Алексей Парщиков — Вячеслав Курицын

       1996*
    Переписка

    Привет, Слава,

    в Германии есть лошади, уверяю тебя прозой. Лошади-тяжеловозы, битюги со штемпельной массивностью выступающие по сизому гумусу, многоцилиндровые ноги их лохматы и подкованы литаврами, они пишут учебники для Васнецова. Трофейных, пытались их разводить у нас, но порода, по слухам, сдохла, как ни старались выходить на клевере и ромашке, а тут они мечтают и фыркают, блондины, на фоне индустриальных комбинатов под Бонном и хрустят яблоком, как киногерои Гражданской войны. И немецкие заводы выглядят, как легчайшая азбука Морзе, полет насекомых чертежей, совсем противное нашим бурым гирям, не цеха, а мушиное крылышко, и от них отмахивается битюг бантиком на хвосте. В заключение этого пассажа скажу, что сегодня в Кельн прилетели шумные скворцы, долетели без осложнений. С осложнениями мои родители съездили в княжество Люксембург. Дело в том, что мой отец в подражание Илье Эренбургу, которого до сих пор чтит и который говорил, что тренируется во французском, решая кроссворды, тоже решил кроссворд на немецком, однако, и по всем правилам. За что был награжден поездкой с тремя выбранными попутчиками однодневным автобусным туром в Люксембург. Оч. хор., собрались и купили фотоаппарат. Автобус пришел к месту отправления не в шесть, как было написано, а к восьми утра, и все-таки настроение еще не было изувечено, как вдруг первым пунктом оказалась подкельнская деревня, где в актовом зале им прочли двухчасовую рекламную лекцию с визуальным сопровождением о необходимости иметь в доме ортопедический матрас, с которым-таки должно сродниться ваше тело за 999 ДМ плюс 10 подушек — в подарок, только купи матрас. Представь себе в такой ловушке кого-нибудь из наших знакомых, умирающего без опохмела! Потом — Люксембург, то и се, потом на обратной дороге взорвался какой-то транспорт, набитый смертоносной химией, и немцы до следующего утра мыли автобан, запретив передвижение в зоне аварии. Не ввязывайся в кроссворды! На каждом шагу встречаются подобные "выпадения" — к Мартине[1] на день рождения пришли сослуживцы, сперва они в офисе вручили подарок и сказали, что вечером придут его потреблять у нас на дому, чтобы мы готовили стол. Группа явилась еще с провиантом, и одна дама вся из себя и через вытащила бутылку... дорого уксуса — граненую бутылку с жидкостью цвета речной тины с золотистым наигрышем остроперым растением внутри с бубочками, огромные деньги на самом деле, черт возьми.

    В Романо-Германском Музее в Кёльне среди образцов римского военного присутствия в этой области устроена installation Мика Эннипера (Mic Enneper). Название экспозиции — ледяное море. Холодная весна на Рейне, цвет парафина в воздухе и объекты художника — из парафина. Материал модный уже не первый год, например, француз Паскаль Конвер выставлял прошлой осенью в рафинированном Кусково парафиновый колокол, тот бы и разлетелся на куски, если б разродился, но смолчал, вечевой. Этот колокол тогда не вызвал ни катарсиса, ни фарисейской радости деконструкции, он был слаб чтоб даже болтаться посредине таких энергичных понятий. Но парафин как таковой все оценили и даже спорили, не из воска ли колокол, не от пчелы ли.
    Перебирая концепции различных веществ, оценивая их выразительные потенции в искусстве, я подобрался к этому нефтепродукту, углеводороду, температура плавления которого зыбится почти на телесном человеческом пределе — 40°С. Цифра экзистенциальная, пограничная во всех смыслах. Парафин отзывается на наше тепло проявлением формы. С осторожной улыбкой этот материал можно назвать страстным, но за страстями его прячется нефтяная сфера 1001-й золотой ночи, кровь земли, ходящая колесом, и дегитальная война в Заливе, далее везде — вот генезис парафина, его вертикальный взлет из недр, пока он прильнет к подушечкам наших пальцев и спишет кожный рисунок. Он полн таинства осязания и, противореча целомудренной гладкости, дает по принципу дополнительности картину царапин агонизирующего когтистого чудовища. Во всяком случае "заостряет" восприятие режущих предметов, оставшихся от римских центурионов. Любое прикосновение к парафиновой поверхности — событие, история или археология. В историческом музее парафиновое сооружение тем выразительнее, что у человека неизбывен соблазн оставлять свои следы на руинах и нарушать запреты, сформулированные в табличках, отмечаясь на чужой временной площадке, но это уже область философии письма. Иногда кажется, что что-то морщинит поверхность энниперовских объектов, но скорее всего это впечатление от светового эффекта и зависит от твоего положения в зале, и это эпические морщины, показательная заторможенность стихий.
    Метафора парафина выполнена в виде разномерных параллелепипедов, покоящихся на своих широких основаниях в одной плоскости на полу. Тут мне вспоминается одна история, чей copyright © принадлежит Леониду Латынину[2], о том, как его и интернациональную секцию критиков после чего-то там такого пригласили на балетное представление в королевский дворец в Испании. На образцово плоском узорчатом древнем полу дворца расставили несколько рядов стульев для гостей. Естественно, никакого амфитеатра не предполагалось. Не ожидалось и то, что танцоры весь спектакль исполнят лежа на полу, по замыслу хореографа, так что полное действие могли видеть только те, кто находился в первом ряду и заслоняли спинами сидящих сзади. "Таким образом, — сказал Леонид, — есть еще искусство для избранных, назовем его искусством первого ряда". Кажется, я уже тебе толковал этот живой анекдот. На выставке Эннипера, где объекты тоже лежали на полу, ходило множество головокружительных женских ног в черных нефтяных чулках[3], и я подозреваю, что все фрау, пришедшие на вернисаж и умеющие профессионально читать пространство, солидарно решили проблему своих фасонов для этого вечера. Поскольку ноги автоматически вчерчивались в обзор. А что, не столбенеть же мне было, вперившись только в глыбу парафина, пока из ея сфотографированных сгущений и замурованных дымов не проступит, как на щеке гоголевской панночки, кровавая капля?
    Однажды на ступеньках лестницы, ведущей нас в клуб "Арлекино", где все танцевали в телячьей коже и ты взял себе бутылку пива, проезжая мимо вокзала, снимая шляпу, тебя взволновал вопрос, что такое "гаджет" и откуда взялось, и ни к чему не привели мои гадания на чашке кофе-без-эпитета, которую я позволил купить себе в этом заведении для сексуально-финансовых меньшинств. Спустя полгода грамотно отвечаю, что вебстеровский словарь говорит о неизвестном происхождении этого слова. В общем-то имеется в виду новенькая, еще не успевшая надоесть финтифлюшка, а современнее — прибамбас. Вслушайся в звучание синонимов, которые шьются к "гаджету": doodad, gimmick, doohickey, — все они то перышком по носу, то морду склеют, то в лоб протрубят, — мультипликационный призрак! — а последний, вылитый африканский вождь, — thingamabob, аж боб вылез: прибамбас! Еще к филологии: когда я сказал Гройсу, что Россия тормозится от отсутствия в языке неопределенного и определенного артиклей, мы смеялись, и он добавил, что явной буксой можно считать грамматическое отрицание отрицания, двойное отрицание т.е., которого иностранцы без навыка не понимают (не неотчаявшийся, напр.). Добавлю и от себя, что немцы так внимательны к собеседнику, потому что глагол становится в конце фразы, и нельзя понять, что делать, не дождавшись конца высказывания, — время абонируется хвостовым глаголом. Зато наш язык прорифмован не на шутку: собор отбора. Вообще, когда я говорю, что наши художники оскотинились, я не утверждаю, что все под гребенку, подразумевается куртуазная, легкая линия наших артистов, для которых естественен сатиритический кавардак, остроумие, редупликация постмодерниста-обжоры Крылова, но не больше, и также естественно они утоляют заурядность наших яппи и новой буржуазии, я от них не жду ни гибкости языка или образности, отпечатка страданий по первородству или ошарашивающей поперечности темы, ни конфликтов с учителями, потому что их нет, ни таинства учительствования; большинство наших художественных активистов находятся в таком ясном соответствии с порядком, как впрочем и здесь, и такое состояние очень устойчиво и говорит о победе КВН над НКВД. Оскотинились — означает, что себя в России может представлять тот, кто имеет деньги; если можешь их достать, будешь хоть и художником, и нас с этой стороны знают как облупленных, а деньги на Западе перестали быть знаком свободы или интеллектуального приоритета. Отсюда нас рисуют тонущими в утреннем хаши банкирами вроде шашлычных деловаров брежневского времени, даже если это неправда. Известно также, что нет никакого цивилизованного регулятора в этом вопросе, т.е. мы не есть общество с критикой культуры, а только с дворцовыми переворотами и безумными сырьевыми запасами, кувейтцы, но поскольку русских так много, то по теории вероятности... Только в этом узком смысле я и говорю о животных трансформациях. Но мы с тобой описываем смещенные пространства и на этом разветвлении смыслов острие вероятности прямо подзуживает соскочить в непредсказуемый результат, так что — не печалимся и делаем дело.
    Я не соглашусь, что у нас все не установилось, напротив, мне кажется, все улеглось на десятилетия вперед, так и в другие времена бывало. На самом деле и русские политики последнего десятилетия заложили длинную многогодичную программу, к этому надо привыкнуть. Не то чтобы не будет неожиданных потрясений и катастроф, но их отвратительная череда станет в чем-то однообразна. Приехала швейцарка Ирэна Брежна из Чечни, рассказывает, как русские просят выкуп за деревни, берут у старейшин доллары, а потом вероломно "зачищают" бомбами пункт и в пустых домах, пожирая подвальные консервирования, кинематографично стреляют в экраны телевизоров и по зеркалам в отражения — во все, что движется, как говорят по другому поводу. Это — нормально, это надолго. Какой-то писатель, отвечая на жалобу, что журналы поэтапно заполняются ранее запрещенными авторами, сказал, что сколько лет не печатали и запрещали, на такой же срок хватит печатать теперь. Учтем реваншистскую поправку на издательскую проблему, но мифологический уровень четырнадцатого года еще не переступлен, хотя и нет здесь синхронии.
    А если говорить о поэтах близкого мне склада, то очевидно, что там еще все впереди, потому что для объезда тех мощностей, которые получили раскачку просто до одурения подножным языком, нужно физиологическое взросление, и, подобно итальянским герметикам или новогреческой плеяде, они получат выразительность на других возрастных ступенях, чем те, кто набрел на материал с более мягкими углами и решениями. Аркадий Драгомощенко уже несколько лет подчеркивает интонационно просветленную старость своего голоса и эта не романтическая симуляция усталости, а сбалансировка экзистенциального и художественного, бодрость кругового обзора, лучом пересекающего четыре времени года и все природные зоны. Не оплошно и Володя Аристов[4] употребляет слово школа, а не направление, т.е. консталляция обретет полноту только при возникновении учеников, и мне интересно, достигнет ли банда такой кульминации и в какой неожиданной форме появятся пресловутые ученики, м.б., в виртуальной, в каннибалистической, самоедско-суицидальной или в самой обыкновенной — кто знает, как будет выглядеть наше разочарование. Впрочем, сминаю до поры эту тему, я еще вернусь к ней, приводя примеры, и с мелком в руке.

