Поэзия с торговлей рядом...
П. А. Вяземский
"Написать бы дневник домов!" - счастливая, плодотворная мысль (смогла
бы "организовать" не одну книгу в представляемой серии), проступившая
сквозь память поэта о домах и кварталах его детства - "сквозь Замоскворечье
моего детства"".
В самом деле, написать бы дневник дома! Горького, 14,- Тверская, 4С,- Тверская
часть, владение 447,- лучшего и характернейшего примера для Москвы, пожалуй,
и не найти. Дом-лидер, он почти во все времена оставался первым. В начале
XIX столетия - дворец, построенный первейшим русским архитектором, представлявшийся
современникам одним из самых больших и красивых. По его мраморной лестнице
не раз взбегал первый пост России, чтобы быть в обществе царственнейшей из
женщин, хозяйки самого блестящего в Москве литературного салона.
В начале нового века - торговый дом-магазин колониальных товаров, ошеломивший
невиданной роскошью привыкших ко многому москвичей. И теперь, почти на рубеже
XXI века, попробуйте спросить у москвича: "Где елисеевский?" - и
редкий вам не ответит, не покажет гастроном № 1; Иной даже, отвлекшись от
будничности суеты, припомнит, быть может с детства знакомое, некрасовское,
про опальную княгиню и про возок, мчащий ее от сверкающего подъезда во мрак
сибирских пустынь.
(Из книги В. А. Гиляровского "Москва и москвичи"
о магазине Елисеева.)
ГАСТРОНОМ
№ 1
Действительно, чего только дом не видел, чему не был свидетелем, с кем не
соседствовал, с кем не встречался. "Все побывали тут..." Время не
стояло, но дом стоял, всеми своими корнями, всем фундаментом своим вросший
в Тверскую улицу, закрепив то (по слову Герцена) "очерченное, расчищенное"
для него место, которое предназначалось только ему одному.
Он и преображался, как ни один из московских домов- старожилов, менял оболочку
до неузнаваемости, обличье свое менял. Вдыхая воздух новых времен, расправлял
свои стены, расширял окна-глазницы, открываясь навстречу улице; крушил и созидал
- расчищал подвалы, сносил пристроечки и сараюшки, разрастался, расплескивался
на всю свободную староусадебную землю, отвергал бесцеремонно классическую
строгость в угоду новомодному, излишествующему; из барского, партикулярного,
жилого превращался в буржуазный, купеческий, торговый.
"Поэзия с торговлей рядом" - вот лучшая "формула бытия"
дома на Тверской. Она, как увидит читатель, будет проверена долгим опытом
его многотрудной и причудливой судьбы, о которой и пойдет речь в нашем рассказе.
Будет ли это дневник дома? Вряд ли. Одушевлять дома под силу лишь фантастам
и поэтам. И все же автор не уйдет от искушения привести некоторые из записей,
сделанных непосредственно по следам событий,- своеобразного дневника работы
над книгой.
15 ноября 1984 г. Разговор с оппонентом относительно композиции этой книжки.
Историко-архитектурный архив ГлавАПУ хранит своеобразные уличные дела"
домов, существующих ныне или канувших в Лету. Многочисленные чертежи - воздушный
батист калек - планы, разрезы; надежная плотность ватманов - ювелирная графика
фасадов. Каждое вмешательство в жизнь дома - его перестройка или ремонт -
отражено в доскональном прошении, неукоснительно требуемом от владельца Комиссией
для строений, потом губернским правлением, еще позже городской управой.
"Дело" дома (Тверская часть № 447) - объемистая архивная папка,
заключающая бумаги и чертежи лет за сто.
В непроницаемой тишине архива силюсь уследить за превращениями дома и разгадать
намерения его владельцев. Кто оникс Эти "кавалерственные дамы" и
тайные советники, почетные граждане и гражданки... Лица бывших владельцев
неясно мерещатся, расплываясь сразу же за границей архивного листа. Многие
ли из них сделали дом знаменитым или же сам знаменитый дом продлил существование
своим хозяевами Стали бы мы вспоминать Малкиеля, Носова, Морозову, долее двух
десятилетий (1874- 1897) хозяйничавших в доме, помнившем славу храма поэзии
и уже предвидевшем популярность "храма Мамона?" Помянули бы мы почетную
гражданку Ланину, позаботившуюся в 1890 году о починке пришедших в ветхость
"висячих балконов", а заодно взявшуюся за расчистку подвального
этажа для устройства там торгового помещения (идея открытия магазина в таком
людном месте упорно носилась в воздухе)?
