ЮРИЙ БОРИСОВ

• КИНО И НЕМЦЫ
• ДАЙТЕ КАСКАДЕРУ ВОДКИ
• ПАРОВОЗ "АННА КАРЕНИНА"
• СВИДАНИЕ НА ОРБИТЕ
• ГРИМ , КОСТЮМ И ТАНКЕР
• ТЫ КТО ТАКОЙ?
• ВЕШНИЕ ВОДЫ ПЕРЕСТРОЙКИ
• ЧТО ВЫВОЗИМ?

    В семидесятые я спортом занимался. Не так, чтобы уж всю жизнь с ним связать, но до чемпионата Европы дошел. А чтобы от армии скосить, подался я Институт Физкультуры. Ту самую конно-балетную академию. Про которую байка ходит, почему этот институт на Сиреневом бульваре, а не на Цветном? Ответ: два цирка на одном бульваре — перебор.
    Учусь себе уже на втором курсе, гражданской жизнью наслаждаюсь, как тут приказ от ректора: собрать всех комсомольцев в актовом зале. Нас хоть и называют в Москве Институтом физкультуры и отдыха, но дисциплина просто военная была. Приказ ректора не обсуждается. Иначе через полчаса обсуждать его будешь у дверей военкомата.
    Пришли. Сели. Ждем. Все пять курсов в зале, а на сцене, в президиуме, десяток мужиков сидит абсолютно неспортивного вида.
    Подождали они, пока все не рассядутся и сразу к делу:
    — Девушки свободны.
    Те радостно к выходу поскакали.
    — Все ниже метр восемьдесят — покиньте зал.
    — Все выше двух метров — свободны.
    Баскетболисты наши уходили уже недовольные. Любопытно становилось: к чему такая таинственность и что такое происходит?
    — Все, кто больше восьмидесяти пяти килограммов веса могут уйти. — продолжает седоватый мужик со сцены бумажку зачитывать.
    — Все брюнеты свободны.
    Когда осталось, как на подбор, двести высоких, белокурых и поджарых, то, отбраковав из них кареглазых и носатых, оставшейся полусотне объявили спецзадание: эсэсовцев будем играть в массовке киностудии имени Горького.
    Месяца два отборные молодчики развлекались с киношниками, официально манкируя занятиями, а тем временем поспевает 9 мая. По тем временам великий престольный праздник. Не то, что сейчас. Приказал ректор опять всех комсомольцев ПОГОЛОВНО собрать в актовом зале на торжественную традиционную встречу с ветеранами ОМСБОНа, в котором во время войны наши студенты служили.
    Собрали всех, кого отловить смогли, и для массовости мероприятия актеров наших секретарь комитета комсомола сам лично на киношном автобусе из-за города, где съемки проистекали, доставил. И по срочности времени даже переодеться им не дал. Быстро-быстро.. Цигель-цигель... Ай, лю-лю... Как были все в полевой эсэсовской форме так и приперлись на мероприятие.
    Если кто комсомольские собрания семидесятых помнит, то и поговорочку того времени, надеюсь, не забыл. Чем отличаются комсомольцы двадцатых от комсомольцев семидесятых? Только и ростом: первым было все по плечу, а нынешним все по херу. На собраниях все от президиума подальше к «камчатке» жмутся и первые три ряда, как правило, всегда свободные были.     Так вот: актеры наши, узрев, что им только эти парадные места и остались, где ни в «балду», ни в «морской бой» не поиграть, пока скучное заорганизованое мероприятие длиться, по молодости, по вредности своей, ввалились в зал не толпой, а — сволочи — в колонну по два, чуть ли не строевым шагом и организовано заняли первые ряды. И, опять-таки, за то, что их отвлекли от увлекательного процесса кинопроизводства мух давить и одинаковые слова от разных ораторов слушать, сели они, разом ногу на ногу заложив и ещё руку в колено уперев. Чтобы шевроны вражеские президиуму лучше видать было.
    Началось торжественное собрание. Ректор с казенным энтузиазмом дежурный доклад читает, студенты рассеянно слушают, а ветераны — полный президиум орденоносцев — глаза в глаза с «эсэсо- вцами» переглядываются, как через бруствер.
    Гляжу: лица стариков закаменели, сбледнув. Губы сжались, глаза заузились, носы покраснели... Сидят как на шиле, только орденами шелестят с малиновым звоном, да покашливают все чаще и суше.
    Потом один полковник, Герой Союза, не выдержал — встал и ушел. За ним, не торопясь, с небольшим интервалом, культурно, по одному, и другие за кулисы потянулись. Перекурить такое глумление над их подвигом и памятью павших
    Когда в президиуме всего пара-тройка самых стойких или подслеповатых старика осталось, до ректора вдруг дошло, что он в погоне за заполняемостью зала, допустил не только по отношению к ветеранам бестактность, но и — по большому счету — политическую ошибку. И могут быть последствия. И большие... С оргвыводами. Прервал доклад и, после небольшой паузы, рассеянно спросил:
    — Ребята, я так думаю: может нам отпустить наших актеров?
    Тут же в разных концах помещения раздалось несколько голосов ректорских прихлебателей:
    — Конечно... Конечно... Отпустить... Пусть идут...
    Актёры наши, стервозности им не занимать было, опять встали, как по команде, и так же, строем, в колонну по два, вышли из зала.
    Накурившиеся ветераны, победно звеня медалями, снова расселись за необъятным столом президиума и дальше все пошло по обычному сценарию. Так как надо. Так как райком прописал. Празднично: с выносом знамен, фанфарами, бодрыми рапортами юных комсомолок, избранием почетного президиума собрания в полном составе Политбюро ЦК КПСС во главе с Товарищем Леонидом Ильичом Брежневым лично, раздачей почетный грамот и воспоминаниями стариков-орденоносцев о том времени, когда и они были такими же молодыми как мы, только лучше нас. Поэтому, иной раз, забывавшись, победу над германцем приписывали они не Брежневу, а Сталину.

    Вообще это довольно типичный случай, когда съемка задерживается или мужики заранее водкой не запаслись на вечер. Вечерами в киноэкспедиции такая скукотища порой, что без шила ее не разогнать никак.
    Эписодий первый
    Во владимирской гостинице, в восемьдесят девятом году, когда во время Перестройки кооперативное кино в фаворе было, группа «Семья вурдалака» заразвлекалась по пьяне так, что красавца Игоря Шавлака — из тех, что лицом работают — пихнули прямо на окно в номере, и он своим бесподобным фейсом пробил оба стекла на улицу. Зимой!
    Тут все замерли и протрезвели. Ведь сейчас каааак вылезет, да каааак всем наваляет. На полном серьезе. Ему завтра в кадр крупным планом. А денежки-то кредитные, с "Элекс-банка."
    Но вынимает Игорек из окошек свою голливудскую морду, а на ней ни царапинки. И так бывает, но не всегда.
