон к крымчакам, а потом был запродан в рабство одному стамбульскому турку-оттоманцу, откуда его Маврокордато и вызволил. Он разумеет в греческом, знает в совершенстве латынь, силен в богословии и к тому же не имеет себе равных в составлении стихотворных безделок. Одна беда (на это, кстати говоря, указывает впоследствии сам Антиох в письмах, о которых речь пойдет ниже), сей дьячок имеет пагубное пристрастие к вину...
    В конце 1710 года князь выписывает дьячка из Константинополя. И не так уж важно, что именно: отдаленное ли сходство судеб или телепатическое обаяние Скуфейкина — повлияло решающим образом на его решение. Теперь мы знаем, что в выборе он не ошибся. Новоявленный наставник, как мы увидим, вполне оправдал надежды чадолюбивого отца (у Антиоха было трое братьев и две сестры) и лестные характеристики, данные ему его благодетелем Георгием Маврокордато.
    В биографии Данилы Скуфейкина много всякого рода "белых пятен". Реконструируя историю его жизни, добросовестный исследователь, опирающийся в своих изысканиях только на факты, порою вынужден, ввиду их нехватки, довольствоваться домыслами, ведь жизнь поэта не была в должной мере документирована. В самом деле, не досадно ли, что, благодаря усилиям ученых и, конечно, гонителей поэта, мы достаточно осведомлены о молдавской ссылке Пушкина, которая, кстати сказать, без участия вторых могла бы попросту не состояться, — и совсем ничего не знаем о судьбе его славного предшественника, тоже некоторым образом связанного с Молдавией? (Подобная же участь постигла, увы, и многих современников Скуфейкина. Причина — в сделавшемся нормой пренебрежении к деятелям русской поэзии доломоносовского периода, обусловленном тем, что бряцанья немецкой лиры некогда заглушили в ученых умах нежный звон италийского одиннадцатисложника).
    Мы не располагаем точными сведениями о датах и событиях жизни Скуфейкина в период, предшествовавший его пленению. Судя по содержащимся в письмах Г. Маврокордато обмолвкам, он участвовал в Крымском походе времен правлении царевны Софьи, где и попал в плен к крымчакам. На основе косвенных указаний, оставленных благородным греком, можно сделать предположения и по поводу его возраста. На момент "инаугурации" Дмитрия ему было не более пятидесяти лет, и, стало быть, родился он около 1665 года. Позволительно предположить, что греческому языку он обучался в школе Львовского Старопригийского братства — одной из немногих в то время православных гимнасий, где преподавание греческого было поставлено на должном уровне. Весьма вероятно, что потом состоял он некоторое время на государственной службе в должности переводчика с греческого языка. И действительно, в деловой переписке Посольского приказа за 1675 год мы находим упоминание о неком Даниле Ряхине, который участвовал в сношениях с константинопольскими греками в качестве толмача. Возможно, Скуфейкин — лишь прозвище, которым могли наречь Ряхина запорожские казаки...
    Его дальнейшая судьба напрямую связана с событиями тогдашней политической истории. В 1711 году Дмитрий Кантемир, бросая вызов турецкому владыке, заключает в Яссе договор с Петром I о присоединении Молдовы к России. Но после провала Прутской экспедиции, когда русские войска попали в окружение, Петр был принужден замириться с Портой на условиях, навязанных победителем. Согласно подписанной им почти что капитуляции, Молдавия, разумеется, оставалась под юрисдикцией Порты. А Дмитрию Кантемиру не оставалось ничего иного, как перейти в русское подданство. Вместе со своей семьею и челядью он покидает Молдавию и переребирается в Россию. Ахмет требует выдачи своевольного господаря для последующей расправы над ним (не приходится сомневаться, что, в случае предательства Петра, Скуфейкин разделил бы участь своего господина). Но Петр наотрез отказывается расстаться с верным союзником, на деле доказавшим свою преданность , а по прибытии Кантемира в Россию — жалует ему "титул князя, имение в Харьковской губернии, два дома в Москве, имение место под Москвой, именуемые Черные Грязи (ныне Царицыно), и 6000 рублей ежегодной пенсии". А потом, "высоко ценя его способности", приближает к себе, в качестве ближайшего советника, и назначает сенатором.
