Сейчас уже многие говорят о том, что в современном российском обществе превалируют крайне пессимистические настроения: вера в «светлое будущее» времён социализма разрушена, а «новое сверкающее будущее» - удел избранных. И эти «избранные», как правило, являются редкостными уродами, ворюгами и просто бандитами с большой дороги отечественной политики. Их будущее нам мечтается оформить ненавязчивым орнаментом из тюремной решётки и колючей проволоки. Можно скромно украсить развалины их коттеджей кладбищенскими холмиками, крестиками, венками из искусственных розочек – очень мило и радует глаз. Так что даже элементы нашего некоторого жизненного оптимизма выглядят всё же довольно специфично. Что уж говорить о массовом глобальном восприятии сегодняшнего дня: мрак, мрак, тлен и безнадёжность. В этой связи особенно беспокоит молодёжь и молодёжная культура, как показатель определённой жизненной позиции. Старики не волнуют совсем: наше государство решило окончательно и бесповоротно уничтожить неполноценную и непродуктивную часть населения. И с этим нам ничего не сделать – увы! Людям среднего возраста позволили допыхтеть оставшиеся до перехода в вышеназванную категорию годы, обслуживая 0,1 % оставшихся «достойных и трудолюбивых» чубайсов, швыдких, хакамад, кудриных и пр. Во главе с нашим «дарованным Богом» президентом (В.Матвиенко заявила недавно, что «власть в России всегда от Бога»). Вот поработают ещё пару десятилетий на этих «помазанников божьих» - и в топки печей РАО ЕЭС. А что делать с упорно появляющимся на свет (сволочные русские бабы рожают и рожают, несмотря ни на что!) молодняком? Как их ухайдакать поосновательнее? Ну, ладно, дадим им наркотический беспредел с детского сада, пивной шквал со школьной скамьи, зальём в мозги вязкий кисель попсы и «смешных развлекалок» - аншлагов, ток-шоу. Месяцами будем впрыскивать в них нечистоты реалити-шоу с порнухой всяких «домов» и «фабрик». Что ещё? Сделаем цены на все достойные досуговые мероприятия такими, чтобы молодёжь или пиво в подъездах глушила, или дома сидела и смотрела телек с этими самыми газмановыми-галкиными-гулькиными. Пусть на Полунина билет стоит от полутора тысяч рублей и выше. Нечего им таскаться по всяким там «Снежным шоу». У нас сегодня по СТС шоу «Окна» - вот пусть сидят и смотрят. На японский ансамбль барабанщиков им тоже нечего переться – 2 тысячи рублей. На аргентинскую «De la guarda» тоже сделаем входную цену неподъёмной для молодёжи, которая не промышляет заказными убийствами и распространением наркотиков в детских учреждениях. Да, современно, необычно, в заброшенных цехах по всему миру делают представление специально для молодых. У нас это зрелище не для нищих тунеядцев-студентов, а ну-ка шасть по домам «Фабрику звёзд» смотреть. Там тебе и «фабричное» помещение, и «интерактивный трах». Что бы ещё придумать для этих сопливых ублюдков? Сделаем всё образование платным – нечего им книжки читать, пусть в церковь ходят, там им всё, что им знать надо, прочитают вслух. Вот. Приближаемся к порядку. Молодые уже, забывают лицо Пушкина, его любовную лирику забыли ещё в прошлом сезоне «Аншлага», захлёбываясь от смеха над остротами губернатора Алтая Евдокимова, в этом сезоне поржали вдосталь вместе с министром Зурабовым и его женой, выгодно спекульнувшими заповедными землями Подмосковья и на досуге разорившими всех ещё оставшихся в живых стариков России. «Во, классно «натянули» стариканов-то», - потешаются подростки. Молодые, наконец-то, перестали выпендриваться со своим роком-моком. Слава богу! Вот ходят на свои обдолбанные рейвы и дискотеки – и прекрасненько. Тем быстрее станут козлятами хе-хе-хе…

- В феврале 2005 г. группе «Кафтан смеха» исполнилось два года. Что сделано за это время, что получилось, а что не получилось из задуманного?
КС: Уже через несколько месяцев после того, как мы собрались, к июню мы уже сделали основную часть той программы, которую исполняем сейчас. Кстати, она называется «Расслоение». И я до сих пор не считаю её законченной. Потом начались трудности: запись диска, который нам не нравится, какие-то объективные проблемы. Но у нас не было цели «покорить Москву» за эти два года. Мы просто ставили целью делать то, что хотим и делать это как можно лучше. Наверное, можно было сделать и больше. К этому июню мы закончим работу с этой часовой программой. В музыкальном плане надо доработать три фрагмента, а в плане театра есть ещё что работать. Должна получиться программа, цельная с музыкальной и визуальной точки зрения.