    Ну да, может быть важно существование текста, его спонтанное прочтение, а не сам текст, но все равно эта модель собьется на индивидуализм и не оставит текст без развития силами автора. Автор, который умирал только при виде художника для очевидных нехудожников типа Барта, все равно сунется в процесс бытования условного текста, как это происходит в фотографии, где есть бесчисленное множество способов определяться по отношению к изображению и нету никаких методов, кроме, если представить такой, одноименного контр-искусства преодолеть субъективность. О почтовых движениях мочи, я уверен, что ты не придумал, в противном случае вышло бы лучше, но я помню, что кто-то из моих знакомых, побывавших в Германии, рассказывал, что немецкие почтальоны, рулящие на своих лимонных мопедах росным утром, развозят тонны экскрементов, посланных на анализ в клиники, где принимают подобное дело только по почте. Для отправлений механическая сестричка выдает удобные упаковки. Все это множественно — так; вообще толстые сумки на ремне по всему цивилизованному миру набиты содрогающимся дерьмом, и только у нас в России протоптана народная тропа для ходоков ленькой-енькой "на анализы[А]"А. Но апофеоз экзистенциальных модуляций кала, да, так и выражусь для соблюдения пи-си, таится и раскрывается — бери выше — в орлах, в орлах, если мы припомним замечательную физиологическую и рыночную историю, свершавшуюся на наших глазах вот совсем недавно и тотчас развеявшуюся, как газ, как небывало. Это эпос с му-ми-ём. Забыл? Не помнишь эту... вещь, что ли... типа эбонита или канифоли, но не пахнущую ни тем, ни другим. А чем? — деньгами. Не знаю, кому пришел в голову этот миф, погибший приблизительно со смертью Брежнева, наверное тому, кто встречался с, так сказать, "долей" его правды, но был глас повсюду в конце 70-х, что есть мумиё, и оно — кал высокогорных орлов, первокласных памирских и второсортных кавказских, и это вещество лечит недуги от скарлатины до рака. Белки высокогорных животных, едящих окрестные растения, проходят через орловий желудок, заостряют попутно его глаз и выходят через сфинктеры обогащенным нечеловечески экологическим экстрактом царства снегов и разряженности, где только ангел в пару к орлу и т.п. высоко-парности. Дальше в цепочку входили скалолазы. Они ехали в горы в плацкартных вагонах, а возвращались, если Бог дал, в спальных. Они собирали мумиё везде, где орел нагадил, на скалах преимущественно. В долинах калолазы-старатели продавали окаменения врачам и цыганам, а уж кочевники распространяли целебный помет в затреханных кулечках по всей Восточной Европе. Снадобье было рассчитано на долгосрочную программу, которая закончилась со временем бытования самого мифа о тотальном лечении через орла. Это, конечно, не верховный просветленный Орел Кастанеды, но последний приходит на память, потому что появился в Москве в то же время, что и лекарственный.
    Когда-то мой знакомый психолог высказывал догадку, что эпидемии вирусов, например грипп, обходят народы, собирая информацию, потому что по природе своей внедряются в чужую ДНК, и возвращаются в исходную точку со сведениями (доносами) о населении глобуса, и это может быть использовано разведслужбами. Такого рода верные заметки служат только материалом для нарраций, но все-таки сами не попадают в зону искусства, потому что не оставляют места для индивида, соблазненного иллюзией возможности повторить событие. А ведь в современном искусстве самая сильная и высокая колдовская иллюзия, ну, скажем одна из, но все-таки — это иллюзия того, что произведение можно повторить, в циркуляции — жизнеспособность, и как раз в зазоре этих попыток и образцов, приближений к ним и отвлечений мечется достоинство кандидата, этим и притягательны волны подделок и азарт замен, призраков призовая борьба.
    Как-то не закрывается тема почтовых перемещений. Собчак из твоего письма какой-то чичиков от дизайна, все б город украшать. Юджин Осташевский, американец-славист и поэт, — помнишь такого? — написал мне, что в Ленинграде проклюнулась дама из политиков, которая обращалась в комитет, что ли, по похоронам Бродского с проектом похоронить поэта "на родине", а когда ей отказали, предложить перевезти в Питер не всего Бродского, а только его сердце. О, бедный юноша, его родители были соседями и друзьями изгнанника.
    Недели две тому умер Элитис.
    Я в послойном чтении твоих писем, что дальше с опытом жизни на земле и с антиалкогольными экспериментами? Здешняя карта вин немного сластит, как всегда, если избыток солнца.