Эти размышления были прерваны внезапным вопросом моего соседа по читальному
залу, оказавшегося знатоком и любителем московской архитектуры. Узнав о предмете
моих разысканий, он уже заранее был неудовлетворен привычным ходом мыслей
автора, берущегося за рассказ о доме на Тверской, и был не совсем не прав.
- Неужели попытаетесь вместить в столь малую книжицу только давно известное,
кочующее из издания в издание? О знаменитом казаковском дворце и не менее
знаменитом салоне 3. Волконской о Музее Николая Островского и конечно же вскользь
о магазине, словно бы стесняясь этой "материальной" победы дома
над поэзией его прошлого.
Да раскройте двери дома пошире. Об елисеевском магазине расскажите, о его
новой по тем временам архитектуре, о Г. В. Барановском вспомните, о его таланте
инженера, зодчего, энциклопедиста, наконец, о самом Елисееве...
Поставьте тему,- не унимался мой собеседник,- не стесняйтесь. Ведь не стесняется
никто называть магазин елисеевским (и это звучит очень ладно, по-московски),
когда о всех других владельцах давно позабыли. В чем тут секрет? Читатель,
и особенно москвич, не хочет чувствовать себя только покупателем-потребителем.
Он полон интереса к этой истории. Передайте атмосферу огромного гастрономического
магазина, одного из крупнейших в России. Расскажите о фирме. Когда основана?
И что за товарищество такое "Братья Елисеевы", когда в Москве "правил"
один только Григорий Григорьевич? Где филиалы магазина? Какой оборот был в
день, в год? Заметьте притом, что это был не обычный магазин, а магазин "с
подходом" к покупателю. А товар какой? Знаете ли, что Елисеевы были крупнейшими
поставщиками в империю иностранных вин и всяческих заморских товаров. До этого
мало. Елисеев решил, что в магазине должно быть все. Один торгует вином, другой
промышляет гастрономией. а у этого все. Вот вам и предшественник универсамов,
первая ласточка, так сказать.
Разговор с оппонентом, приверженцем архитектуры модерн, не поколебал моих
классических пристрастий к веку поэзии и ампира, но во многом меня убедил.
Так определились масштаб и соотношение материалов в рассказе о доме, который
построил Матвей Казаков.
...Пожар способствовал ей много к украшенью.
А. С. Грибоедов
"Сквозь Замоскворечье его детства" можно разглядеть первые пристрастия
будущего великого зодчего, его удивление перед даром созидания, которым владеет
человек. Кажется, Казаков никогда не забывал своего первого дома: как на его
глазах вырастало каменное здание для конторы военного интендантства, по которому,
в невеликой должности подканцеляриста, то есть подьячего, числился его отец.
Мальчик глядел на снующих каменщиков, землекопов, плотников, столяров, кровельщиков,
маляров (лица столь разноликих профессий, дающих жизнь дому, он различит позже)
.
Судьба не давала поблажек, лишала выбора, но выводила на единственно верную
дорогу. В 1751 году юный Матвей Казаков, уже лишившийся отца, был определен
в архитектурную школу Дмитрия Ухтомского, чтобы практически изучать строительное
дело. Грошовое содержание и жестокая дисциплина, нелегкая подсобная работа
на стройке... Он, как и его старший соученик по школе, великий Баженов, начинал
"чернорабочим" архитектуры.
Москва их юности
поражала живописной хаотичностью, почти сельским пейзажем - каменные строения
были редки; барские усадьбы, задвинутые в глубь дворов, соседствовали с возвышавшимися
тут и там колокольнями и церквами, а пышные палаты жили бок о бок с "избушками
нищеты". Матвей Казаков любил этот город, вернее, этот "сбор городов"
(как точно определил Москву один его современник) .