    Эписодий второй.
    Группа каскадеров Миши Кантемирова поехала как-то в Среднюю Азию. С лошадок попадать. В басмачей проиграться. Денежная для них картинка была. Падений много. А оплата по дублям.
    Так вот я к чему: съемка закончилась, до города далече, а магазин скоро закроется. Тут вся «банда», как была, в игровых костюмах, не сдавая пиротехнику оружие, на собственных конях, с гиканьем понеслась в ближайший кишлак.
    Не успели и пару дувалов проскочить, как выскочил какой-то дед и, протягивая узловатый палец вглубь населенного пункта, крикнул на фарси:
    — Сельсовет там!
    Секешь? Дело-то было при Брежневе еще. Самый разгул застоя исторического материализма.
    Мужики, не останавливаясь, понеслись в указанном направлении, хоть и по-фарси не разумела. Магазин, по обычаю, всегда напротив сельсовета располагается.
    Влезли, спешившись, в сельпо. А два магазинных сидельца при виде добрых молодцев сразу руки за голову и лицом к стенке.
    Миша на них удивленно вытаращился:
    — Эй... люди, я только две бутылки водки купить хочу
    А сам того не заметил, что для того, чтобы достать заветный червонец, который он, боясь потерять на съемках, засунул в деревянную кобуру маузера, вытащил из нее этот самый маузер...
    Продавцы и повели себя, как образцовые выпускники школы Сундакова.
    Эписодий третий.
    Это еще что? Вот снимали "Ворота в небо" в Литве, под Вильнюсом. Где-то в конце семидесятых. Так там, в аналогичной ситуации, каскадеры в эсэсовской форме, на игровом броневике, со всеми знаками различия и шифрами, автоматами и губной гармошкой ввалились в Вильнюс и понеслись по проспекту Ленина до ближайшего магазина. С музыкой и опять-таки за водкой.
    Так часть литовцев, что постарше, решили, что "наши в городе" и стояли на тротуарах навытяжку, выбросив руки в нацистском приветствии.
    Ровно через сутки вышло постановление Верховного Совета Литовской ССР о том, что московская киногруппа должна покинуть территорию республики в 24 часа.
    И покинула.
    Эписодий четвертый.
    Как-то Богородского пригласили с его гайдуками в зимней речке покупаться. Там по сценарию на льду снаряд взрывался и конная упряжка с пушкой под воду шла. Ну, и каскадеры должны были вы ледяной крошке с полминутки перед камерой поплавать.
    После поставленной задачи, Богородский сказал:
    — Ящик водки.
    — Уже — заверил его директор картины.
    — Баня.
    — Само собой.
    — Двойной тариф по высшей ставке каждому.
    Здесь пошел торг. Тогда, в начале восьмидесятых, максимальная ставка за дубль была 135 рублей. А директор уперся и никак не хотел платить такие бешеные деньги.
    — Тогда сам в речку лезь.
    Сторговались на полной ставке плюс пятьдесят процентов репетиционных.
    Взорвались. В крошке ледяной поплавали и сразу в баню, чтобы простатит ненароком не привязался.
    Через два часа прибегает второй режиссер и говорит:
    — Ребята. Камеру заело. Придется повторить.
    Богородский смотрит соловыми глазами на полупустой ящик водки и соглашается, кивая на него:
    — Повторить... Все.
    Эписодий пятый.
    По поводу директорской жадности могу случай из собственной практики рассказать. Снимали "Юность Петра" на студии Горького.
    И в сцене взятия какой-то крепости необходимо было по сценарию оттолкнуть от стены штурмовую лестницу вместе с осаждавшими ее воинами.
    Сам понимаешь: падать навзничь с нескольких метров на асфальт, хоть с родного Новодевичьего монастыря, нам не хотелось. Пришлось выворачиваться. На то и существует постановщик трюков, чтобы человеческих жертв не было.
    Привязали мы с столетней липе верхушку лестницы авиационной резиной. Той, которой планеры запускают. И все окей! Нас сбрасывают, а мы как пауки в лестницу уцепились и висим в метре от земли, качаясь.
    И все хорошо бы было, если бы на площадку директора картины не принесло. Посмотрел он на наши страдания и говорит возмущенно:
    — За что же вам по высшей ставке плачу, если трюк этот безо всякой опасности для жизни?
    Тут я не выдержал и его выдающемуся носу со все дури смазал. Потом поднял его и контракт в окровавленный шнобель сунул — читай: "За технику безопасности каскадер отвечает сам"
    Эписодий шестой.
    Но больше всех отличился Валера Лисевич. Тот вообще крендель был очень занятный. В свои тридцать с небольшим он каким-то образом оказался на пенсии. Был он капитаном десанта и, если не врет, начальником охраны главкома — генерала армии Маргелова. И когда командующий ВДВ преставился, то всю охрану в отставку выперли. Дали ему пенсию в 150 рублей — по тем временам средняя зарплата. А у мужика здоровья, что грязи. Мастер спорта по четырем видам.
    Год поошивался он на гражданке, сделал еще нормативы двух мастеров: по санкам и еще там по чему-то, не помню. Делать нечего, а энергию куда-то девать надо.
    На "Мосфильм" он попал случайно, впрочем как и большинство студийцев. Затесало его каким-то ветром в массовку. И прижился он там постоянно. Во-первых: это дело ему самому интересно стало, а во-вторых: его рожа имела одну очень редкую особенность: что на него ни на день — всему соответствует. Стетсон на башке — парень из Техаса, стальной шлем — зверюга из СС, а уж в гражданском строгом костюме каждая нитка кричала, что это секретный агент.
    Вершиной его творческой карьеры, на моей памяти (за дальнейшее врать не буду) стала роль слуги Собакевича в многосерийных «Мертвых душах». Приклеили ему седые бакенбарды, напялили ливрею — и пожалуйста... Типичный прибарственный дворовой, из тех, что барином крутят как хотят.     Так вот о его здоровье. Как-то раз, на съемках «Блистающего мира» в восемьдесят втором году часть группы тихо пила поздним вечером на втором этаже гостиницы "Звездочка", в Ялте. Циркачи-каскадеры тогда всех развлекали. Фокусы-покусы...
    В это время местные парни стали грязно домогаться к нашим гримершам, которые мирно спали на первом этаже с открытой балконной дверью. Типично виктимное поведение.
    Народ, натурально, ссыпался вниз на истошные крики. Разборки пошли, базар... Стенка на стенку стоит и никто первым ударить не решается. Первым — это же ответственность взять на себя за все махалово.
    А пьяный Лисевич раздвигает нас и высовывает свой фейс. И немедленно кто-то из местных ему по этому фейсу, по самой носопырке, въезжает кулаком.