    14.4.96, Кёльн
Твой Алеша Парщиков
   

    Он помянут у тебя в стихах как первый фотограф.
    Есть множество версий. Я придерживаюсь следующей. От ее, Медузы, взгляда превращались в камень, и он, Персей, вышел на нее с зеркальным щитом, и она увидела свое отражение и превратилась в камень. Но что значит окаменеть? В камень существо превращается под длительным воздействием воздуха, ветра и прочего времени: окаменеть — значит прожить стремительно много тысячелетий. Невероятное, космическое ускорение времени. С фотографией это может быть связано.
    Но есть какие-то другие варианты. Вроде как Персей повернулся к ней спиной, щит вытянул перед собой и видел Горгону в зеркало, то есть не впрямую. А в зеркало было бы якобы безопасно. И шел, понимаешь, на нее спиной, как-то меч за спину закидывая, и из такой противуестественной ситуации голову Горгонке срубил. А потом, не останавливаясь на достигнутом, с ее отрубленной головой уже вышел на других следующих врагов и всех их победил. Ира, поддерживающая эту версию, заявила, что раз он вышел на врагов с головой, то она была не каменная, а, так сказать, живая (если можно полагать живой отсеченную от основания башку), следовательно, Персей Медузе под нос щит не совал. Но ведь даже если он и выходил на следующих врагов, он мог держать в вытянутой руке и окаменелость, преследуя цели не инженерогаринские, а символические: частное зло (враги на поле), увидав, что аллегория зла повержена, оседают, лопаются, как вампиры, из которых вытащили батарейки и проткнули их колом (вампиров, не батарейки). Другое дело, откуда окаменелая башка, если Горгона окаменела вся? Но — если это фото — каменеть должно только попавшее в прорезь прицела, то бишь только отразившееся в зеркале.
    Но и последнее соображение не представляется удовлетворительным. На фотке мы видим лицо, а не голову, хотя, кажется, как-то подспудно предполагаем, что видим голову. Но задняя часть головы, не попавшая в поле трепетания волшебных лучей, не сфотографирована, а в нашем случае — не каменела вовсе, но на путь окаменелости — за счет своей мистической связи с лицом — не стать не могла. Она затвердела лишь немного, подернулась коростой, что ли, покрылась наждачной шкуркой. Но кинематографическое воображение (вчерась в Москве была пресс-премьера фильмы Родригеса "От заката до рассвета", про вампирюг, позырь) предполагает иное: отразившаяся часть головы каменеет, а оставшаяся, напротив, как-то разжижается — может, потому, что фотография ничего не порождает, а лишь пересуггестирует объект, в данном случае высасывает из затылочной части запасы твердости и перекачивает их на видимую поверхность. Так вот, сзади разжижается, мягчает, создается специфический род слизи, которая с виду и на ощупь жидка (можно опустить в нее руку), но твердость ушла, как ощупь, а не как идея и структура этой слизи очень цепка, и она не способна размазаться, а сохраняет, после всякого перебуторивания, прежнюю форму.
    Слизь и гной, кстати, потому, может, так и противны, что кишмя кишат становлением: что-то там активно живет, что-то нарождается, что-то умирает, а что-то в разгаре разложения, и все это в порядке необычайной возни: такая порнография органики.
    Относительно такого способа войны: показывать врагам объекты. Показывать, а не стрелять. Ну, Архимед с теми же зеркалами, то есть линзами... Или это архетип заложника — держа под горло заложника можно идти сквозь ряды врагов сколь угодно долго — если это война, конечно. Когда-то мы с Костей Богомоловым[5] придумывали историю про одного невероятного ценителя искусств, который был настолько эстетически развит, что получал сердечный приступ от восторга, если видел какой-нибудь шедевр. Хватался за сердце — ах, ах — и в реанимацию. Он стал Президентом маленькой новой страны, образовавшейся на Западе развалившейся советской империи. Болезнь его (его, то есть, гениальная рецептивность) достигла к тому времени предельных форм, и клевретам приходится вычищать страну от всего прекрасного. Неплохо же: тонкое эстетическое чувство порождает террор. А враги — у всех, господи милосердный, есть враги — хотят убить Президента, тайно провозят в его сад какую-нибудь великую скульптуру, чтобы тот увидел ее и скончался на месте.
    Есть и такой вариант (не помню: у Борхеса, или я сам придумал когда-то): некое особое племя, выходя на бой, не стреляет во врага, а изображает своими телами иероглифы, которые на их языке значат "смертельный удар", "страшное оружие" и т.д. Предполагается, что враги в ответ должны умирать. Кто победил, не помню.
    Возвращаясь же к вопросу о фотографии и голове, гоже вспомнить фрагмент из Битова: один мужик показывает другому фотку. На фотке ящичек. Хозяин фотки: "Этот ящичек, в котором лежала отрубленная голова Марии, что ли, Антуанетты... нет-нет, не когда-то лежала, а в тот момент, когда ящичек фотографировали: она там".
    У нас середина мая. Жарища. У меня социо-культурная паника: нету художественного проекта, который бы приносил и удовольствие, и средства к существованию одновременно. Как это было в газете "Сегодня". "Матадор" не настолько аутентичен, но вполне бы меня удовлетворил, если бы выходил: ан он застрял. В общем, я несколько переживаю насчет зыбкости социального статуса и уменьшения количества денег. Плохое переживание, скучное.
    Кандидат в Президенты Явлинский развесил на улицах и накидал в почтовые ящики такие бумажки и транспоранты: России срочно требуется Президент, женатый мужчина без вредных привычек. И девять пустых клеточек — кроссворд. Вписать надо фамилию. Очень приятный объект.
    Про объект. По телевизору какой-то громила объяснял, какие качества нужны телохранителю. Третьим и последним пунктом сообщил: "порядочность с точки зрения преданности объекту". И это хорошо (в смысле возможных спекуляций насчет преданности объекту: научному, скажем), и сама профессия. Ира обратила мое внимание, какая это метафизическая работа — охранять чужое тело. Ведь есть некая презумпция покушения — вот-вот покусятся — потому нужно каждую секунду смотреть во все стороны всеми глазами.
    Понимаешь, если иметь в виду академического телохранителя, которому естественным образом отрубают голову, если гибнет объект, то такой телохранитель хранит чужое тело как свое. Собственно, хранит свое. Или у него теперь два тела, и уже никогда не будет одного: если погибает одно, погибает и второе (так фараоновых вдов клали в гроб с нареченным: у них воистину было с мужем одно тело). Или ноль у тебя тел, или два.
    Кроме того, следует помнить, что у телохранителя и у самого по себе как бы много тела, он обычно очень телесен, мускулы там, плечи. Предполагается, что если он может вмещать много своего тела, то может вместить и чужое. А объект, тот, чье тело принято хранить, вообще не прочь часть своей телесности от себя отделять: вспомни, что онтология Кащея хранилась в игле, которая сама была спрятана в целой матрешке других тел.
    Современный политик вынужден строить тело для телеэкрана: оно как бы не вполне его, сам он мог носить другое тело, но ему нужен совпадающий с его экстерьером полпред на экране или на трибуне.
    Был убит кем-то Дудаев. Конечно, наши открещиваются, приговаривая, что это осложнит переговоры. Переговоры, может, и осложнит, и ситуацию, может, осложнило уже, но для россиянина важно другое: главный враг повержен, персонификация зла не существует более, а остальные могут воевать сколько угодно лет, но они уже будут именно недобитками. В каком-то смысле это перестало быть войной (которая С ГИТЛЕРОМ, С НАПОЛЕОНОМ), а превратилась и впрямь в войсковые операции. Выбрать вновь президента, при котором войсковые операции, легче, чем президента, при котором идет война.
    Был убит также личный врач Черномырдина. Из реакций в прессе забавна была такая: всегда после убийства врачей — взять доктора Боткина, взять "дело врачей" — что-нибудь происходило. Смешно, конечно, такое безконцептуальное соположение, но что-то тут придумать можно, наверное. Не уходит ли с врачом часть тела хозяина (как, разумеется, и со смертью телохранителя, если он гибнет раньше объекта)? Скорее нет, тело объекта спокойно возвращается из тела умирающего телохранителя, но интересен потусторонний статус тел телохранителей и личных врачей: они явились как бы без двух жизней. Они, что ли, как-то особенно интенсивно мертвы.
    Явлинские бумажечки через несколько дней вновь заплескались в почтовых ящиках, но в пустые гнезда уже были вставлены буквы: "Явлинский". Лучше бы, конечно, они там проступили сами через пару дней после получения пустого кроссворда (вопрос кроссвордов, в которые ты советуешь не ввязываться, стоит как-нибудь обсудить отдельно). Оставляя тему на дальше, пока ограничусь зубоскальством Кости Богомолова: тщеславные, допустим, писатели должны дружить не с критиками, чтобы те их фамилию трепали, а с составителями кроссвордов, чтобы те их загадывали. Что деньги, посты, собрания сочинений, "прохождение" в университетах, если меня не вставляют в кроссворды. Пушкина вставляют, Бродского, надо полагать, вставляют, а меня нет.
    Хороший вопрос для кроссворда: русский писатель, придумавший слово "крестословица". Из семи букв.
    А кто вообще придумал кроссворд — не знаю? Кэррол какой-нибудь? Вот его фамилии должно быть уютно в том, что ее носитель придумал. В чем еще одна из величайших мировых несправедливостей, что одни фамилии (в силу количества букв или их набора) в кроссворды попадают чаще, а потому прочнее обеспечивают славу в поколениях.
    Да, но где политическая корректность, которую Жолковский (Знамя, №2) требует переводить как идеологическую выдержанность? Если она требует, чтобы никаких писателей не звали главнее, чем другие, то она должна бастовать и против кроссвордов, в которых Пушкина упоминают, а, не знаю, Таню Щербину[6] значительно реже? Прямой сексизм. Впрочем, об этой корректности не хочется, как-то она слишком запросто поддается охаиванию. Как сказал Шура Тимофеевский: потому что это вещь правильная. Не хочется пошлости: культура-де вещь неправильная. Известен самый больной вопрос оной корректности: нет оснований считать правильное правильнее неправильного.
    Случай. Позвонил человек, представился сотрудником "Московского жидомольца" (есть такая радикальная синтагма для названия "МК"). Говорит: "У меня есть фотография, на ней изображен человек, сильно похожий на Владимира Георгиевича Сорокина. Не могли бы вы его опознать?" Договорились встретиться у пампушки, я поехал, довольный: как настоящий шпион, еду опознавать фото. Показывает он мне буклет УВД в московском метро, там на обложке идут какие-то люди по станции ("Станцию-то я опознал, — говорит подельник. — "Маяковская", станция-то"), один из них якобы похож на Сорокина. Я сказал, что совсем непохож. На том и расстались.