    ...Вместе с Кантемиром Молдавию покидают 4000 верных ему людей, и в их числе — конечно, Данила Скуфейкин, наверняка не менее второго своего благодетеля ненавидевший османцев и к тому же успевший привязаться к своему малолетнему воспитаннику. Образование Антиоха началось в Харьковской вотчине Кантемира, куда он отбыл вместе с семьей вскоре после приезда в Россию, а продолжилось в Петербурге. Однако ж, по выражению его биографа Сементковского, непосредственных данных о том, как жил и развивался Антиох Дмитриевич Кантемир, мы не имеем. Это обстоятельство подтолкнуло, должно быть, нашего находчивого предшественника к тому, чтобы восполнить недостающие факты силой своей фантазии. Зато уж нам, вооруженным достоверными сведеньями о Скуфейкине, не составит труда разоблачить некоторые положения его вымысла.
    Ради справедливости заметим, что этому в других отношениях добросовестному историку попросту не посчастливилось припасть к архивным источникам, питавшим данное исследование. Не желая понапрасну "интриговать" читателя, мы немедленно их раскроем. Кроме переписки Д.Кантемира с Г.Маврокордато, которая на протяжении многих лет таинственным образом оставалась без внимания исследователей, нам посчастливилось обнаружить в Харьковском городском архиве письма Антиоха Кантемира к некому Ивану Харину. В этих письмах содержится, пусть и несколько дробный, рассказ о жизни Скуфейкина в семье Кантемира и поистине бесценные свидетельства о его творчестве, благодаря которым удалось разрешить давние споры о происхождении некоторых сочинений, найденных в архиве Кантемира. Но обо всем по порядку.
    ...В 1713 году умирает супруга Дмитрия Кантемира, и все тяготы по воспитанию детей ложатся на плечи вдовца. Бремя скорби и забот наверняка разделяет с ним воспитатель его сына и собственный его наперсник, Данила Скуфейкин, сопутствовавший князю на путях бытия вплоть до самой смерти последнего. Мы немало знаем о деятельности Дмитрия Кантемира в его добровольном изгнании — и не только в качестве царедворца, особо приближенного к русскому государю. Именно здесь, в России, ставшей его второю родиной, он сочиняет ряд трактатов по математике, философии и истории, которые по заслугам прославили его имя в потомстве. В то же самое время посвящает сочинительству часы досуга и Данила Скуфейкин, однако о плодах его вдохновения мы до недавних пор ничего не знали. Предпочитая оставаться в тени, как то подобает человеку духовного звания (что уж говорить о его творчестве, раз даже о существовании его до недавних пор мало кто подозревал?), Скуфейкин показывал свои сочинения — а, судя по содержащимся в письмах Антиоха обмолвкам, он много писал и переводил — лишь только своему возлюбленному ученику и его отцу на условии сугубой конфиденциальности. Прямое указание на это имеется в 9-м письме к Ив.Х., где Кантемир прилагает к списку двух некогда записанных им по памяти стихотворений учителя категорическую просьбу "во исполнении воли его, коея для меня священна пребудет", не предавать их огласке. Очевидно, что, предпочтя безвестность мирской славе, наш аноним занимался литературой исключительно ради упражнения ума, а не в расчете потрясти читающую публику. Пример его скромности неизменно вдохновлял Антиоха Дмитриевича, о чем свидетельствует хотя бы вот эта записка : "Милостивый Государь! Отваживаюся послати вам... сочиненьицы,... все в одну книжицу собранныя, ... больше ради исправления, нежели для прочитания, и чтоб лишних моих часов употребление вам было известно". Записка адресована харьковскому приятелю Кантемира, Ивану Харину. Здесь же он говорит о "прежних своих сочинениях, которые до отъезда моего из отечества, без моей воли в люди вышли..."
    Не будет ошибкой сказать, что Данила Скуфейкин сыграл в судьбе подрастающего поэта роль во всяком случае не меньшую, чем отводил Пушкин в своем становлении няне. Нет сомнений, что именно Скуфейкин обучил его приемам версификации. От учителя унаследовал он глубокую религиозность и преданность высшим интересам духа. С другой стороны, мог ли поэт, которого составители учебников русской литературы справедливо подозревали в чужеземном происхождении, постигнуть дух русского языка, не находись он уже сыздетсва в общении со Скуфейкиным, не прерывавшемся и после их фактической разлуки? Данный факт раз и навсегда отнимает аргументы у ксенофобически настроенных в отношении Кантемира любителей изящной словесности.
