Край без музыки, без пенья...

Несколько лет назад начала работать над мультимедийной «Рок-энциклопедией Кометы». Туго дело идёт – всё кажется, что я ещё недостаточно стара для мемуаров. Но, наверное, это только кажется. Скоро эти мемуары никому и не будут нужны, несмотря на их медийность и технологически передовую цифровость. Некому будет их читать и хихикать. Уходят те, кто понял бы о чём идёт речь и получил удовольствия от листания виртуальных страниц сего опуса. 2 июня умер Сергей Богаев. Никому вокруг меня это имя ничего не говорит. А ведь это был человек – легенда времён рок-андерграунда. Все знали Гребенщикова и Цоя, позднее Егора Летова и Янку, и ещё многих-многих. Но мало кто знал в лицо и по имени человека, создавшего в далёком северорусском Архангельске уникальный панк-металлический проект «Облачный край». Вернее, кассеты с очень некачественной, но очень драйвовой и крайне социализированной «бомбёжкой», из которой вырывались слова «бригада коммунистического труда», «в забой» и прочее, были почти у всех, кто следил за русским роком в 80-х. Но кто и откуда это – было неизвестно. Я услышала название «Облачный край» сначала безотносительно к конкретному аудиоальбому. Просто в разговорах. Потом мне дали потрёпанную мк-шку (аудиокассета отечественного производства с буквами МК на бумажной наклейке) с диким рёвом западного металла, но с отдельно вырывающимися русскими словами. То есть это у нас играют. Здорово. В то время наши так называемые «хард-роковые группы» были жуткой лабудой! Все эти «Соколы», "Россияне", "Рубиновые атаки". Скушно, нудно. Как правило, это были ребята, имеющие доступ к фирменным инструментам, аппаратуре, шмоткам. Они всегда были какие-то козловатые. Таковыми и остались. Типа Барри Алибасова из хардово-попсового «Интеграла». А западный металл был в то время мне совсем неинтересен, потому что не на русском языке. Кстати, и большинство наших хардяшников-металлюг пели на английском. Типа, крутые очень. Но для меня и тогда это была крутизна козлиных какашек. И сейчас – просто россыпь вонючих катышков в звёздно-полосатых фантиках. Уверена, что русский язык велик и могуч. И даже джаз можно делать на русском. Но только некому это делать.

Лишний раз убедилась в этом на фестивале «Усадьба джаз» в этом году. Если люди не умеют делать хорошую музыку, то отсутствие русского языка лишь усугубляет эту проблему. Столько барахла на джазовых мероприятиях я не видела никогда. Если бы не «Билли'c Бэнд», с тенденциозными, но чаще русскоязычными текстами, которые хоть слегка подогревали, было бы вообще невозможно находиться в Архангельском. Какие-то девки с англоназванными неразборчиво группёшниками что-то гундосили под пионерскую ритм-секцию, какие-то убого косноязычные «конферансье» в стиле глубоко провинциальных домов культуры бормотали пошлые комментарии к этим выступлениям, а т.н. «хедлайнер» первого дня грузинка Нино Катамадзе просто повергла меня в ступор. Несколько лет назад я видела и слышала молоденькую грузинку с неплохими вокальными данными. Вроде ничего было. Тут на сцену вышла этакая «гадалка на дому Лилиана» - дородная тётка с мадонновским «конским хвостом» и перкуссионными прибамбасами а ля Zap Mama, которые она демонстративно и долго доставала из чемодана и развешивала на микрофонной стойке. И стала свистеть в два пальца – вроде как это круто. А потом петь на грузинском языке вроде как джаз. Это было уж слишком! Организаторам фестиваля надо крепко подумать, стоит ли им продолжать свою деятельность на этом поприще.

Столько людей в выходные сорвались с места и поехали  на край московского света, чтобы видеть всё это барахло. Ни одной интересной зарубежной команды (украинское порно Dislocados- не в счёт). Уровень отечественных исполнителей – нулевой. А грузинская джаз-националистка – особо дорогой гость – это просто типичный для нашего времени плевок в сторону России. Да, мы заслуживаем всего того, что происходит в нашей стране.
Но я помню ещё те времена, когда на мои рок-фестивали в Москву приезжали музыканты с национальных окраин и заранее спрашивали меня по телефону: на каком языке программу везти? Я всегда отвечала: на вашем. Но ведь они спрашивали. И это было своего рода уважительным знаком, который вызывал желание также уважить. А сейчас меня ставят перед фактом отвращения к русскому языку непопсовых, не мэйнстримовых исполнителей. Каковыми позиционируют себя исполнители с «Усадьбы джаз». Мне это не нравится. Мне это не интересно. И, думаю, не только мне. Многие уходили с фестиваля задолго до его окончания, несмотря на хорошую погоду и зелёную травку на полянках.

Так вот панк-металлисты 80-х «Облачный край» всегда пели только на русском языке. Хотя прекрасно знали англоязычный рок. Так же, как и Майк Науменко, и Виктор Цой, и Александр Башлачёв, и Игорь Летов, и Дима Яншин, и Женя Соловьёв, и Андрей Панов, и Игорь Ганькевич и многие-многие другие, ушедшие от нас рокеры, отлично владевшие английским языком на песенном уровне, но всегда певшие только на русском. В этом был какой-то субкультурный знак, сигнал, показатель того, что мы живы и здоровы. А сейчас мы больны и умираем. Поэтому с нетерпимой регулярностью, с частотностью мистической, от нас уходят знаковые люди: артисты, поэты, музыканты. Вот ушёл и Сергей Богаев – создатель, гитарист группы «Облачный край». Не буду говорить, сколько ему было лет. Он навсегда остался молодым восьмидесятником. Пора вводить такой термин. Были ведь дивные «шестидесятники»: Вознесенский, Ахмадулина. Яркие «семидесятники»: Янковский, Абдулов. И есть «восьмидесятники»: Цой, Науменко, см. выше и Сергей Богаев. Вопрос в том, почему именно сейчас так высока концентрация уходов интересных, значимых для культуры людей? Чем спровоцирован такой целенаправленный всплеск мортальности?