    Письмо я забросил, а нынче уже начало июня. Дополню и отправлю.
    Что-то происходит. Саше Соколову вручили Пушпремию (немецкую), я на вручении напился водки. Противно, но иногда, вроде, и можно. Если не поддаваться на провокации чучмека Кибирова, мешающего водку с вином, а пить чистое.
    Я, кажется, завел в "Независимой газете" по четвергам рубрику. Засуну в письмо второй ее выпуск: там есть скрытая цитата из тебя. Надеюсь, ты не станешь пенять.
    Сижу дома. На литгазетовскую дачу не езжу, в Крым не поехал: может, до самого августа, до полета в гости к тебе и Мартине, поваляюсь на "Октябрьском поле". Ощущаю умиротворение. Не каждый день и ненадолго выезжаю до ближайших редакций (в "Ъ" вообще пешком), а так выхожу из дому побродить по магазинам, за квасом для окрошки — в общем, лафа. Выхожу на балкон — рабочие кладут асфальт. Запах детства и та же праздность. Летние каникулы такие, как в двенадцать лет: ждал с работы маму, ел сладость и готовился к вечерней спортивной телепередаче. Милое совпадение: жду с работы Иру (она ходит служить в Госдуму — не каждый день, ненадолго, но ходит), жую что-нибудь, читаю Солженицына, а через четыре дня начнется ЧЕ по футболу.
    Еще выборы скоро нашего милого президентушки. Люблю я его. Пришел в Уфе на рок-концерт, говорит: "Голосуй, понимаешь, а то проиграешь к черту!" Пацаны довольны, свистят.
    Все, пиши, Сл.
Май
   