- Этакий альбом «Пинк Флойда».
КС: Да.
-Кстати о «Пинк Флойде». О вас часто говорят: post Pink Floyd или поздний King Krimson. Как вы сами определяете свой стиль?
КС: Я говорю не манифест группы, а своё личное мнение. Когда мы собрались, мы определили сразу: отказ от какого-то определённого стиля или сочетания стилей. Это будет полистилистика. Если художественная задача требует «кусок, сделанный в стиле Эдиты Пьехи» – это будет Эдита Пьеха. Это всё же не эклектика, а именно полистилистика. Но в этом однозначно должен быть стержень. И это не формальная составляющая, а явно идеологическая. Нам хотелось, чтобы наше выступление воспринималось как цельная концептуальная программа, а не как набор кусков, тем более не как набор песен. Песни, как мне кажется, это вообще устаревший жанр. Писать песни, аплодировать между ними – всё это сразу определено, как не наше.
- Как ты относишься к року, как к жанру, тошнит тебя от современного отечественного рока или как?
КС: Это был колоссальный культурный пласт, но, на мой взгляд, сегодня разумно вспомнить фразу Моррисона, которую потом повторил Гребенщиков, а сейчас кричит Мэнсон о том, что рок умер. В наше время как девальвирован жанр песни, так и рок, как формальный жанр, исчез и глупо радоваться толпе в косухах в зале. Но в группе «Кафтан смеха» есть ритм-секция, электрические гитары и прочие элементы рок-музыки. Мы хотели в форме рока высказать совершенно противоположное тому, что связано обычно с роком. Вот есть молоток. Им можно гвозди забивать, а можно подложить под ножку стола, чтобы он не качался. Мы использовали рок в своих целях: не для того, чтобы забивать им гвозди, а для чего-то другого. Это уже более сложная тема: что для меня ценно в музыке. Для меня есть три составляющие: музыкальная, эмоциональная, интеллектуальная. Важно, когда коллектив пытается как-то соотнести три эти составляющие. Всё это, конечно, достаточно условно. Мне ценно, когда эти три составляющие совпадают. Вот у «Пинк Флойда» эти три составляющие совпадают, а у упоминавшегося уже «Кинг Кримсона» интеллектуальная и технические составляющие сильны, а эмоциональная ослаблена. У «Зоопарка» эмоциональная и интеллектуальная наличествуют, а техническая отсутствует. В музыке вообще очень сложно, в отличие от литературы, добиться присутствия интеллектуальной составляющей.
- Кстати, о литературе. Ты подарил мне свою книгу «Три ада», получившую независимую литературную премию «Дебют» за 2002 год в номинации «Крупная проза». Открыв книгу наугад, я сразу «напоролась» на такую модную сейчас ненормативную лексику: блядёныш, турецкие пидоры, первый ёбарь в списке лучших и т.д. и т.п. Тебе не кажется, что это не очень интересно быть в русле литературного «мэйн стрима» рядом с «новаторами языка» Сорокиным, Пелевиным, Яркевичем и прочими? Зачем ты пишешь такое? Захотел грязно поговорить - приходи, выпьем водки, поругаемся всласть матом, потом я пойду к своим студентам говорить о прекрасном и вечном, а ты пойдёшь писать нежные истории для детей. Сейчас ведь время, когда вся грязь – на виду. Пора прибрать её немножечко. Сквернословов и грубиянов – сплошь и рядом, без просвета, стройными рядами во главе с министрами культуры и президентом - полно в литературе, в СМИ, на телевидении, в кино. Зачем уподобляться им? Быть рядом с ними?
КС: Во-первых, эта книга была написана 4 года назад, а издана 2 года назад. У меня был тогда другой этап - детский, хотя это здесь совсем плохое слово. Этап был: мы не присутствуем в этом мире и надо громко орать, чтобы обрести присутствие хотя бы в этом крике. Сейчас этот этап продолжается, но он как бы «оброс» какими-то другими мыслями. Во-вторых, всё-таки я вижу чёткую грань между литературой Селина и литературой Сорокина, Генри Миллера и Пелевина. Сорокин мне глубоко омерзителен, как писатель. Хотя моя книга, конечно же, может оказаться на одной полке. Такое уж сейчас время.
- Но ведь все названные тобой авторы – дестроеры. И Миллер, и Кафка и другие. Они деструктивны.