    Тут и понеслось по кочкам. Все лупят кто кого ни попадя. И махалово такое образовалось, что ни за что не понять: где московская киношная интеллигенция, а где ялтинская урла.
    А Лисевич сидит на копчике посреди самой драки и скучает.
    Мозги всегда побеждают силу — отогнали мы ялтинских хулиганов. И, с любопытством достойным лучшего применения, вопрошаем Валеру: чего же это он, твою мать... шестикратный мастер спорта, десантник... в кустах отсиживается, когда такой мордобой на площадке.
    А он в ответ только оторопело вопрошает удивленно:
    — Мужики... меня это что?.. По еблу стукнули? А?
    — Еще как. — говорим.
    Он мотает головой, как бык на бойне и сокрушается:
    — Ну, надо же... Первый раз в жизни.
    Умылись мы и стали опять развлекать друг дружку кто во что горазд. Спать уже абсолютно не хотелось после такой гимнастики ума и тела.
    А Валера все свою носопырку нянчит и о том, что она впервые в жизни с кулаком повстречалась расстраивается. Сидит себе на балконной ограде лицом в номер и раскачивается, что-то под нос мыча. Мы его долго не стебали, видя что человек и так сильно переживает. А он качался-качался, напевал-напевал, да как... Со второго этажа да на бетонную площадку.
    Все на балкон высыпали. Гримерша Маня Арманд, внучка Лукича, вопит истошно
    — Скорую, скорую!
    Валера лежит и не двигается.
    Все — думаю — отстрадался.
    За скорой несколько человек рванули, как будто одного не хватит. Тут Валера приподнимается с бетона, бок потирает и сокрушается:
    — А больно, мля!
    Это вот о его здоровье.
    Через год: какая фильма была уже не помню. Кино и немцы очередные. Про то, как наш разведчик, в одиночку, в очередной раз всю Вторую Мировую войну выиграл. Снимали в году этак восемьдесят... не то третьем, не то четвертом. Во! Как только Брежнев откинулся — в ту осень было.
    Там, по ходу пьесы, этот агент Коминтерна эсэсовцев на грузовике в Шпрее сплавляет. Германскую речку Шпрее изображала набережная Тараса Шевченко в Москве. Там одно звенышко чугунного ограждения сняли и через этот пролом машину в воду скидывали, а каскадеры в немецкой форме в этой воде плавали. Якобы спасаясь. Всего один кадр. Кадр-то один. А дублей...
    Ну, раз поплавали, переоделись в сухое, согрелись. Два поплавали... и водка кончилась. А действие разворачивается в самую что ни на есть золотую осень. Очень красиво. Только вода уже не август месяц. Каскадеры Валере и говорят:
    — Командир, сугрев требуется.
    Валера, ничтоже сумняшися, в заботах о личном составе поперся в гостиницу "Украина". Магазины по позднему времени уже закрыты были. Да не в совковый ресторан его занесло, что со стороны Кутузовского проспекта, а в "Интурист".
    Появление штурмбанфюрера в полном обмундировании вызвало среди интуристов нездоровый ажиотаж. Повторяю, события проистекали в самом начале восьмидесятых голов. А Валера, ни на кого не обращая внимания, спокойненько подошел к буфету, купил пузырь "кубанской", и, не торопясь, направился к выходу.
    А там его уже поджидает милицейский капитан:
    — Пройдемте, гражданин хороший.
    Ну, пройдемте, так пройдемте. Валера за собой вины никакой не чувствовал, хотя чувство вины перед власть несущими у советского человека тогда шло сразу за чувством глубокого удовлетворения.
    Ввели его в местное отделение, каковое тогда при каждой, уважающей себя, гостинице имелось.
    Прошли к дежурке: что да что?
    — Да каскадеры мы. С «Мосфильма». Вот удостоверение.
    — Это не страшно. — примирительно сказал капитан, — только вот протокол я обязан составить. Огласка вышла. Сами понимаете. Подпишите и гуляйте дальше.
    — Да не гуляем мы — работаем. Выйди на набережную — там камера стоит.
    — Ладно, ладно. — согласился капитан, — Пойдем, протокол составим.
    — Пойдем. — пожал Валера эсэсовскими плечами.
    Прошли обшарпанным коридором вглубь отделения. Капитан дверь открывает и Валеру вперед себя пропускает. Тот входит и оказывается... в КПЗ. Реакция сработала моментально. Схватив капитана за голову, швырнул его Лисевич через себя в капезешку и дверь закрыл. На засов.
    Капитан ментовкий там, естественно, орать принялся, материться, стучать.
    Но Валера уже мимо дежурного летёхи стальными подковками по метлахской плитке цокает, к выходу направляясь.
    — Подписал? — летёха спрашивает.
    — Подписал. — отвечает Валера, огибая дежурку.
    — А орет там кто?
    — Кого в КПЗ посадили, тот и орет. — улыбнулся Лисевич и на выход со спокойной мордой.
    Потом, правда, разборки начались серьезные, до парткома киностудии и выше. Вопрос стоял об исключении Лисевича из партии за дискредитацию. Только вот чего? До сих пор никто вразумительно сказать не может. Но замяли. Обошлось.
    А все она — водка. Если бы ее тогда, как сейчас, на каждом углу круглые сутки продавали, то никаких таких баек и в природе бы не было.

    Снимали на «Мосфильме» в семьдесят втором году фильм-балет «Анна Каренина». Ставила баба с Большого театра. Фамилии её я уже не помню, но звали, кажется, Маргошей.
    Картина была абсолютно без натурной. Пяток павильонов и всё. Да и к чему балерунам по лесам скакать? Каскадеры они что ли? Это наш брат из актерского цеха: приказано в грязь — мордой вниз. Иначе никакой ты не киношник.
    Так вот, одним прекраснейшим майским утречком появляется в кабинете директора картины засаленная железнодорожная форма:
    — «Анна Каренина»?
    — «Анна Каренина». — отвечают.
    — Паровоз заказывали?
    — ?!
    — Паровоз, говорю, заказывали?
    — Какой паровоз? Никакого паровоза нам не нужно.
    А сами администраторы уже к носу прикидывают: кто с ними такие шутки шутит — «Мосфильм» ведь.
    А форма напирает:
    — Как это не надо? Знать ничего не хочу — не надо. Сами письмо писали, а теперь не надо!
    — Какое письмо?
    И тут железнодорожник кладет на стол любопытный документ. На бланке. Все честь по чести:

    В депо Москва-Сортировочная

    Для обеспечения натурных съемок художественного фильма по бессмертному произведению Льва Николаевича Толстого «Анна Каренина», просим вас обеспечить съемочную группу паровозом начала ХХ века и двумя-тремя вагонами той же эпохи.
    И подпись:
    Кинорежиссер-постановщик Александр Зархи.
    И дата:
    2 февраля 1968 г.