    ...В 1723 году, когда Антиоху еще не исполнилось пятнадцати, умер, возвратясь из Персидского похода, его отец. Со смертью отца жизнь его решительно переменилась. Все заботы о детях приняла на себя мачеха, петербургская княжна Трубецкая, с которой Дмитрий Константинович по настоянию Петра I обвенчался повторным браком незадолго до своей кончины. Скуфейкин же, сочтя исполненным долг свой перед отцом и сыном, в стремленьи посвятить себя на старости лет исключительно заботам о душе ввиду уже близкой встречи с Богом, удаляется от мира в Свято-Данилов монастырь, приняв постриг под именем Анастасия. Достоверными сведеньями о последних днях его жизни мы, к сожалению, не располагаем...
    Вскоре ему находят замену в лице Ивана Ильинского, даровитого студента, подававшего, говорят, большие надежды. Петр I даже собирался отправить его за границу для дальнейшего образования, но вдова Дмитрия Константиновича сумела выхлопотать отсрочку. Потом, по ее же настойчивому ходатайству, решено было оставить Ильинского в семье покойного князя для отправления обязанностей наставника несовершеннолетних детей и домашнего секретаря. Но, волею обстоятельств, Ивану Ильинскому была отведена в общем сюжете роль не преемника, а заместителя Скуфейкина, заметно повлиявшего на его посмертную судьбу.
    Вот как выглядит, скажем, история становления Антиоха Дмитриевича в изложении его биографа, Сементковского. (Невольно уподобляясь блуждающему в потемках слепцу, Сементковский пытается подверстать известные ему реалии того времени к сюжетной канве жизни поэта, проявляя иногда завидную изобретательность. В этом и заключается его научный "метод"). В 1711 году Д.Кантемир вывез с собою из Молдавии ученого священника, некоего Анастасия Кондоиди в качестве наставника его малолетних детей. Петр якобы отрешает этого грека от их воспитания и определяет в Духовную Коллегию. Тогда Дмитрий Константинович будто бы просит взамен отпустить к нему на поруки другого греческого священника Либерия Колети, сосланного навеки в Соловецкий монастырь за прикосновенность к делу царевича Алексия. Петр уваживает его вторую просьбу, а потом и первую. Таким образом в семье объявляется уже двое учителей, и оба — греческие священники. Но этого мало. Вскоре к ним присоединяется студент Иван Ильинский. Правда, биограф оговаривается, что сведения о лицах, прикосновенных к биографии Антиоха, скудны и разноречивы, но тут же переходит в наступление. Словно бы ощущая близость присутствия Скуфейкина, историк приписывает некоторые его качества Ивану Ильинскому. "Достоверно известно только, что в нем была сильна любовь к литературным занятиям, каковую он и передал своему даровитому ученику". Впрочем, дошедшие до нас сочинения Ильинского, его письма и дневники свидетельствуют скорее об обратном.
    Сементковский тщится решить уравнение с одним неизвестным (Д.Скуфейкин) путем его деления на три. Какова же реальная подоплека запущенного им в оборот вымысла? Действительно, все мнимые наставники Антиоха — существовали. Однако же Сементковский так перетасовал факты их биографий, чтобы сложить "легенду", обладающую для человека непосвященного даже чертами какого-то правдоподобия. Так, Анастасий Кондоиди в 1711 году действительно попадает в Россию, тайно пересекая границу Молдавского княжества. Затем он переходит на "легальное положение", а в 1721 году при учреждении Св.Синода "греческого Протопопа Анастасия Кондоиди" производят "асессером оного". Потом он постригся в монахи под именем Даниила и, впоследствие дослужившись даже до епископа, скончался в Суздали, в 1736 году. Что же касается "грека православного вероисповедания Либерия Колети", сосланного на Соловецкие острова в действительности за казнокрадство, то он, по нашим сведеньям, до конца своих дней не покидал монастырских пределов, так что говорить о его причастности к воспитанию Антиоха нет ни малейших оснований. И совсем уж просто с Иваном Ильинским. Он вступает на сцену не в 1712, а, как сказано, в 1724 году. Воистину, говоря словами самого Антиоха Дмитриевича: "Да, искусство требует наше стихотворно, / Чтоб меж правдою было нечто и притворно"...