КС: Нет, деструктивность – это Егор Летов. Кафка слишком слаб для деструктивности. Я просто думаю, что всё это шире понятия деструктивности. Но вот что удивительно: в музыке вы нас хвалили за то, что мы – продукт распада, а в литературе – ругаете. Я лично вижу в этом абсолютную закономерность: распад в музыке отражает и распад в литературе. Идти разговаривать о Пушкине я могу, вопрос в том, насколько это будет честно. Если в качестве какого-то императива к тому, что происходит вокруг, то это похоже на затхлое учительствование и это никогда не будет правильным. Если человек внутри распадается, ему больно, плохо и он не может быть радостным. И ничего светлого у него быть не может.
- Может. Вот в вашей музыке есть одно неоспоримо светлое: хорошие музыканты, грамотная ритм-секция, отличный звук. Это позитив. А в книге разве есть смысл говорить о хорошей бумаге или интересном шрифте?
КС: Бумага и музыканты – разные вещи. Я понимал, что эта книга не понравится. Когда я всё это дело писал, меня бесило, что люди стали бояться о чём-то серьёзно говорить в принципе. Всё стало «прикольно»: «культура MTV, аншлага», а чуть серьёзно что скажешь, тебя обвиняют в пафосности. Слово «пафос» утратило своё значение. На самом деле слово «пафос» означает «страсть», и если в чём-то нет страсти, то это совершенно мёртвое явление. Я имею в виду пафос не группы «Ария». Пафос как страсть обязательно должен присутствовать в искусстве. Если его нет, то получается что-то совершенно амёбообразное. В тот момент меня волновало, что в литературе как раз происходит такое веселье непонятное. Так появилась моя книга. А в музыке была как раз другая идея: мы хотели высказывать серьёзные вещи в очень весёлой форме. Смысл был в том, чтобы в конечном итоге это не было смешно. У нас была идея высказывания серьёзных вещей в весёлой форме и каких-то совершенно идиотских вещей в серьёзной форме. Это, конечно, не новая идея, когда клоун говорит серьёзные вещи, но мы ее, на мой взгляд, немножко переработали. А возможно и не немножко. Именно в такой современной форме, даже с виду легковесной, мы говорим о «пафосе распада». Можно говорить об этом дрожащим голосом Окуджавы - и тогда это было бы чудовищно. Мы решили говорить об этом в форме почти цирковой, но мы бы всё-таки хотели, чтобы зритель уходил если не с чувством ужаса, то, во всяком случае, не как с дискотеки. Точка должна быть всё-таки серьёзной во всём этом карнавале.

- Когда мы с друзьями посмотрели твоё выступление, то после него у нас сформировалось удивительно единое ощущение какой-то… «финитальности» всего представленного. Вот есть понятие апокалипсический – это просто конец света. А здесь мы почувствовали конец явления, не глобальный трагический, а просто констатацию конца определённой эпохи – эпохи русского рока, рок-андерграунда. Как ты относишься к тому, что мы воспринимаем «Кафтан», как конец, а не как начало какого-то явления? Вы – не начало.
КС: У меня редко бывает оптимистический взгляд на действительность, но иногда мне кажется, что всё-таки что-то должно измениться к лучшему. Сейчас ситуация очень похожа на начало 20 века. Тогда всё тоже гнило было, и недаром умерла эпоха. Все революции провалились. Но появилось множество новых художественных направлений: футуристы, акмеисты, каждому из которых, конечно, позднее свернули шею. Чаще у меня всё же другой взгляд – прошло почти 100 лет и сейчас это больше похоже на какой-то тотальный распад. Когда мы всё это задумывали слово «распад» повторялось неоднократно и недаром программа наша так и называется «Расслоение». Там конечно масса смысловых приращений, но тема распада меня лично сейчас сильно волнует. Я не знаю, распад ли это рока, мне кажется, что это распадается что-то большее. Рок – это только один вектор всего распадающегося. Все современные группы, появившиеся после распада СССР, выглядели очень смешными со всеми этими выступлениями на стадионах. Мне 26 лет и я застал наш рок уже «на пепелище», хотя хорошо его знаю. Мне близко то, что говорит сейчас Мамонов, сидя в своей деревне. Он мне ближе, чем Гребенщиков сейчас. Уважаю Курёхина. Он достойный персонаж. А нынешние группы, воспитанные на ужасном брит-попе, так и не научились играть как западные, а в мозгу где-то отложилось, что в песне какой-то смысл должен быть и нужно писать тексты, чуть выше уровня средней поп-группы, но умение относиться к слову по-человечески потеряли и сейчас мы имеем некий абсолютнейший суррогат. Но даже и эти группы, как мне кажется, скоро исчезнут в стенах «Фабрики звёзд». Случайно посмотрел минут 15 финал «Фабрики» и мне стало страшно, как будто я погрузился в ад. Это просто чудовищно! И если в «Аншлаге» есть надежда, что все старые юмористы умрут и всё это прекратится, то здесь ведь столько молодых – вот что страшно.