    Директор в бумагу глянул и облегченно руками развел:
    — Так это ж, батенька, совсем другое кино было. Тот фильм был художественный, а у нас балет. БА — ЛЕТ! Понимаете?
    — А на двери что у вас? — не унимается железнодорожник, — «Анна Каренина»?
    — «Анна Каренина».- согласились с ним.
    — А я где нахожусь? На «Мосфильме»?
    — На «Мосфильме». — отрицать это было глупо.
    — А в письме, что написано?
    — Так ведь пять лет прошло! — взмолился директор, уже поняв, что это не розыгрыш.
    — А вы думаете: паровоз из утиля за три дня отреставрировать можно? Знать ничего не знаю? Заказывали — снимайте. У нас рабочие бесплатно сверхурочно вкалывали, а вы тут волокиту разводите. Заказывали паровоз? Заказывали! Стоит под парами на Курском вокзале. Будьте любезны...
    И пристал этот путеец, как банный лист.
    Тогда директор картины, ну просто для очистки совести, поперся к постановщице. Чем черт не шутит, особенно в кино.
    Приходит в режиссерскую, на край стола к ней присаживается и говорит, загадочно к потолку глаза подняв:
    — Маргоша, у меня паровоз есть начала века. Тебе не надо?
    Та на него свои пронзительные гляделки уперла:
    — И что?
    — Да так, ничего. Просто паровоз тут под парами на вокзале стоит. Подлинник, между прочим, отреставрированный. Начала века.
    Свита вся маргошкина в комнате шуметь перестала. Режиссерка директору в глаза смотрит, не отрываясь. И директор своих не отводит.
    — Красивый паровоз? — наконец режиссерка порвала паузу.
    — В аккурат такой под который Анна бросалась. А она баба со вкусом была.
    Маргоша длинной египетской сигареткой по портсигару задумчиво постучала. Директор ей зажигалку под нос угодливо...
    Свита вообще одним ухом стала и не дышит...
    Режиссерка затянулась, колечко переливчатое под потолок выпустила, осмотрела свою свиту, которая каждой ниткой показывает, что делом занята и её разговор с Шадуром их вообще не интересует, потом глаза опять на директора перевела. Тот сидит спокойно, зажигалкой поигрывая. Взгляд прямой, честный.
    — Назначай съемку. — решила.
    Назначили съемку. На товарной станции, в тупике.
    Балеруны со свечками в руках на пуантах по шпалам скачут. Дождик слегка моросит. Паровоз цветными парами пышет. Оператор ручку крутит. Режиссерка бледной поганкой под белым зонтиком торчит. Все как в кино.
    Чрез три часа после начала смены приезжает на площадку директор. Рядом с режиссеркой под зонт умастился и оценил действо:
    — Красиво.
    — Красиво-то красиво...- режиссерка ему отвечает, — самой нравиться... Жалко будет выбрасывать.
    — Зачем же выбрасывать? — удивляется директор.
    — На это ты мне лучше скажи: кто у тебя с паровозом прокололся?
    — Никто не прокололся... Нарисовался паровоз. Я тебя спросил: нужен? Ты говоришь: назначай съемку. И всё.
    И смотрит на неё глазами новорожденного.
    — Тааааак... — протянула режиссерка и каблуком вдавила в мазутистый гравий голубой сигаретный фильтр, — Какого же тогда хрена я тебя спасаю. Смену списываю. Она же мне в картине ни в пизду ни в Красную армию!
    Зонтик директору в руки сбросила, матюгальник у ассистента забрала:
    — Стоп! Всем спасибо! По домам!
    Мегафон опять ассистенту со злобой, чуть ли не в морду швырнула. И директору прямо коброй прошипела:
    — Ты у меня за этот железнодорожный балет французским коньяком не откупишься!

    Заходит как-то ко мне на работу, в лабораторию чистой пленки, один крендель из космической редакции и клянчит:
    — Вить, дай какую-нибудь порнушку посмотреть. Мне сегодня в ночь дежурить.
    Ну мне что: жалко что ли? Дал я ему занимательное папури из трех десятков фильмов. Этакий видеоклип часа на полтора, где смонтированы только самые-самые сцены, а лишнее убрано. С возвратом конечно.
    А ночью, где-то в полпервого, вваливаются ко мне домой четыре бугая в галстуках:
    — Здесь живет товарищ Манцев?
    — Здесь, — отвечаю.
    — Где он?
    — Я он. — говорю, — а в чем дело?
    Тут они мне руки за спину, наручники на них щёлк, и к выходу меня волочь, без дальнейших разговоров и объяснений.
    Мать, натурально, в вой спросонья, а они ей комитетовское удостоверение в нос:
    -Ваш сын арестован по подозрению в совершении идеологической диверсии.
    Я кричу истошно:
    — Мама! Верь мне! Я ни в чем не виноват! — а меня уже по лестнице тащат и в "рафик" впихивают.
    Привозят меня в родной телецентр и там, в отдельной комнате, форменный допрос под протокол с меня снимают: Что? Кто? Где? Имел ли я порнографию на БЕТАКАМовской кассете без опознавательных надписей? Узнаю ли я эту кассету?..
    Барают, одним словом.
    Я, натурально, в полною несознанку встал: я не я и кассета не моя. (Что было чистой правдой: кассета действительно была не моя.) Никакой парнографии, многографии и даже однографии никогда у меня не было. А в чем дело, собственно?
    Наигравшись в Мюллера, комитетчики рассказали мне в чем дело. Оказывается, этот козел из космической редакции в ту ночь должен был обслуживать Центр управления космических полетов в Байконуре. Запланирована была встреча космонавтов с женами, на орбите. По телеку, конечно. А так как жены имеют дурную привычку проживать в Москве или, на худой конец, в Звездном городке под Москвой, а связь с орбитой ведется из казахских степей, то встреча идет в записи.
    Так этот ишак отвязанный из космической редакции, что у меня кассету на собственный частный просмотр брал, взял да и перепутал пленки — с виду они одинаковые. И вместо космических жен с их литоваными приветами врубил наш забойный клипчик. А в нем негритяночка одна офигенная только на двенадцатой минуте выскакивает, а так все более белые бабы. И не понять в той эротической массовке кто и что, видать только, что трахаются в полный рост от всей души, во все дыры с кем ни попадя, И с неграми тож.
    А космонавты наши героические почти год на орбите болтаются. Из всех передач психологи любой намек на секс злостно вымарывают. А тут такое... Да еще после предварительного уведомления, что сейчас, мол, дорогие наши соколы, вы встретитесь со своими женами, которые тут, на земле, без вас сильно соскучились. Ну и кассетка наша... На весь большой экран в ЦУПе. И в космосе на экранчике помельче, но тоже весьма доходчиво на предмет тоски и скучания.