    для Регины, младшей сестры моей последней жены, я придумывал произвольную историю фотографии, не изобилующую дисциплинарными подробностями. Регина — курсистка высшей школы, поступила из любопытства на историю иудаизма в Цюрихский университет, но вскоре прибавила классы по фотографии, к коей, кажется, я ее пристрастил, показав, как из кривого болота из-под красного волдыря выходит и бредит абракадабра правдоподобия. Шнурки у Регины всегда были развязаны, и все набекрень — гаврош протеста, но в фотографии проснулся и одолел перфекционалистский инстинкт швейцарской тщательности, и она стала удивлять нас снимками, а я — говорить с ней о сценической семантике объектива.
    У меня было короткое давнишнее стихотворение "фотограф на киноплощадке", зарисовка ситуации, которой я был свидетель, а это редко, потому что я больше вру, т.е. беру материал из той области, где только я мог бы его видеть, и этот первый опыт, естественно, не может быть коллективным и подтвержденным. Я оказался как-то раз на киноплощадке в Ялте, там снимали какую-то бурду типа "Аленький цветочек", очень потешно, и штатный фотограф бродил с молочным стеклом, время от времени направляя его на солнце, настораживаясь и восклицая "светит!", и тогда все бросали прохладительные напитки и пивко и сбегались в поле камеры, изображая что-то для фильма, но очередная досадная тучка подплывала под солнце, и бригада снова расслаблялась, пока под конец дня не всходило внутреннее, утробное массандровское, крепленое (фортифицированное) светило. Там с нами был и жирный, слоеный медведь и павлин со скандальным дрессировщиком из Ленинграда, глотавшим таблетки, миражи будущего острова Крым и пудра кинодив, персики и Персей. Много крутилось разговоров о Параджанове, ялтинская площадка как-то была подведомственна довженковской студии, там же я услышал мемуары о замысле маэстро делать "13 киевских фресок", а позже видел подготовительные слайды стаффажей, — какие-то сюрреальные гипсовые манекены и цветные тряпки на них, совсем новая для меня тогда пластика и иллюминация из "в море играем — замри". На кортах шершавый мяч — шпок! — приставал к липучей поверхности ракетки, именно таким образом, мне казалось, попадала на щит Персея увидевшая себя впервые Горгонина голова в модернистских змеях со смоляным ртом. Представить, как он ее брил, глядя в зеркало, действительно, громоздко: как-то его локоть все норовит выпрыгнуть из картинки, а если подумать, что он был левша, общий вид начинает давать футуристический веер и падать, как ящик с бесконечной, дворцовой, конечно, лестницы, усаженной гераклами. Вообще Ира права, по мифологии, но мне нужно было ткнуть щит в физиономию Медузы и, застудив ее на зеркале, поставить точку.
    "Отец фотографии" Нисефор Ньепс, — рассказывает Юра Годованец, — увлеченный поиском философского камня, писал своему брату, увлеченному изобретением вечного двигателя..." Это так, но камеру-обскуру, без волшебства которой невозможна была бы фотография, сделал Л.Винчи, и копию этой штуки я видел в одном из сан-франциских прибрежных парков на Cliffs (обрывы). Там в начале века строилось много гостиниц и пансионов, но все они обратились в крошки после последовательных цепных землетрясений, и было решено не возводить там более ничего несбалансированного. Госпитальное зодчество задохнулось, и построили плоскокрылый исторический музей игровых автоматов начала века, где под колпаком за квотер безумно хохочет гигантская баба, исторгая пыль, и замирает, когда кончится завод и порция, есть и скотная ферма, видимая как с самолета, где деревянные поросята сосут деревянную свиноматку, подковывают микроскопических лошадок и т.п., — все для целомудренных ковбоев. Необычный игровой зал, где почти не эксплуатируются символы агрессии. Нету ни разрисованных гениталий, ни пыточных аппаратов, как в наши времена. Невдалеке от забав на небольшом мыске стоит леонардовская камера-обскура: круглый домик, если не сказать будка, с конусообразной крышей, на топе которой отверстие и медленно, с гуманной скоростью вращающееся зеркало, стоящее под углом так, чтобы пускать вертикальный луч в недра домика, т.е. камеры. Это — световой сустав. Там, в темной камере — мы, герои, снимающие свои черепные крышки перед увиденным. Перед нами за медным истертым ободом загородки находится (а мерещится в хлопчатом рябом мраке, что — плавает) слегка вогнутая тарелка диаметром приблизительно метра полтора. Она и есть экран. На него проецируется океаническая реальность, нас окружающая за стенами. Скрутки и волчки волн и брызги, планирование чаек и заныривание, галька, оливковая тина с подпалинами, горизонт с заходящим Ра. Мы пришли за 15 мин. до захода на сеанс, чтобы наблюдать в гипнотической точности, близкой к потере видимой цельности крупиц, погружение небесного тела непосредственно в мозговые нейроны. Опустись солнце ниже, оно могло бы оказаться в арке моей глотке, в подъязычье и в трахее. Разрешающая способность этой тарелки физиологична до предела, мы видим все в гиперреалистической ясности, это чистое наблюдение без защитных оболочек и посредничества материалов. На ткани экрана кажется одновременно ощутима штучная отдельность волокна, как в стихе из "Одиссеи" — "... ткани ж были так плотны, что в них не впивалось и тонкое масло". Это была вышивка бисером по мозговой паутинке. Солярис, — ты скажешь? Нет, потому что восприятие происходит без того типа времени, которое морочит смысловой нагрузкой, здесь нет запаздывания, порождающего сдвига, времени в смысле истории или вины, или мании преследования. Есть только сама история аппарата, ты видишь то, чем думаешь, и естественно, в упрощении. Почему столько яркости и пожирающей нас достоверности? Гмм. Спросить у Хаксли. До Леонардо, можно считать с большой степенью приближения, модель обскуры вывел Платон в объекте "Пещера". Теневые отражения попадают на стену пещеры через расселину, каким-то образом возникшую на дорожной обочине, если помнишь. Платон полагал, что идеи в сверкающей униформе шляются по улице (попадают прямо в стендалевское зеркало, ха-ха! — А.П.), а бедные узники-недомерки в пещере видят только снующие тени, редуцированные сущности. Аристотель же, в рог учителю, видел идеи в тенях, находил их степенями качеств и классификаций, которыми бредил; так оба яйцеголовых озаренно крутились вокруг обскуры или фотокамеры в конце концов, то уплотняя, то опрозрачнивая источник смыслов.
    На фотографии светотени, естественно, дают впечатление объемности. Но нам такого захвата пространства мало, и мы, подобно челябинскому психиатру Чукашину[Б], хотим видеть затылок и владеть объемом со сферических позиций. Чукашин видит тело, обвешенное мертвыми зонами, словно биллиардный стол с лузами, в сетках которых болтаются отработанные энергии, слив души, так сказать. Или он видит его как комбинезон с десятками карманов, по которым распиханы какие-то краденые штуковины и — топорщатся. Одним словом, пациент в его понятии обвешан мертвечиной, как охотник с ягдташем (прости, долго искал сравнение, зуд точности мешает писать), в уничтожении которой врач видит свою задачу. Черные сгущения обступают тело не только снаружи, но и впиваются опухолями в органы и в ментальные плюс психические поля, откуда их надо выпалывать как следует. Когда он мне это выкладывал, я припомнил Стругацких с их "мертвяками" в магическом лесу — те экземпляры могли вращаться внутри собственного тела. В первом и, кажется, последнем номере журнала "Эстет" я описывал дом-полигон Чукашина, набитый экранами, колдовскими камнями уральского и тибетского происхождения, литыми решетками и засушенными насекомыми, ритуальной амуницией, проводниками и аккумуляторами энергетических узлов космоса, дудками, на которых играют существа разных уровней. Японская гагаку исполняется для св. Антония. Сперва копь хаоса кидается в глаза разляпистым пятном, но по истечении часа за беседой груда вещей инкрустируется в тебя отдельными тонкими линиями и даже упорядочивается, декорируется, татуируется и записывается на стенках сосудов. И ты сидишь, как обалдевший вождь, попутавший времена, и слушаешь легенды про поэта Мокшу.

    июнь, Кёльн
твой Алеша Парщиков
   

    Сначала отдаю дискурсивные долги. Во-первых, я забыл тебе показать цитату из дневника Вен. Ерофеева, в которой цитате ты присутствуешь[В] :

    Долг второй: какие-то путевые заметки. Что было, когда мы уехали от тебя[Г] . Оставалось уже немного, два города. В Ганновере мы видели увесистый рейв. Едет по улице на улиточьей скорости множество грузовиков, на них музыка, танцующие люди и антураж (типа флагов ГДР и бюстов Ленина). Вокруг идет демонстрация трудящихся. Десятки тысяч припрыгивающих и пританцовывающих людей. Курят не то что пахитоски, а прямо из кальянов. Удивительно хорошо. У нас такого нет. У нас если рейв, то надо или в клуб идти, или еще в какое говенное место.
    В Берлине прямо на вокзале начинается несусветная грязь. Об этом я и сказал встречавшей нас Люде Бредихиной: "Грязно тут у вас". Зашли в метро, прошло десять секунд. Встал молодой человек, двинулся по вагону в нашу сторону и стал на нас блевать. И при этом почему-то повторял "данке шон".
    Насколько я понимаю, ты тоже только что побывал в Берлине и тоже, как и мы, впервые. Удивительно забавное место. Похож сразу на Москву и Нью-Йорк плюс эта тотальная огромная стройка. Очень мне понравилось.
    Приехав в Москву, купил тут же "Спорт-Экспресс". Там сообщено, что сборная Латвии по хоккею с шайбой (это когда на льду, с клюшками и на коньках, так называемый канадский хоккей) победила сборную Литвы по тому же самому хоккею со счетом 27:0.
    Жизнь в Москве, как я тебе говорил при встрече, стала жестче. Может быть, наконец-то, станут собирать налоги. Скоро войдет в силу новый уголовный кодекс, где, скажем, о наркотиках написано более неприязненно, чем даже раньше (в то время как в Берлине на улицах курят почти так же, как в Амстердаме). Развесело-ларечная торговля поутихает. Киоски сносят, заменяют чем-то вроде маленьких магазинчиков, что, конечно, в целом приятно, но пока налицо другое — резкое снижение ассортимента. Импортных крепких напитков почти не стало (остаются только самые дорогие), отечественная водка тоже как-то попряталась по углам. Странно. Меня на днях какой-то дикий мент ткнул в бок своей палкой. Ельцин, наш президент, ни жив, ни мертв. Чубайс, бывшая лапушка и интеллигент, походит ныне на типичного нового русского с криминально-партийными ухватками. В общем, жизнь стала очевидно грубее.
    С другой, как говорил Ленин, стороны, происходит много перспективных вещей. Много появляется новой прессы, еженедельников, глянцевых журналов, перестраивается "Коммерсант" и т.д., и т.п. Журнал "ПТЮЧ" из элитарной клубной затеи превратился в массовый (сто тысяч) журнал для подростков, навроде когдатошнего "Ровесника", только порадикальнее. Мне весьма понравилось, и я захотел предложить им рубрику про экскременты (наша с тобой переписка показала, насколько это неисчерпаемая и благодатная тема), но пока не собрался.
    По-прежнему любопытна жизнь в "Независимой газете". Еще давно, перед гурацией Ельцина, Третьяков заказал сотрудникам по оде на сей случай (в этот раз я сочинил балладу). А тут приехал ваш Коль, на который случай Третьяков вновь заказал оды. Вот моя:

