Ольга Седакова
КОНЧИНА БРОДСКОГО
Опубликовано "ЛО" № 3, 1996. С. 11 - 15. (с) О. Седаковой.
***
И вот, возвращаясь к начальному, "объективному" разговору
о Последнем Классике: классика (хотя долго выяснять, что это, собственно,
такое, но допустим, что мы понимаем и так), классика в любой форме никогда
не могла бы согласиться с этим: надо поклоняться данности. Классика, пока
она классика, самая трагичная и даже затрагичная, как у Кафки, самая разодранно
авангардная, как в хлебниковском "Зангези", не знает капитуляции:
не как содержательной темы, а как ритма, как формальной субстанции.
И такая могучая сила
Зачарованный голос влечет,
Будто там впереди не могила,
А таинственной лестницы взлет.-
так в поздних больничных стихах Ахматова портретирует классическое пение.
Так, мне кажется, и вообще звучит голос классического искусства. Данте
выразил это опережающее присутствие будущего в настоящем одним глаголом,
неуклюжим схоластическим неологиз мом "s'infutura" - "вбудуществляется":
"Poscia che s'infutura la vita tua" ("Поскольку вбудуществляется
твоя жизнь"), как сообщает ему в Семнадцатой Песни "Рая"
Каччагвида. Ахматовское "впереди", дантовское "в будущем",
вергилиевское "будущее", ко торым намагничен весь ход Энеиды,
- это разные вещи и, в конце концов, метафоры: все это привычно располагается
впереди, в линейной последовательности (а может располагаться и вверху;
в общем-то это одно и то же), но значит нечто нелинейное. Я вовсе не имею
в виду личных убеждений художника и того, верит или не верит он в посмертное
существование; я имею в виду, что это "впереди" переживается
и передается в каждом моменте; это и есть формообразующая тяга искусства.
Классического искусства, котор ому, говорят, вышел срок. Это то, что преображает
сообщаемые искусством "чувства" - в предчувствия, и я бы сказала,
почти непременно - в хорошие предчувствия, в предчувствия счастья. Эти
предчувствия звучали в молодом Бродском - ими полон "Рождест венский
романс"; но уже в финале этих счастливых стихов они замыкаются в фигуру
маятника:
Как будто жизнь качнется вправо,
Качнувшись влево.
Бродский часто напоминал, что содержание поэта - не в его темах, а
в его форме (в частности, в Венеции в декабре 1989 года, в своем вступительном
слове именно так он возражал итальянской славистке, говорившей перед ним
о "кротости" и "смирении " моих стихов: "Это темы!
Но посмотрите на форму: содержание поэта - в его форме, и поэтому содержание
этих стихов - не кротость, а воля и агрессивность!"). И, будучи совершенно
с ним согласана насчет того, где искать смысл поэтического сообщения, я,
приводя строку о "данности", вовсе не хочу представить ее отмычкой
ко всему миру Бродского: можно сказать это, а можно и противоположное -
зависит от момента, зависит от композиционного места! Хлебников сказал
об этом с обезоруживающей прямотой:
Я не знаю, Земля кружится или нет,
Это зависит, уложится ли в строчку слово.
Тогда же, в Венеции Бродский прочел из Цветаевой:
На твой безумный мир
Ответ один - отказ!
- и сказал: "Вот ЭТО для меня поэзия!" И я никогда не стала бы ловить его на противоречии между "поклонением данности" и "отказом", между цветаевским безвозвратным взмахом и его маятником: да и нет здесь противоречия. Стоическая умудренность, мужественная - или старая - смиренность перед положением вещей, выраженная не тем или другим лозунгом, а всей формой поэзии Бродского, и есть вид отказа. И это, может быть, и делает Бродского "Поэтом для нашего времени", его Вергилием и Данте, классическим выразителем неклассического состояния. Состояния, которому тема будущего - в любом ее повороте - внушает только страх и усталость, которому кажется легче бесповоротно и бесследно кончиться, чем "вбудуществиться," - и с которым (я скажу это и перед лицом кончины Бродского: смерть, кажется мне, никак не требует дипломатических умолчаний; наоборот, она дает надеяться, что ушедший, в его новом знании и великодушии, скорее простит нас) - так вот, состояния, с которым я не нахожу никаких причин согласиться.