    А в ЦУПе сразу отключить такое безобразие нет никакой возможности. Передача из Москвы идет. Пока от столбняка очнулись, пока до Москвы дозванивались, пока матерились задачу объясняя, пока комитетчики этого козёлика из космической редакции от станка оттаскивали и кассету крамольную вынимали минут пятнадцать прошло. Для всеобщего веселия всех, кроме ответственных за мероприятие работников. И космонавтов конечно, которые долгих двенадцать минут до появления на экране той клёвой негритяночки, все своих жен выглядывали. Но негритяночку узрев, дружно, с облегчением душевным, ржали на орбите, как никто еще в космосе не смеялся со времен Гагарина.
    Так этот гнойный пидор из космической редакции всех нас, конечно, заложил сразу, кто к этой злополучной кассете касательство имел. Человек пять нас было. Всех, натурально, с постели в Останкино, в нашу ведомственную ментовку сволокли и допрашивали поодиночке: кто такую идеологическую диверсию и по чьему вражьему заданию подготовил? Кто организатор? Исполнителя они уже взяли. Мы, хоть и порознь допрашиваемы были, но в отрицаловку встали все. Я так вообще валенком прикинулся: знать не знаю и ведать не ведаю — у меня только чистая пленка и больше ничего.
    Пятый же наш подельник в Загорске проживал. Они за ним поленились ночью ехать. Все равно, мол, завтра на работу сам заявится. Тут-то его и возьмут тепленького. Это я краем уха зацепил, когда на с всех по домам в пять утра отпускали.
    Они-то поленились, а я так нет. Встретил кореша поутру, часов в шесть, на вокзале у электрички. Доложил обстановочку, что его, как он только пропуск менту на проходной покажет, тут же и повяжут как врага народа непременно. Но чтобы он не бздел понапрасну, предупредил, что все нормальные люди в несознанке и если он еще рогом упрется, то вся ответственность ляжет на этого козла безрогого из космической редакции, который весь сыр-бор и затеял. А с кассетой — хрен с ней! Все равно органами конфискована.
    Гниду продажную из космической редакции турнули, партбилет отняли, но сажать не стали... Зачем из такого козла Щаранского с Буковским делать? Космическую редакцию без премии всю оставили. А в остальном обошлось без порки задницы. У меня только журнал выдачи пленки завели и кассеты пронумеровали.
    А все-таки любопытно было бы глянуть на рожи наших космонавтов, когда они нашу кассетку увидали...

    Закончили мы на "Признании доктора Ивенса" подготовительный период и только на натуру под Новороссийск намылились, как прибывает к нам в группу новый администратор. Прямо с улицы.
    Эрик Вайсберг — директор картины — осмотрел его внимательно:
    — В кино, значит, работать хочешь? А зачем?
    Тот вдохновенно ответствует:
    — Ну надо же у камелька что-то внукам рассказывать.
    — А камелек уже есть?
    — Пока нет. — вздохнул новенький.
    — А он на него наворовать надеется. — вякнул кто-то из администраторов.
    — Я вам поворую. — сделал Эрик внушительное лицо и занялся новичком.
    — Что внучатам рассказывать у тебя будет с избытком. Не беспокойся. А пока, дорогой, лети в Одессу. Возьмешь там лихтваген и перегонишь его в Новороссийск. Срок — неделя.
    — А как? — тупо и преданно уставился новенький на директора.
    — Что как? — не понял Эрик.
    — Перегонять как?
    — Молча! — Эрик начал уже сердиться, хотя вида еще не подавал, — Своим ходом. Потом паромом на Кавказский берег. Дальше опять своим ходом. Ясно?
    — Ясно. — с готовностью ответит новоиспеченный киношник и прямиком во Внуково попилил.
    Прилетел в Одессу. Забрал без проблем с тамошней кинофабрики лихтваген, на котором и въехал с помпой в морской порт:
    — Где тут у вас паром на Новороссийск?
    А портовики на него глаза вылупили:
    — Какой такой паром?
    — Мне сказали, что у вас тут прямой паром в Новороссийск. У меня съемки срываются. Мне туда эту бандуру срочно доставить надо.
    А портовики сомневаются:
    — Вот в Варну, это точно, есть такой проект — паром пустить. А в Новороссийск никакого парома у нас отродясь не бывало. Тут уж к бабке не ходи.
    — А что есть? — отчаянно завыл администратор.
    Жалко его одесситам стало. Да и опять же кино все любят и всегда за честь почитают чем-либо помочь.
    — Сейчас у стенки танкер стоит каботажный пустой. Без фрахта. Может на нем?
    — Грузи! — обрадовано заорал администратор.
    Как грузили лихтваген на танкер — это песня. Смотреть сбежался весь Одесский порт. Лихтваген — это передвижная электростанция на "урале" — тонн ...надцать живого весу. А танкер пустой. От такого резкого подъема центра тяжести танкер с боку на бок, как уточка, на месте переваливается безо всяческих человеческих усилий.
    Капитан фуражку на лоб сдвинул, репу чешет:
    — Эдак, — тянет, — штормику балла три случись, то ко дну пойдем точно.
    — Вот и хорошо, — затараторил администратор, — у меня еще здесь дел навалом. Я потом туда самолетом... И вас встречу. А вы плывите себе спокойненько.
    — Вот что, парень, — капитан восстановил нормальное положение фуражки, — сгружай свою бибику.
    — Как это сгружай?
    — А вот так. Сгружай и все. Плавает говно в проруби, а мы по морю ходим.
    — Фуууу... — отлегло от сердца у киношника, — Господи же ты Боже мой. Извините, коли чего не так, сухопутного, необразованного. Идите себе с Богом, только через неделю лихтваген в Новороссийске должен быть.
    Через пять дней уже Новороссийский порт целиком на уши встал, когда танкер с лихтвагеном на палубе, с сильной бортовой качкой при полном штиле, в Цемесскую бухту ввалился.
    Сгрузили лихтваген на пирс. Тут капитан администратору бумажку протягивает:
    — Попишите справочку.
    Только администратор в нее глянул, так у него и матка чуть не вывалилась. Справочка была на двадцать три с половиной тысячи. Рублей, естественно. За использование танкера. А тогда, если помнишь, в шестьдесят восьмом году, "волга" всего пять с половиной косых тянула. И даже на черном рынке за нее больше восьми тонн никто и никогда не просил. Разве что с грузин.
    Капитан, видя оторопелость заказчика, быстренько его утрамбовал:
    — Да вы не беспокойтесь понапрасну. — и улыбается хитро, — Это только так — проформа, что работа нами выполнена. Деньги мы уже инкассо сняли. Кстати, вы гарантийное письмо на неделю писали. Так вот: еще два дня я у вас в полном распоряжении.
    — И что мне с вами делать?
    — А что хотите? Хоть на рыбалку.