    ОДА РУССКО-ГЕРМАНСКОЙ ДРУЖБЫ

    О, канцлер! В облике Твоем
    И в образе Твоем
    Мы дух германский узнаем,
    Ликуем и поем,

    Что русс и немц навек дружны,
    Что их величьям нет
    Пределов нет и сносу нет,
    И им преграды нет.

    Бывало время — мы с Тобой,
    Германия моя,
    Руссконемецкими костьми
    Усеяли поля.

    Друг друга истребляли мы
    И вдоль и поперек.
    И кровь немецкая текла,
    И русская текла.

    Мильонов в сумме пятьдесят
    За две больших войны
    Друг друга истребили мы —
    Потеха-то была!

    Но ныне распри не нужны.
    В любви опять сойдемся мы,
    Европу чтоб делить.

    Пусть немц и русс ее вдвоем
    Туда сюда, как захотят,
    А после — и весь мир[Д] .

    Что любопытно — дважды на том моменте, когда я складывал в карман компьютера этот текст (чтобы не набивать его еще раз) и пытался поставить в письмо, подлый "Макинтош" зависал. Возможно, ода показалась ему слишком брутальной и неуважительной по отношению к иным народам земли.
    У тебя замечательное письмо — про кривое болото, про молочное стекло, про световой сустав и про всяческие экраны. Любишь ли ты так сильно видеть мир или как раз — не умеешь и, будучи литератором, описываешь праздник зрения как недоступную страну чудес, как вообще описывается мир — таким, каким мы его мечтали бы иметь не в слове, а как-то, что ли, впрямую?
    Я люблю ходить по Москве в измененном состоянии сознания — идти час, полтора где-нибудь в хороших районах, воспринимая себя идущего отдельно или во всяком случае сдвоенно. Говорить себе: а сейчас мы повернем сюда или сюда. Воздух замедленно несется навстречу и не сворачивая налево, а левый поворот изгибается в дугу, вытягивается ребящей трубой в мою сторону и схлапывается за моей спиной.
    Я, собственно, и ребенком так ходил по улицам (тогда Новосибирска) — сейчас, предполагал, мы пойдем туда, а вот посмотрим, что здесь. Но тогда, в ребячестве, я мыслил это второе "я" сказочно, как маленького виртуального гномика. Невидимого, но способного видеть. Не отвечающего на моем языке, но дающего понять, что способен к ответу. Теперь этого второго — к которому я обращаюсь, — я мыслю в категориях, скорее Бахтина или Деррида. Нет, вру. Я понимаю, что мог бы его описать только в этих категориях, но он для меня уже только фигура речи: в гномика я верил больше. Ребенком, конечно, быть интереснее. Все новые состояния души и тела, все эстетические идеи, которые в меня приходят и иногда оказываются успешными — я потом их вспоминаю. Оказывается, маленьким мальчиком я предполагал что-то такое. И, соответственно, вся эта ходьба по жизни, взросление и старение может иметь один смысл — дать повод для вспомнить детство.
    Представляешь, как удивительно можно плакать, умирая, если ты понимаешь, что умираешь, — плакать, вспоминая куски жизни и понимая, что вспоминаешь в последний раз, что все, вот оно, промелькнуло в тебе и исчезло — совсем, совсем...
    Так вот, я шагаю по Москве и как-то соорганизуя себя с пространством, а собственно визуальность, картинка почти не существует, но иногда она выскакивает и нависает над тобой: какая-нибудь высотка, какой-нибудь проспект, и пространство буквально бьется, как рыба, у которой очень болит сердце.
    И себя очень хочется представить как совокупность линий и тени, как оптический эффект, как результат преломления этих лучей, попеременно сгущения черного и белого.
    Что касается пресловутой телесности, которая, конечно, изрядно надоела — она существует где-то отдельно и только проецируется на описанный в прошлом абзаце оптический феномен. Было когда-то два Космоса — клубящейся разлитой телесности и отражающих плоскостей, и второй Космос стал нашим миром, а первый сгустился за шторами и появляется как некая потенция, если взрезать пространство рукой.
    Вот такие новости.
    Ответа ожидаю по возможности сразу, ибо у нас есть обязательство перед Сашей Давыдовым.

    9 сентября, Москва
Слава
   

    скучаю по времечку наших путешествий, но до письма руки не доходили — писал заявку почти наобум для германского ТВ с Левой Евзовичем. Нервная это работа, и продолжалась то под Берлином, где мы творили в чересполосной зоне, туда-сюда, гоняя на байках, то в Кёльне, куда заехали АЕСы частично (Арзамасова и Евзович без Святского) и которые ваяют сейчас для берлинцев циклопический хай-тек-монумент из неоновых труб на мифологическую тему, наз. Леда и лебедь, популярный мотив в эпоху Геринга-коллекционера. Существует легенда, что последний приобрел картину с этим сюжетом во времена, когда свободного артрынка не существовало. АЕСы узнали о предании случайно, но посчитали, что немецкая душа особо чувствительна к Зевсу, обретающему Леду, и воодушевились в свойственном иронизме. Член ихнего Лебедя озарен, он ударяет в небеса лазерным лучом в полтораста метров, и на сегодняшний день этот луч тестирует муниципальная берлинская авиация, укоротят, если будет мешать посадочному коридору.
    Нет ничего необычного в том, что приглашают иноземных художников украшать будущую столицу, так ведь и у нас бывало по истории, а весь Берлин сейчас — блок, стрела, и залит бетоном, весь — нулевой цикл, штырь, индустриальный очерк, и поскольку из мировых столиц ему, горько сказать, повезло строиться при современной технологии, ожидается воплощение всех измерений чуда.
    Любопытна в Берлине была и плотность совпадений во время нашей работы со Львом. Мы провели чумную и бессонную неделю, пиша сцены для будущего фильма и всякий раз, когда выползали в город из текста, нам бесперебойно попадались ситуации и диалоги, как бы написанные специально на злобу нашего киноповествования, только не зевай записать, удивляясь. "Небо над Берлином" — "волшебный рог Оберона", "ковш душевной глуби", сплошная подсказка. Так на, возьми меня скорей, кричало всякое, отворившее пасть и заговорившее вокруг нас. Мы только надрывались от хохота. Короче, над Берлином расставлена незримая сеть гипертекста, сеть эпоса и событий, прозрачный барабан беспроигрышной лотерии отгадок. О гипертексте я давно перевел тебе отрывок из толстого интернетского талмуда, которым пользовался, пока запускал свою систему: "...Я, наверное, должен объяснить — гипертекст, пишет Адам С.Энгст. — Термин застолбил Тед Нельсон много лет назад, и он соотносится с понятием нелинейного текста. В то время, когда вы читаете в норме слева направо и сверху вниз, в гипертексте вы следуете звеньями, ведущими вас к разным местам документа или даже к другому связанному с ним материалу даже без ознакомления с его целым. Предположим, например, что вы читаете о вине и в тексте находится звено, соединяющее вас с пробковыми деревьями, и следущее звено соединяет вас с детской повестью о Фердинанде Быке, который любил валяться под пробковыми деревьями и нюхать цветы. Эта секция, в свою очередь, связана звеном со статьей о выращивании быков в Памплоне, в Испании, но гипертекст прыгает отсюда к биографии Хемингуэя, поклонника коррид и вина (чтобы замкнуть круг). Этот пример дает подробную, фасеточную картину, но и показывает гибкость гипертекста, заложенную в WWW.
    ...еще одна черта интернетской Паутины — формы. Формы — это только то, что представляется на уровне мышления, когда мы как-то обводим, обозначаем те формы, которые можем заполнить, и в Интернете формы обретают могущество, потому что позволяют всем типам аппликаций, выходящим на интернет (на линию), резервировать и искать своего агента, никто не знает точно где и в чем. Формы широко употребимы для стягивания на паутину информации, взятой из бесчисленных контекстов". (Адам С.Энгст)
    Я, к сожалению, немного поэтизирую эти "формы", придаю им вид сообществ и тайных сект, ветровой развязки смыслов, анаграмм и палиндромов, в нитях которых пульсируют имена Бога, воннегатовских карассов, а на деле это расплывчатое понятие имеет больше практического отношения к анкетам, сводным таблицам и т.д. Но все же...