    Оставив военную службу, Кантемир вступает на дипломатическое поприще. В 1731 году его назначают резидентом в Лондон. Исполняя обязанности полномочного министра, Кантемир блестяще справляется с возложенной на него миссией. Потом его переводят в Париж. Уже в Париже Кантемир вступает в эпистолярный диалог с Иваном Хариным, приятелем своего детства (возможно, потомком одного из князей Шаховских, прозванного Харей, который был известен в 17-м веке как поэт, а жизнь свою кончил в ссылке в своей вотчине). Харин становится на некоторое время его постоянным собеседником.
    Вот выдержка из письма А.К., где речь идет как раз о его учителе, Скуфейкине, коего он шутливо именует "козаком" (возможно, не без намека на его гедонизм) Наплешкиным". "Милостивый государь, Иван Петрович, ты требовал от меня с вящей обстоятельностью поведать тебе о возлюбленном моем учителе Наплешкине. Истинно в то время я тебе ответствовал, што вступая в новую должность времени не имел к такому делу, в каком только без спешки прилежать позволено... Вот уже десять лет не имею я от него письменных известий. Причина, стало быть, в том, што после смерти отца моего он от мира в монастырь удалился и, ежели то Господу нашему Всемилостивому угодно, доныне там в молитвенном уединении пребывает. В миру же был он, по обычаю, между воинственных козаков принятому, паче всего к Бахусу привязан, коего верным служителем по заслугам считался... Между прочим много я наслышан и о твоем [неразб.]. Знай же, что обжорство есть отрада для брюха, а для души пагуба! Ибо еще учитель мой говорил, што "обезьяна в лакомствах люди превосходит, гортани вкус приятен, но часто во грех вводит..."
    Мы обнаружили полный текст процитированного Кантемиром стихотворения в его личном архиве. Именно его, должно быть, имеет ввиду В. Дружинин, говоря о найденных в собрании Румянцевского музея в 1857 году двух доселе неизвестных стихотворений, принадлежащих, возможно, перу Кантемира. Теперь ясно, что это творение музы Скуфейкина! Что же касается IX Сатиры, то сомнения по поводу ее авторства возникали у специалистов издавна. Так, по словам М.Гаспарова, "обычно Кантемир дает дату начальной редакции и умалчивает о последующих доработках. Особенно сомнительна дата IX сатиры, которая по авторскому указанию относится к 1738 году, а по обилию женских цезур — ко времени гораздо более раннему; можно почти с уверенностью сказать, что либо дата, либо авторство Кантемира здесь неверны". В действительности же, и то, и другое. "
    Спорная" сатира при жизни Кантемира не публиковалась — не трудно догадаться, почему. Впервые она была включена в общий свод его сочинений лишь в 1858 году. Сделанный рукой Кантемира — по памяти, как и в других случаях, о которых заходит речь в письмах к Харину, — список сатиры хранится ныне в архиве поэта. Прямое указание на ее принадлежность Скуфейкину содержится, по странному совпадению, в девятом же письме. Однако, имея на руках, так сказать, "козырные" стихотворения Скуфейкина, можно в данном случае атрибутировать его авторство путем простого сопоставления обсуждаемого текста со вторым из них. Так, уже при поверхностном взгляде обращает на себя внимание тот факт, что так называемая IX сатира носит тоже двусложное имя, а стержнем обоих текстов, их символическим ядром является число четыре (в IX сатире "... Там писано, как земля четырьми китами/ Стоит, которы ее подперли спинами", а во "Времени пременах" — "Ветр, огнь, земля, зде на возу и воды,/ Четыре ветра красят вышни своды..." и т.д.). Поразительная "изотропность", в качестве, так сказать, филологической улики доказывающая единство их происхождения!
    Таким образом подтверждается и сделанное Гаспаровым на основе проведенных им с применением статистического метода исследований предположение об ошибочности датировки сатиры. Зная обстоятельства жизни Скуфейкина, можно утверждать, что она никак не могла быть написана позднее 1723 года. А раз так, то выходит, что, написанная прежде остальных, эта — I, а не IX! — сатира вдохновила Кантемира на создание его знаменитых сатир, а не наоборот, и, значит, лавры жанрооткрывателя по заслугам принадлежат Скуфейкину. Так что ряд классиков, коим "подражал наш знаменитый сатирик" (Гораций, Ювенал, Буало) следует пополнить его именем. Жаль, что связанный обетом Кантемир вынужден был о том умалчивать.