    Принял непутевый киношник в гостиничном номере хорошенько на грудь в полном одиночестве. А что еще остается делать, когда внезапно, от большого служебного рвения, под статьей о растрате государственных денег окажешься. И так на "Мосфильме" два капитана с Гагаринского ОБХСС считай, что прописались. Так этим волкам только дай порвать.
    Безвыходность его отчаянного положения развеяли прибывшие костюмерши, которые поведали, что Бондарчук — заглавный наш герой — отдыхает рядышком, в Анапе. Где наш оператор — Вадим Юсов — доснимает ленту какому-то дебютанту.
    Рванул администратор в Анапу на крыльях Гермеса, посредством новороссийского такси:
    — Сергей Федорович, я Виктор такой-то с вашей группы. У меня для вас танкер есть на два для. — выпалил единым духом.
    — Какой танкер? — удивился метр, — В сценарии никакого танкера не значится.
    — Белый.
    Тут Бондарчук усмехнулся и Юсову говорит:
    — Бросай, Вадик, эти засымки. Поехали на танкере рыбку половим.
    А тот ему возражает обстоятельно:
    — Никак, Сереж, нельзя. У меня же график. Кино снимать надо. Да и режиссер не отпустит.
    — Кто?
    — Режиссер.
    — А где ты тут, Вадик, режиссера видел. Он пока еще мудня — заготовка. Подающая надежды, но заготовка. А ты у нас заслуженный деятель, как-никак... Ну хочешь: я его сам попрошу?
    Позвали дебютанта и Бондарчук его ласково так, вежливо, баз нажима, просит:
    — Вы мне Вадим Иваныча на пару деньков отпустите? Рыбку половить очень хочется. А тут оказия подходящая.
    Дебютант стоит ни жив, ни мертв. График к черту летит. Профпригодность под вопросом, естественно. А тут тебя народный артист, лауреат, член коллегии Госкино СССР просит оператора на два дня отпустить. И неизвестно что хуже: картину задержать или Бондарчуку отказать.
    — Конечно, конечно, Сергей Федорович, какой разговор. Сейчас же выходные по группе объявлю. Отдыхайте на здоровье.
    Тут Бондарчук обернулся с улыбкой к Юсову:
    — Вот видишь, Вадик, а ты боялась.
    Прибыли на танкер. С удочками, камерой, сумкой подозрительно звякающей. Кэп их у трапа встречает, важный такой. Еще бы: сам Пьер Безухов с Отелло в одном лице на его танкер прибыл.
    А Юсов его с ходу и ошарашивает:
    — Чье корыто?
    А у Вадим Иваныча особенность такая мимики: никогда по выражению лица не поймешь шутит он или всерьез что-нибудь оттопыривает.
    Капитан мрачно в амбицию:
    — Мое судно.
    — Ну так заводи. — просипел Бондарчук примирительно.
    Выгребли в открытое море, берегов не видать. Застопорили. Удочки забросили. А рыба не клюет. Не хочет. Бондарчук администратору выговор:
    — Плохой, Витюша, ты мне танкер подсунул.
    Тот ни жив ни мертв. Понял, что карьера киношная безвозвратно им загублена, так и не начавшись. И хорошо еще, если без срока тюремного с киностудии полетит. Засуетился вокруг Бондарчука, удочки сматывает, шестерит, не зная, что этого Бондарчук как раз и не любит.
    А Юсов камеру расчехлил и лупу видоискателя замшей протирает:
    — Хорошо-то как, Сережа. Эх, брошу все, выйду на пенсию. Рыбку буду ловить и мемуары писать: "Двадцать лет за лупой".
    Через неделю после танкерной рыбалки прилетает в Новороссийск Вайсберг и администратору сразу вопрос по существу:
    -Виктор, что это за авизовка странная из Одессы пришла на жуткую сумму. За танкер какой-то. Это ошибка, что ли?
    Не успел удрученный Витюша и рта разинуть, как Бондарчук директору просипел:
    — Эрик, тут нет никакой ошибки. Мне в голову неожиданно пришла замечательная идея о том, как доктор Ивенс посреди океана, на носу танкера размышляет о мироздании, о судьбе, о человечестве...
    — Но, Сергей Федорович, — перебил его Вайсберг, — а как же грим, костюм?
    — Все слышали? — одернулся Бондарчук, — Я снимаюсь без грима и в этом костюме, — потрепал он себя за лацкан собственного пиджака.
    Ну, Слава Богу, снимаем мы "Признание доктора Ивенса" по графику. Фантастику про пришельцев, но без голливудских прибамбасов, на психологии. Месяц уже в Новороссийске проработали. Все как всегда. Кадр — его же двенадцать-пятнадцать служб разом лепят, а уж какая-нибудь из них да проколется. Дня без этого нет. Тогда все сидим, курим, пока виновные ударно вкалывают. В одну из таких задержек мимо Бондарчука у микрофона и Виктор пробежал, как молодому и положено весь задроченый и в мыле.
    Тут его Бондарчук ловит за хвост и спрашивает:
    — Витя, ты мне когда бутылку коньяка поставишь?
    А тот впопыхах не въехал и спрашивает ответно:
    — А за что, Сергей Федорович?
    Тут Бондарчук от такой черной неблагодарности чуть не задохнулся, возмущаясь. И в микрофон, на всю площадку:
    — И эта сука спрашивает еще: за что? Эрик. Ээээрик!!! Завтра: грим, костюм и танкер.

    Было это в конце шестидесятых годов. Снимали мы детскую фильму про то, как пионеры на слете шпиона обезвреживают. Натуру выбрали на дальнем востоке, для экзотики. Но незадача вышла. Сняли все, кроме прибытия и отбытия теплохода, А действие как раз на нем. Ну забыли — бывает. А в Москве уже ноябрьские отгуляли. Навигация того... тю-тю.
    Основная группа по графику в павильон вошла, а меня — оператора комбинированных съемок — решили отправить в единственный незамерзающий порт Советского Союза этот самый пароход снимать.
    Взяли мы с ассистентом камеру и поехали на Кавказ.
    Приезжаем в Батуми, а там всего две гостиницы: одна — клоповник, другая — Интурист. Сам понимаешь, в клоповнике нам жить не улыбалось, а в интурист нам без всепролазной мосфильмовской администрации не осилить самостоятельно. Только я уже к тому времени ушлый был, пообтерся. Всегда, на всякий случай, возил с собой несколько бланков "Фитиля".
    Написал я на этом бланке, от руки, письмо директору гостиницы, что, мол, "Фитиль" лично его просит поселить двух своих сотрудников. Предварительно у дежурной имя-отчество директора спросил. Та сказала, но предупредила, что зря все это. Все равно не поселит. Но я занял пост у кабинета и жду.
    Выходит директор. Я к нему: вот, мол, тут письмо на ваше имя... А он от меня, как от мухи, отмахивается:
    — Нэт мэст... Нэкуда сэлить... Не просите...