    К теме перемещенных объектов подбирается моя личная жисть, которая приобретает качества неинтересного социального документа. И скукотища здесь первенствует, что-то в ней от блока новомировской прозы застойного времени. Первая моя экс-жена, г-жа С. т.е. (не важно, знаешь ты ее или нет: персонаж она подручный), вышла, наконец, замуж за француза, пройдя через сеть пластических исправлений, но настойчиво требует, чтобы я отрекся от сына, и не дает с ним свиданий без торговли, потому что тому суждено быть усыновленным ее мужем (он то ли кинозаводчик, то ли страховщик, то ли коллекционер или все сразу), а муж — в летах... Она умоляет и грозит и клянется, что это будет типа держаться в секрете (?), а нужно только для формального офранцуживания ребенка и наследных прав. Персонаж ущучивает, что я во имя выгоды в оны годы взял фамилию матери, однако когда мои родители уехали в Германию по еврейской линии, я не преминул к ним присоединиться ( я уехал, действительно, к предкам, а не в Швейцарию, потому что Мартина не желала брать за меня ответственность: помнишь, похожие заставы сооружались с пропиской в Москве?) Тимофею г-жа С. истолковала ситуацию как мое предательство еврейской веры (?) в выборе материнской фамилии, и когда мне пришлось об этом пункте толковать с тринадцатилетним сыном, и он мне врезал, что я изменник, оттого что крещен, когда по отцу не должен был. Я ответил, что и апостолы крестились, хотя были евреями или что-то в этом роде. Тимофей был дико смущен: "Да что ты, папа, апостолы никогда не были евреями, ты что, как ты можешь говорить такое!" Я только руками развел — этого блуда еще не хватало.
    Вообще буржуазия не перестает меня приятно шокировать, ах-трах! Сколько по сюжету вырастает двойников, какая машинерия с деньгами в общем знаменателе! Сталкиваются в одной плоскости наследственности и религии, перемещается бессознательно впутанный в систему молодой человек, само собой возникают обманки в тупиках, и вся мыльная опера субсидируется "здравым смыслом" без лишней чертовщины.
    Следствия в мире сильнее видимых причин, потворствующих искажениям. Именно в драке с условностями причин мне захотелось выйти на проклятый стержень и представить на вид предмет, за который не могла бы уцепиться риторика, а соскальзывала бы, ломая и кровавя маникюр. В моем юношеском воображении этот предмет выглядел как вращающаяся эн-мерная бритва, являющаяся в виде шаровой молнии без пригласительного билета, и улетающая, никого не задев и всех, как неучтенный физикой наблюдатель, погруженная во внутренний сон, где 23°С, цветут маки в пустыне, и шумит пресный душ после морских заплывов. Меня подстрекало обесценить следствия и поставить на их место стремящийся к центру самого себя феномен. Феномен этот приходится создавать или искать, раскинув нелинейные антенки. Рассказ о том и другом способе становится смыслом. Вот так вот, чтоб не приставали.
    Второй космос — "отражающих плоскостей" — действительно стал нашим миром в том плане, что дал материал и отточил инстинкт наблюдательности за уликами заглазного существования первого. Там в безъязыковом объеме, в потенциальном напряжении есть формы, ждущие участия художника, — хочется верить и требуется предполагать.
    В Кёльне роскошная мокрая и грузная осень. По утрам турки выметают горы презервативов, и ширится песня о том, что "русс и немц навек дружны... В любви опять сойдемся мы, Европу чтоб делить". В зоопарке — электронное installation о происхождении Чел-ка. В банке с галлюциногенным газом, белей зубного порошка, вочеловечивающийся и поначалу спросыпу кривляющийся при включении — бюст Дарвина. Старец, словно изнанкой щек массирует свои пустые десна. Археологи-роботы в полевой одежде, натюрлих, выдают монологи с места раскопок, и в сменяющихся природных зонах высовываются наши предки в порядке эволюционной очереди, один забавней другого, а в конце те же археологи профессора-демиурги лыбятся с настоящего экрана и живьем поздравляют нас с финишем на короткой дистанции по биокосмосу. Хорошо, если б я это сам видел, а то мне рассказал о зоопарке Гриша Козлов, билеты туда дорогие...
    В октябре я посвободней, буду пополнять твой файл и вышлю продолжение... До чего ж мрачен, кстати, журнал "Итоги"... Брррр...