Наверное тем, что вся наша Земля корчится в муках от оскверняющих её подонков. Чиновные сволочи обнаглели хапают всё больше и больше, всё жаднее и жаднее. Только что не подавился Путин миллиардным дворцом на побережье Чёрного моря в Прасковеевке. Рядом с ним вырубил рощу заповедных реликтовых сосен главный церковный папик для  дачи с крестами на крышах своего многокомнатного домика с бассейном и зимним садом. Не застряла у них в глотках и огромная территория на Валдае: там давно уж негде палатку поставить. Весь берег в железных заборах под напряжением. Местные говорят, что вон там кудринская дача, там путинская. На заболоченном островке рядом с монастырём только и можно приткнуться, если на байде идёшь. А вот теперь с 1 июня нельзя палатку и на Утрише, что возле Анапы, поставить. Запрещено. Там строится дача Медведева. Все знают об этом. Глава администрации президента пытается, отводя глаза в сторону, отрицать то, что является очевидным: из заповедных территорий черноморского побережья изъят кусок земли с реликтовыми соснами и можжевелами для строительства вельможной усадьбы. И по пути, чтобы вид из окна не портили, оттуда удалены все туристы со своими вонючими плебейскими палатками. Исчезла последняя возможность нищему русскому интеллигенту покупаться в последнем кусочке последнего оставшегося нам от Великой Державы моря. Всё. Конец.

Что ещё можно отнять у нас, коренных обитателей этой страны, которые просто физиологически не могут жить нигде, кроме России? И рады бы свалить, как абрамовичи-березовские-синявские-бродские-набоковы, да не могут. Через неделю после отъезда в любое зарубежье начинается расстройство организма, отторжение тамошней еды и сортиров без книжной полочки. Да, вот ещё можно у нас эту самую книжную полочку отнять. Здесь. На месте. Как? Очень просто. Раздолбать всю систему образования, опустить её до уровня кулинарных журналов и порнографических ТВ-шоу про школы и университеты. Чтобы уж наверняка. Назвать это «модернизацией образования» и уничтожить. А библиотеки сделать частично платными, частично реорганизовать их в «досуговые центры» с сауной. На той неделе пошла в библиотеку около м. Текстильщики в Москве взять ребёнку роман Джейн Остин «Гордость и предубеждение». Там такого нет. Уже. А в деревенской библиотеке села Лычково, что под Великим Новгородом, такого никогда и не было. И вообще давно книги можно брать только с посуточной оплатой. Как вы понимаете, читать сейчас там совсем перестали.

Как закрепиться в этой сиюминутности, когда каждый миг всё меняется? И меняется только к худшему. Когда каждый день умирают интересные, значимые люди и вековые деревья превращаются в дрова под ударами топоров с двухголовой птичкой? Когда горят леса и памятники архитектуры, освобождая место под строительства новорусских убожеств? Когда законы выворачиваются наизнанку как проститутки с панели: чего изволят дядьки с баблом, то и сделаем. Когда нечего ответить тем редким думающим молодым, которые спрашивают: как нам жить? Единственный честный ответ: уезжать отсюда как можно скорее. Но не могу так сказать: вдруг они генетически подвержены исконно русской болезни с нерусским названием «ностальгия» и не смогут жить там, где не Россия. Пытаюсь сейчас осмыслить место вещей в нашей жизни. Да-да, простых вещей. Хожу на блошиный рынок и покупаю у бабулек кружевные салфетки и красивые блюдечки. Не антиквариат какой-нибудь, который «осваивают» (с яйцами фаберже!!!). А простые старые милые вещицы. И бабулькам вроде денежку даю. И эти согретые прошлым пустячки греют меня, как и многих до меня. Хорошо ещё заняться традиционными русскими народными промыслами. Собираю каргопольскую, филимоновскую игрушку, а дымковскую оставляю сувенирным бонзам. Скопинскую керамику люблю, а раскрученную гжель – на фиг. Городецкую, мезенскую роспись, пермогорскую – в дом. А жостово и хохлому – опять на фиг. Матрёшку полхов-майданскую у тёток из села Полхов-Майдан заказала традиционных, а на продажу они гонят совсем другую роспись. Вот так примерно. Студентам на последний курс по веб-дизайну задала сделать медийные проекты по русским ремёслам. И на выбор списочек вывесила из 40 умирающих традиционно русских промыслов. Очень весело было видеть, как загорелись их глаза, когда за незнакомыми для них словами и словосочетаниями они открыли для себя яркий и красочный мир русских бытовых предметов. Из 18 человек в группе 16 сделали просто замечательные проекты: тут и пряничные доски, и прялки, пермогорская роспись, богородская игрушка, златоустовская гравюра на стали, торжокское золотое шитьё, романовская игрушка... Ребята встрепенулись. Не знаю, надолго ли.
Так что пока – вещи. Старые и новые. Красивые и не очень. Но сделанные руками людей, с любовью и надеждой.

А пока надо замереть в неподвижности. Постараться не сдохнуть. Распластаться по сиюминутности, вцепившись пальцами сердца в тайный смысл вещей. Или расслабиться и уйти.

1959
Белла Ахмадулина

Комета.