    — Да вы только посмотрите от кого письмо. — настаиваю я, а сам его под руку беру, чтобы не сбежал. Он глянул... Только на бланк... И тут уже сам меня под руку перехватывает т в кабинет к себе втаскивает.
    Стол моментально накрыли: коньяк, фрукты, зелень...
    — Да, товарищ Камаринский, — сокрушенно говорит директор, а сам, тем временем, коньяк разливает, — нарушаем. Как на духу скажу: нарушаем. Лук на базаре за наличные покупаем. А что дэлать? Если его в государственной торговле днем с огнем не найдешь? А Интуриста кормить надо?.. — и хитровато так прищурился, — А ви что сюда снимать приехали?...
    Я ему честно отвечаю, что задание у меня: снять как теплоход отчаливает из порта и как причаливает. И всё.
    — Э... — смеется он и ласково мне пальчиком грозит, — Знаэм, знаэм... Сэкрэтно, да?
    — Одно, — говорю, — могу вам точно гарантировать, что гостиницу снимать не будем.
    — И то хорошо. — довольно подытожил директор и разлил коньяк.
    Выпив, по селектору вызвал дежурную:
    — Колбатоно, ты нэмцэв из люкса пэрэсели. Там тэпэрь товарищи из "Фитиля" жить будут. Поняла?
    — Поняла, батоно Автондил. — спокойно ответила та и вышла.
    — А с транспортом у вас как? — продолжал выпытывать директор.
    — Как всегда — такси арендуем.
    — Слюшай, ара, зачэм такси, зачем такси... — обрадовался он, — Я тэбе "волгу" дам. Черную!
    — Неудобно нам вас так обременять, — отвечаю, — Такси проще.
    — Не обижай, генацвале, — директор разлил еще по одной, — я тоже кино люблю. Завтра машина у подъезда стоять будет. Шофера Гиви зовут.
    Как вошли мы с ассистентом в номер, так и ахнули: ковры, хрусталь, биде, мягкая мебель... Монтана! За всю свою киношную жизнь я никогда так шикарно не жил. В лучшем случае одноместный номер.
    С утра мы никак не могли отвязаться от Гиви. Пристал как банный лист, что хоть до таксопарка, но нас довезет. Зачем таким людям пешком идти. Несолидно, мол, а там смотрите. По дороге узнал, что нам сегодня необходимо в порт и обрадовался как ребенок, право слово:
    — Дарагой, зачэм врэмя тэрятем? — и развернулся круто к морю.
    Но в порту нас ждал большой облом. Отходит единственный пассажирский теплоход в 23.30, а приходит в 4.05, утра. И больше ничего нет и не обещают. А нам пароходик при солнечном свете, по сценарию, снимать надо.
    Отбиваю в Москву телеграмму: так, мол, и так... Нет парохода при свете солнца. И выдвигаю предложение: может снять, что есть и домой? А нам в ответ приказ жесткий: что хотите делайте, но чтобы пароход был какой нужен. Хоть месяц там сидите.
    Мы и сидим. На не кисло по поздней осени в субтропиках пузо погреть за казенный счет. Утром наведаемся в порт: узнаем, что никаких изменений в расписании нет — и на пляж. Благо температура воды еще радоваться жизни позволяла. В общем вышел нам второй отпуск.
    Мы Москву снова бомбардируем телеграммой, для очистки совести. А нам опять ответ категорический: без парохода не возвращаться.
    Но все хорошее имеет привычку заканчиваться. 30 ноября зазывает нас к себе в кабинет директор гостиницы, ставит коньяк и сообщает, что на День Конституции, 5 декабря, будет прогулочный рейс катать передовиков производства из Батуми в Поти и обратно. Днем.
    И хитро добавляет:
    — Ну вот я вам помог информацией, так и ви мне, всё-таки скажите: пароход — это я понимаю, не дурак, — прикрытие. А что на самом дэле? Кого в "Фитиле" продернуть хотите?
    Как нам ни трудно было: все же его коньяк пьем, но отвертелись от прямого ответа. Развели киселем семь верст до небес, напустили туману псевдовосточным красноречием; но больше всего налегали на длинные льстивые тосты в честь хозяина стола.
    Короче: дело сделано. Сняли мы пароход белый беленький. Как он отваливает в Батуми. И на Гиви в Поти рванули. Опередили пароход и сняли, как он в Поти к стенке причаливает. Все. Работа закончена.
    Отвез нас Гиви на вокзал, помахал ручкой и мы в Москву... Ту-тууу.
    А в Москве, пока мы пузо грели на югах, режиссер благополучно не справился с монтажом. Его отстранили и вместо него Ролан Быков пленку клеит. Так он нас и спрашивает:
    — Какого черта вы целый месяц на югах просидели?
    — Пароход ждали.
    — Какой пароход? Какой пароход, ребятки? У нас все действие давно в поезде разворачивается. Кстати, там, под Батуми, ущелье есть одно. Очень пой пейзажу дальний восток летом напоминает. Так вот вы мне снимите, как по нему поезд едет.
    Садимся с ассистентом в купе и опять на Кавказ пилим. На этот раз я попросил мужиков из "Фитиля" настоящее письмо мне сделать. Они не чинились: бутылка коньяка и вся недолга. Но зато письмо было у меня уже со штемпелем. Все честь по честь: хоть по телефону исходящий проверяй.
    Приезжаем в Батуми, идем к Автондилу, а он, обиженно так, говорит:
    — Ну зачэм второе письмо было писать. Что я вас в лицо не знаю?.. Номер тот же? — подмигнул он нам.
    — Тот же. — радостно согласились мы.
    — А я сразу понял, что ви в прошлый раз только на развэдку приезжали. — довольно потирая руки, полез он за коньяком, — Пароходом прикрылись, а сами вынюхивали: кого бы нам тут за яйца повесить? Очэнь хытрый ваш журнал. Очень хытрый. Да и как не быть хытрым? Как бы ви тогда таких бальших людей на весь экран полными мудаками прэдставляли?     И, понизив голос, интересуется:
    — А сэйчас кого снимать приехали? Я никому не скажу. По секрэту... А?
    Я ему честно отвечаю, что есть тут ущелье одно. Очень на дальний восток летом похоже. Нам там проходящий поезд снять надо общим планом. И все.
    — Вай, вай, вай... — обрадовался он, как ребенок, и замотал головой, — Батоно Володя, ви такой же конспиратор, как Сталин в Батуми. Кстати, ви в нашем музээ были? Обязательно посэтите. Там такое есть, — тут он нам подмигнул, что в ваших московских музэях давно в ящик заколотили и никому не показывают.
    Ездим каждый день в ущелье снимать поезд. Естественно, на черной "волге", с Гиви. Он при нас как неотлучный соглядатай. Но поезд по этому ущелью ходит только раз в день. В 12.05. А у нас как всегда: то солнца нет и сиди-жди, то солнце есть, но на небе тучек нет; а то и солнце есть, и тучки есть, но камера пленку зажует; а то все нормально, да тучка солнце закроет.