   ...В письмах Кантемир отзывается об учителе с неизменной теплотой и благодарностью, хотя и не без юмора, как видно, обязательного в их обиходе. Так, изобретение шутливого имени, присвоенного им Скуфейкину, является, должно быть, своего рода ответом на его каламбур, воспроизведенный в 10-м письме Харину. По наблюдениям Скуфейкина, в имени Антиоха заключается в сжатом виде вся зенонова этика (символично, что, словно бы в продолжение этого, непрекращавшегося и после их фактической разлуки, разговора, Антиох Дмитриевич незадолго до смерти предпринимает перевод эпиктетовых нравоучений). В свою очередь, в письмах Кантемира к Харину содержится в достаточно полном объеме биография самого Скуфейкина. И мы сумели восстановить обстоятельства детства "нашего сатирика" в их подлинном виде, лишь отвоевав у забвения образ его приснопамятного педагога, в чьем лице русская поэзия обрела поэта, по масштабу дарования никак не уступающего Симеону Полоцкому.
    А напоследок — об одном недоразумении, едва не положившем конец более чем двухвековому заговору умолчания, сложившемуся вокруг имени Скуфейкина. Дело в том, что впервые его имя, а точнее, прозвище возникло в научной литературе еще в 1957 году, когда в "Ученых записках ЗИПКПРЯ" было опубликовано краткое сообщение доцента кафедры истории литературы Н.Забурейко на тему взаимодействия казацкого фольклора и русской поэзии доломоносовского периода. Там, со ссылкой на архив Запорожского краеведческого музея, упоминается наш знаменитый незнакомец, правда, под слегка измененным в угоду научной целесообразности на украинский лад псевдонимом: Наплешко. Каким образом копия письма Кантемира к Харину (а откуда же еще могла эта ученая дама прознать о Скуфейкине?) попала в Запорожье, да и попало ли оно туда, остается неизвестным. Но ровно через год Забурейко выступила уже с обширным докладом, посвященным той же проблеме и опубликованным в сборнике трудов конференции "Казачья муза" (Запорожье, 1958г.). Там тема "взаимодействия" подвергается дальнейшей разработке. Без всяких ссылок на письмо Антиоха Дмитриевича, доцент немотивированно объявляет "казака Наплешко" родоначальником русского силлабического стиха, а о казачьем фольклоре говорит как об одном из трех основных источников русской поэзии. Мысль, конечно, по тем временам не слишком революционная... Увы, уважаемая доцент, видимо, с головою уйдя в свои наукообразные грезы, утратила интерес к персоне Наплешко прежде, чем под личиною псевдонима обозначилась физиономия подлинного героя.
    Переписка Кантемира с Хариным (всего двадцать семь писем) обрывается лишь со смертью поэта. Болел он долго (посмертный приговор: водянка легкого). Лечение на водах принесло лишь временное облегчение. Потом, когда болезнь вновь обострилась, Антиох Дмитриевич, по настоятельной рекомендации докторов, ввиду плачевного состояния своего здоровья, испрашивает отпуск с намереньем перебраться на юг, в Италию, чей климат для него был бы более благоприятен. Но, получив санкцию на отъезд, осуществить его не успел: болезнь предельно истощила его силы. Так, в 1742 году, не сумев при жизни добраться до Неаполя, Антиох Дмитриевич, причастившись Святых Даров, оканчивает свои земные странствия. А к концу 18-го века пресекается и самый род Кантемиров.
    В предисловии к посмертному изданию кантемировских сатир его анонимный автор, озаботясь, как видно, чистотою российской просодической доктрины, патетически вопрошает: "Однако ж если и Кантемир вполне постигнул гений русского языка, для чего же он избрал силлабический стих, столь нам не свойственный? Для чего, подобно Ломоносову, не создал звучных, метрических строф?" Этот пассаж вполне изобличает заскорузлость понятий о стихотворной гармонии, укоренившихся в русском сознании после ломоносовской реформы стиха, начисто отказывающих силлабической поэзии в праве на легитимность. Тем не менее на вынесенный в заглавие вопрос о "первородстве" Скуфейкина следует отвечать отрицательно, памятуя о стихотворцах, по времени и существу ему предшествовавших. Озаглавить же свой труд данным образом мы решились в надежде на высокую квалифицированность читателей журнала, наверняка расслышавших в нем иронию над теми легкомысленными исследователями, которые числят русскую поэзию лишь с Кантемира.