    1.10.96, Кёльн
Поклон Ирине. Твой Алеша
   

    Сегодня встречал на Белоруском вокзале человека с письмом от тебя, чему предшествовало некое интеллектуальное приключение. Накануне вечером я сообразил, что не знаю точного времени прихода поезда, домашнее расписание поездов потерялось, и я стал названивать в справку. А 09 в России отрубается часов в восемь, после чего там откликается автоинформатор, сообщающий: по каким телефонам узнать расписание работы городских телефонных сетей, какие телефонные счета оплачивать, а какие нет (очевидно, орудуют мошенники), телефон скорой помощи и пожарной команды, телефоны международной и междугородней связи, ветеринарной, стоматологической и травматологической экстренной помощи, службы "Разговор с незнакомкой" только для взрослых, аварийных водопроводных, канализационных, отопленческих, электроснабженческих и еще каких-то телефонов, номер, по которому можно узнать номера коммерческих фирм, зарегистрированных по этому номеру, номера психологической помощи разных видов, дежурные мэрии, мосгаз, справки о потерянных детях, об утерянных документах и о забытых вещах, телеграммы и юрист по телефону, техпомощь в дороге, справочная авиа вообще и аэропортов отдельно, железной дороги вообще и вокзалов по отдельности, все это прерывается объявлениями о том, что набираются рекламные агенты, чтобы собирать рекламу, которая перемежала бы байки автоинформатора. Ясное дело, на пятой минуте состояние сознания изменяется, цифры плывут сквозь мозг и только очень редкие синтагмы типа "оплачивайте только те счета, где указан ОРУД МТТ БРВК" оседают пылью на самом краешке сознания. Железнодорожную справку я отловил, отключился от автоинформатора, дозвонился до железнодорожной справки и услышал там автоответчик, сообщивший, что ночью этот телефон не работает и следует звонить непосредственно на справочную нужного мне вокзала, номер которой справочной можно узнать у автоинформатора, сидящего на 09. Я вновь пустился в плавание по волнам телефонных моргов, больниц и аварийных служб "Разговор с незнакомкой". Хорошо, что успел зацепить белорусский телефон, ибо автоинформатор дважды не повторяет. Упустил — жди, пока он не пройдет по всему списку и не начнет заново. Продолжается это минут тридцать, как полный оборот кольцевой линии метрополитена, где тоже все начинается заново.
    Был упомянут морг, и письмо имеет еще один шанс обогатиться мортальными сюжетами. Только что на ВВЦ (сейчас сей мерзкой аббревиатурой именуют ВДНХ) состоялась международная ярмарка гробов под названием "Некрополис-96". Был представлен, например, гроб хрустальный по цене 15 000 долларов США за одну штуку. У тебя в Рифрате, в похоронном бюро "Козел", вряд ли есть такой гроб. Зайди, спроси. Были представлены также гробы с автоответчиками. Ты звонишь покойнику по его телефону и голос былого человека сообщает, что не может подойти к телефону. Я рассказал это Тимофеевскому, а он очень удачно заметил, что телефон, очевидно, мобильный (иначе как оплачивать разговоры с тем светом?), но покой он обретает вечный и вполне стационарный.
    Помимо гробов ярмарка предлагала аксессуары и катафалки. Катафалк Opel-Bella, например, "отвечает требованиям ВСЕХ его пользователей".
    Был упомянут Тимофеевский[7]. Что же, еще один сюжет для письма. С Тимофеевским мы ходили в Александровский сад, смотреть зверят. Там Церетели поставил мужика с рыбкой, медведя, Иван-царевича, лягушку. Между садом и Манежной выудили из труб речку Неглинную (кажется), а уж в ней разместили персонажей русских народных сказок. Тимофеевский с чего-то взял, что там в связи с международным днем зверей стоят еще и клетки с настоящими зверьми из зоопарка.
    Это тоже имеет предысторию. На Красной площади поставили цирк шапито, какие-то горки и качели и устроили огромный фестиваль циркового искусства (на котором победили воронежские воздушные гимнасты с номером "Новые русские", исполнявшие шестисотые сальто). А у нас, как тебе, наверное, известно, есть мэр по фамилии Лужков. На своих выборах он получил девяносто с лишним процентов голосов. Крыша от таких цифр может поехать очень крепко. Мэр всем показывает, что он самый крутой. В день открытия фестиваля он написал бедному больному Ельцину, что цирк на Красной площади — кощунство. "Машину времени" можно, а клоунов нельзя. Ельцин, не склонный по коронарным причинам к излишней артикуляции, ответил Лужкову запиской, на которой была нарисована небольшая дуля. Лужков дулю съел и, в пику Красной площади, привез на Манежную мишек и змей из зоопарка. Такова версия. Но когда мы пришли в Александровский сад, никаких животных там уже не было.
    Я пока получил полторы страницы из твоего последнего письма. Остальное застряло где-то между Берлином и Брестом. Впрочем, на следующий же день письмо таки досталось мне — не из факса, так из почтового ящика. Из других почтовых оттяжек. В твоем письме тема перемещенных объектов приобретает грустный характер, но у меня история опять смешная. Не помню, рассказывал ли я тебе когда-нибудь, что, живучи в Свердловске, написал как-то письмо в Северную Корею с просьбой прислать мне что-нибудь интересненькое об истинном социализме.
    Корейские товарищи стали слать посылку за посылкой: альбомы, партийные и чучхейские тексты, журналы, значки, художественную литературу, какие-то листовки и т.д. Строго говоря, они и сейчас еще шлют туда, в Свердловск, новые образцы идеологической продукции, хотя основной поток уже схлынул.
    В Москву же я книг из братской Кореи не получаю, в связи с чем ощущаю некую нравственную ущербность. Кроме того, Ире, как философу, неплохо бы изучить досконально идеи чучхе, ибо век кончается и уже с последней очевидностью ясно, что именно коммунистическая философия оказалась вершинным достижением мировой и прочей мысли. Именно она, а не всякий там Деррида с вашим лысым Хадеггером. В общем, написала Ира в Корею письмо: так и так, любопытствую книгами по идеям чучхэ, а также видеокассетами, на которых запечатлена всемирная скорбь по поводу кончины любимого вождя Ким Ир Сена (легендарный видеофильм: на восьми больших кассетах в разных странах плачут люди).
    В ответ пришло сначала письмо, где было обещано малоопределенное сотрудничество. Вскоре принесли номер журнала "Корея сегодня". На следующий день (а именно сегодня, 16 октября) нас разбудил в половине восьмого утра звонок в дверь. А у Иры бог знает что со здоровьем, бессонница на фоне ищущего свободы зуба мудрости, в результате чего всего она уснула лишь в шесть утра. Можно представить, какую радость ей доставил этот звонок. Я испугался телеграммы: всем известны коннотации неурочных телеграмм. Это, однако, простая мирная почтальонша, делающая спозаранку свое богоугодное дело, не смогла протиснуть в щель ящика бандероль с книжкой, поднялась к нам на третий этаж и устроила неоплаченную доставку на дом. В бандероли обнаружился первый том собрания сочинений Ким Ир Сена. Томов таких у старшего Кима штук пятьдесят, у младшего тоже хватает. Если нам будут носить по одному ежедневно, можно несколько месяцев экономить на пружине будильника.
    Тут по-прежнему весело, хотя стало помрачнее, построже и почетче. На самом верху откровенные бандитские разборки. Кто у кого украл сорок миллионов. Детектива!
    Знаешь ли ты анекдот про нового русского, который, приехав в Америку, был поражен: "У них тут доллары — один к одному как наши баксы!"
    Саша Иванов[8] заинтересовался нашей перепиской на предмет отдельной книжки. В таких делах, в общем, он большого доверия не вызывает, но попробовать надо.

    11.10.96, Москва
Твой Слава

2 Поэт, прозаик.

3 Ноги, понимаешь, это деперсональные части тела, поэтому-то порнография и стала экстремой неавторского кино, а вот авторские — это лица — и даны здесь с упорством фенотипа, закрепленного средневековьем и выставленного в музее Людвига. Ноги кёльниянок отделены от голов всей исторической секущей плоскостью германской территории. (Авт.)

4 Поэт, философ, физик (см)

5 Зав. отделом критики журнала "Урал".

6 Поэтесса

7 Александр Тимофеевский — кинокритик, культуролог.

8 Владелец книжного магазина "Ad marginem" и директор одноименного издательства. Сомнения в деловых качествах А.Иванова полностью на совести автора.

    Б. Андрей Чукашин — уральский психоэнергетический герой, родственник поэта Сандро Мокши. Чукашин кодировал или каким-то иным образом избавлял от пьянства нескольких литераторов в Челябинске и Екатеринбурге.

    В. Многажды обещанная цитата в письмо так и не попала и до Парщикова не дошла. Сначала Курицын просто забывал о ней, а на этом письме вспомнил, даже оставил место, но вставить забыл. Это цитата из дневника Вен. Ерофеева о знакомстве с Парщиковым (опубликовано в "НЛО").

    Г. В промежутке между письмами 4 и 5 настоящей публикации А.Парщиков, В.Курицын и его жена И.Балабанова встречались в Кёльне и вместе посещали также город Амстердам.

    Д. При публикации Оды в "Независимой газете" два последних тристишия были ошибочно напечатаны по схеме 4-2.