    Сидим на горке, поезда ждем. Камера под зонтиком. Рядом досторхан расстелен: вино, фрукты, зелень... Гиви шашлык невдалеке жарит. Рай одним словом. Жалко было с местом расставаться, когда на седьмой день поезд мы все же сняли, какой нужен и надо было в Москву собираться.
    А тут как раз сезон сбора мандаринов поспел. Мы к Автондилу за посредничеством.
    Он, с великой радостью, отвез нас в колхоз. Выбирай любые сам и плати по госцене в кассу. Сколько душе угодно. Набрали мы по большой картонной коробке себе и еще пару коробок для группы прихватили. Цены-то по себестоимости, не рыночные.
    А вот на вокзале затычка вышла. Идет милиция вдоль состава и выбрасывает коробки с мандаринами прямо на перрон. Это они так с торгашами борются. С их нетрудовыми доходами.
    Я сижу в купе — ни жив, ни мертв. Вагоны считаю: сколько им до нашего осталось. А мандаринов жалко — сил нет. Я их такие отбирал, каких даже на московских рынках не встретишь, не то что в госторговле. Не мелкие и зеленые, а оранжево-красные, сладкие и размером с марокканский апельсин.
    Тут от вокзала прямиком к нашему вагону бодро так, энергично, вышагивает милицейский майор в сопровождении сержанта. Вскакивает в вагон и кричит:
    — Кто Камаринский?
    У меня все внутри оборвалось. Настучали уже — думаю. Не иначе, как Гиви. А делать нечего — пошел сдаваться:
    — Я Камаринский. А в чем дело?
    Тут майор мне честь под козырек отдает:
    — Счастливого пути, товарищ Камаринский.
    В общем весь состав вычистили. У одного меня только мандарины. А на границе России и Абхазии еще один шмон мандариновый. Ну, думаю, не там, так тут отымут. А милицейский капитан, что шмоном руководил, подходит к нашему купе и спрашивает:
    — Кто Камаринский?
    — Я Камаринский.
    — Счастливого пути, товарищ Камаринский. — и тоже руку под козырек.
    Прошло пять лет и об этой истории я уже и забывать начал, как с совсем другой картиной опять занесло меня киношной судьбой в Батуми.
    Выехал я позже основной киногруппы. Даю телеграмму: "Встречайте с аппаратурой. Камаринский".
    Приезжаем в Батуми и первого, кого мы видим — Гиви. Ну и разозлился же я:
    — Гиви, — говорю, — тебе что больше делать нечего, как меня встречать? У меня аппаратуры на целый автобус, а ты мне "волгу" подаешь.     — Ничэго, батоно Володя. Все размэстим.
    Кое как утрамбовали все в "волгу" и привезли в гостиницу. В тот же номер.
    Только помылся и собрался лечь спать, как приходит ко мне директор картины и кричит на меня:
    — Ты кто такой?
    — А ты что? Меня не знаешь? — отвечаю по одесски.
    — Нет, ты кто такой?
    — Володя Камаринский, оператор комбинированных съемок. А в чем дело?
    — В чем дело? В чем дело? С этого следовало и начинать. Вчера, в час ночи, ворвался ко мне в номер с твоей телеграммой директор гостиницы и кричит: "Выселяй режиссера! В этом номере Камаринский привык жить!"

    На заре Перестройки, когда дали всем "добро на стриптиз", а кооперативное кино только ленивый не снимал, пустились все — и кинематографисты в законе и приблатненные — в порнографию. В прямом и переносном смысле. Надо и не надо. Вывелась даже формула: что такое перестроечное вино? Это когда накурившаяся наркоты голая баба дрочит под портретом Сталина.
    Ну это современное кино. А вот классику зачем же трогать? На третьем кинорынке в Одессе 91-м году даже шуточка такая ходила — новое прочтение "Анны Карениной" Льва Толстого: Каренин и Вронский любят друг друга. Анну, дабы не мешала, убивают и для сокрытия преступления подкладывают на рельсы под поезд.
    Ну это шутки, а на самом деле. Поставили в конце восьмидесятых очередную экранизацию "Вешних вод" Ивана Тургенева. Естественно остро-современно. Все, что у Тургенева за текстом, тут на экране крупным планом. В том числе и сцена соблазнения в лесном шалаше.
    Еще народ к этому был не шибко подготовленный, и посему оградительные мероприятия в виде забора были проведены. На площадке остались только главные герои, оператор, режиссер, и костюмерша с гримершей.
    Выложились актеры в полный рост. Имитация полового акта была полной. Монтажерка, когда пленку клеила, все хихикала: "Ну надо же, прям как в натуре."
    Сняли эту эротику, и тут с исполнительницей главной роли — Лапиной — случилась истерика. Сидит в чем мать родила в декорации, рыдает навзрыд и орет:
    — Это же Тургенев!.. "Вешние воды"!.. А мы тут ебемся!..

    К 50-летию "Мосфильма" готовилась грандиозная выставка на ВДНХ. Экспозицию готовили я и главный художник киностудии Лернер.
    И вот как-то перед самой сдачей экспозиции припозднились мы в павильоне чуть ли не за двенадцати ночи. Пешком на метро явно уже не успеть. Топать-то через всю выставку. А в студийную машину — "москвич"- каблучек — помещался только один человек.
    Водитель предложил кому-нибудь из нас сесть в кузов на запасной скат. Это был конечно выход. Я вызвалась. Все-таки я баба еще молодая, а Лернеру уже под шестьдесят. Неудобно как-то старика в закрытый кузов на запасное колесо сажать.
    А Лернер в амбицию. Гусарство в старике взыграло.
    — Нет, Танечка, — заявляет, — никак не смогу потом себе простить, если вы там поедете. Не место это для женщины.
    В общем препирались минут с десять пока водила нам по циферблату стукать не начал. Метро, мол, закроется, пока вы базарить будете.
    Уступила я Лернеру. Села в кабину.
    На воротах выставки милиция стоит — охраняет. Спрашивают:
    — Что вывозите?
    А мы отвечаем им на полном серьезе:
    — Старого еврея.
    И неожиданно меня с водителем одновременно смех разобрал от такого комизма ситуации.
    — Ладно лясы точить, — напирает сержант, — говорите прямо: что вывозите с территории выставки?
    Мы опять честно отвечаем:
    — Старогто еврея. — И уже ржем, естественно, в полный голос и ничего с собой поделать не можем. Смешинка в рот попала.
    — Отрывайте кузов. — завелся уже сержант.
    Открыли. А там Лернер в хорошем драповом пальто и шапке пирожком сидит на скате. Как увидел сержанта, пирожок с головы приподнял:
    — Здррравствуйте.