ПЯТЬ ЧЮВСТВИИ СЛЕДУЮТ

1. Мало око образ всих вещии вмещает,
Орел солнце, муж зорок стены проницает.

2. Елень тончавый слухом на звук лютни спешит,
Такожде слушателя мусикия тешит.

3. Обоняние любит цветы обоняти,
Собачыим нюхом путь си предузнавати.

4. Обезьяна в лакомствах люди превосходит,
Гортани вкус приятен, но часто в грех вводит.

5. Рыбы сети не рвут, по воде блошка ходит,
Паук своим ногам, а птах лапкам не шкодит.

Скорпий не язвит жалом хвоста черепаху,
Она же не ощутит тяжкой клади вагу.

Округло небо горе ся вращает,
Время день и ночь криле утруждает:
Ветр, огнь, земля, зде на возу и воды,
Четыре ветра красят вышни своды.
Богатство с дщерью спесью торжествуют,
Разбой, измены, лукавство ликуют.
Ссуды в рост, якбы кони, одесную.
Мены с убытком бегут ощуюю.
Любострастие с веселием купно
Шествуют позадь воза неотступно.
Спесь на возу и дщерь зловредна зависть,
Кони упорство тягают и користь,
Чванство за возом, хотения сбоку,
Смех, непокорство слева идут в ногу.
С завистью битва, от коей родися,
На воз неправды блазный водрузися.
Ведомы алчбы славы клеветами,
Им угрожает ненависть бичами.
Зла смута сеет непокойны розни,
Коней пугают неприязни розги.
На возу мести война да явится,
У ног ея да покорство гнездится.
Мор, нищета сей воз влекут, и бичи
Огненны зрит над собою возничий.
Кощунство, свары, глад весьма плачевный
Купно; за ними прах тщеты вседневный.
Убожество воз скудости заяше.
С ним дщерь покорность робко захромаше.
Лень погоняет, слабость понукает,
Терпение же оси выправляет.
Покорность на воз стонов посаженна,
Под нею мир, дщерь от нея рожденна.
Покой, недвижность суть якобы кони,
Боязнь же правит и под страхом гонит.
Вера, надежда и любовь суть сбоку,
Не отстают от воза, идут в ногу.
Согласие и сонм непрекословий
Суть на возу, у возницы любови.
Им помогают правда яснозряща
И справедливость тамо же стояща.
Кони им служат неразлучны с ими
Согласие и польза досточтимы.
Егда приидет последний день света,
Злих и добрих дел выявится смета.
Иный богатый, иный муж военный
Внидут плачевно в вечный огнь геенны.
Нищета же и бедность смиренная
Вкусят отраду высокого рая.
............................................................
На борзых конех мчишися, Купидо.
Се сын твой ярый, блядива Кипридо!
Кто же не ранен похоти стрелою?
Стелтор, Соломон суть сражены злою.
Пиита славный еси али ритор,
Тя, меч подъемша, да простит Юпитер,
Аще мечем ты сокрушиши стрелы
Купидоновы; се триумф всецелый!
Грядут Иосиф, Сципион почтенный,
Грядут Сусанна, Юдифь славны жены.
Воздержнность, мера коло воза стоят,
В дар святой Деве пальмный посад строят.
Аз есмь смерть и пред мною всяк склонится,
Всякому скорый конец учинится,
Я с епископов, с папежей и кралей
Короны, перлы, митры сорву вмале.
Туры бесенни стремят колесницу
Мою и давят люд, яко мокрицу.
Слава крылами под небо взнесена,
Звуком труб звонких всюду оглашена.
Славолюбию суть данны не кони,
Звери огромны, нареченны слоны.
Зде Александр есть, и Юлий, и Платон,
Велеречивый с ими же и Катон.
Времена скачут вдаль, акы елени:
Старые, вскую не ведают лени?
Еду всечасно. Осень, зима, лето
Бегут земныя. В снедь дается мне то
И портит мене: снедию ся травлю.
Всем владею, а следа не оставлю.
Будет конец всему, и все минует.
Христос един лишь вечно торжествует.
Един не страждет от ветхой старости,
Ввек со святыми в пресветлой святости.


---