- Откуда название «Кафтан смеха»? Может быть я чего-то не знаю, и существуют какие-то смысловые аллюзии к этому словосочетанию?
КС: Нет. Никакого подтекста. Мне с самого начала казалось, что это очень простое название, яркое, красочное, радостное. У нас ведь не всегда получаются такие мрачные выступления. Одна и та же программа всегда играется у нас по-разному. Вот играли её в клубе «Джерри Рубина» и неожиданно это было для нас и для публики не легкомысленно или весело, но не так мрачно, как у вас. Хотя мне нравится, когда мрачно. Концерты не бывают одинаковыми никогда. И это очень интересно. Вообще-то «Кафтан смеха» задумывался так: кто-то скачет, веселится, но это только внешняя оболочка, внутри которой, возможно, вакуум абсолютный.
- Оппозиционерство – форма бытия русской интеллигенции. В чём состоит твой личный протест и протест твоих друзей из группы «Кафтан смеха»?
КС: Это вопрос об общей культурологической ситуации. В нашем обществе революция давно превратилась в товар. Это надо чётко осознавать. Этот товар хорошо продаётся: бунт, бунтари – на них есть спрос. Че Гевара – рекламный образ какой-то телефонной компании, что-то там меньше на 5 центов. Я не фанат Че Гевары, но всё равно это смешно очень. Культура стала постоянным репродуцированием, в ней страшно боятся нового. Если оно, это новое, есть - его сразу надо куда-то уложить, наклеить какой-то ярлык, приставить к нему бухгалтера, чтобы это явление вписалось в систему, которая существует. Что отличается от прошлого, от времени подпольных фестивалей. Сейчас на такой подпольный фестиваль просто никто не придёт, потому что на MTV о нём не говорили. Масс-медийная идеология стала всепроникающей. Не надо никакого ГУЛАГа, достаточно десятка ток-шоу, чтобы людей на их диванах просто обернули колючей проволокой идеологических штампов. И в этой ситуации любая попытка творчества уже является бунтом! Теория спасения через искусство, несмотря на то, что на ней потоптались все, кто мог, она мне всё равно остаётся близка. Хотя это совершенно бесперспективно, ибо и этот бунт тут же превращается в товар, ещё не успев стать бунтом. В этой ситуации есть два пути: либо, грубо говоря, стать Мэрилин Мэнсоном, который на MTV будет петь, что МTV- это плохо и получать деньги от того же MTV. И второй путь - это путь маргинальной культуры. В определённой степени элитарной, невостребованной. Но именно к этому и надо стремиться, иначе всё будет «Фабрикой звёзд». Когда мы играем концерт, то процентов 50 публики наше выступление воспринимает негативно, не потому даже, что они дураки, просто есть масса причин, почему это можно воспринимать негативно. Но есть какое-то количество людей, которые совершенно неожиданно и не потому, что им как-то прикольно, что там на сцене рожи корчат, проникаются тем, что они видят и подходят после концерта, спрашивают: как же так, что вы ещё не известны никому, а так здорово выступаете. Такие смешные вещи говорят. Я понимаю, что на наш концерт вряд ли когда больше двух тысяч человек будет приходить. Две тысячи – это просто даже наверное очень много. Тысяча – это максимум, кто нас будет слушать. Но мне кажется, что возможно как-то организовать ситуацию, что хотя бы эти несколько сот человек могли провести время так, как они хотят, а не как хочет от них действительность, чтобы они его, это время, провели. К этому надо стремиться, хоть это и тяжело. На западе всё иначе. Там рок-музыка заняла свою нишу, которую у нас она не заняла. И там возможны какие-то фестивали экспериментальной музыки, которые проводятся на гранты, выделяемые именно под это. И на эти фестивали приходит там столько же народу, сколько у нас на какие-нибудь дурацкие «Крылья». У нас сейчас это абсолютно невозможно. Даже на Курёхинский фестиваль приходит определённый минимум зрителей, хотя это у нас самое прогрессивное и массовое мероприятие. Нужно всё же пытаться максимально быть какой-то раковой клеткой в этом организме. Пусть ты будешь всего лишь микроскопической клеткой, но грань между «Секс Пистолз» и «Фабрикой звёзд» ты должен осознавать и не переходить. И в такой форме может существовать протест. Вы нас сами определили как последнюю точку распада определённой субкультуры. И у меня есть надежда, что люди, которые посмотрят на этот распад, всё-таки о чём-то задумаются и эта задумчивость перейдёт у них в яростную мрачность…