Из Замоскворечья через деревянный низкий Москворецкий мост путь его часто
лежал к Кремлю и Красной площади, еще носившим следы недавних разрушений-пожары
в ту пору постоянно терзали город. Каменный широкий мост у Воскресенских ворот
через речку -Неглинную выводил его к Тверской, главной, парадной московской
улице, которой еще не коснулся "тверской" пожар 1773 года. Когда
стихия почти сведет с лица земли это крупнейшее поселение российской знати,
потребуется отстроить его заново и в самый кратчайший срок, благодаря чему
улица и получит относительное единство архитектурного облика. Обретется оно
классической стройностью и строгостью строений, возводимых здесь по всем правилам
новейшей архитектуры.
Дом Е. И. Козицкой на Тверской. Фасад. Из архитектурных альбомов М. Ф. Казакова.
Партикулярные, то есть частные, дома будут выходить фасадом на улицу и иметь,
по завету Баженова, "главнейшие" три особенности: "красоту,
спокойность (т.е. удобством и прочность".
Историки архитектуры заметили, что в доме Козицкой "при другой этажности,
видоизмененной трактовке ордера и фасада, была выдержана общая с домом Прозоровского
высота (высота дома Козицкой до венчающего карниза - 7 1/3 сажени, дома Прозоровского
- 7 сажен) , которая соответствовала ширине улицы. Теперь этот облик Тверской,
навсегда стертый временем, сохранился лишь на акварелях и литографиях.
Прежде владение, на котором утвердилась К. И. Козицкая (1746 - 1833), принадлежало
князьям Вяземским: в 1738 году оно числилось за княжной Марьей Федоровной;
в 1745-м - за ее братом Андреем и в том же году перешло к его сыну Ивану.
На плане кварталов, составленном в 1775 году, показан двухэтажный дом, принадлежавший
этому старинному семейству. Но в 1787 году им уже владела вдова статс-секретаря
Екатерины II Г. В. Козицкого. Младшая из четырех дочерей заводчика-миллионера
И. С. Мясникова, разбогатевшего на добыче руд в пустых и диких башкирских
землях, унаследовала от отца кроме несметных капиталов, видимо, и деловую
хватку. "Крепость" на имя Козицкой "писана 1787 году майя 27"
и тотчас же начато строительство сначала дворовых корпусов, а затем и основного
дома. В ли- тературе промелькнули сведения, что "Козицкий выстроил...
дворец для своей красавицы жены", но к 1790 году, когда строительство
было в разгаре, статс-секретаря Екатерины, не выдержавшего переменчивости
своей сиятельной покровительницы, уже не было в живых. В декабре 1775 года
отставленный от дел, в "припадке меланхолии" он "нанес себе
32 раны ножом".
Козицкий был человеком просвещенным - учился в Киевской духовной академии,
слушал лекции в Лейпцигском университете, писал, преподавал, переводил. Замеченный
Екатериной П, стал ее доверенным лицом, исполняя всякого рода поручения. Участие
в разборе оставшихся от Ломоносова бумаг, сотрудничество в комиссии о сочинении
Нового уложения 1767 - 1768 годов, где он перевел "Наказ" на латинский
язык, как бы добавляло новый штрих к литературной судьбе дома и приближало
к ней семейство Козицких. Особняк вырос на углу Тверской улицы и переулка,
закрепившего в своем названии имя его первой владелицы.
Долго радовал москвичей строгий абрис шестиколонного дворца, поражавшего совершенством
линий, вызывавшего неизменный вопрос: откуда у архитектора такой глаз на пропорциями
Ответ сравнительно прост, когда трудолюбие творца помножено на его талант.
"Посвятив всю свою жизнь зодчеству... он (Казаков) не мог без содрогания
вообразить, что многолетние его труды превратились в пепел и исчезли вместе
с дымом пожарным",- свидетельствовал сын архитектора. Весть о пожаре
1812 года в Москве "нанесла ему смертельное поражение". Больше уже
он не встал...
Но дом на Тверской выстоял, чтобы спустя десятилетие с небольшим принести
новую славу его зодчему и всеобщую известность новой хозяйке, обратившей дом
в подлинную "академию" искусств и художеств.
АКАДЕМИЯ ИСКУССТВ И ХУДОЖЕСТВ
...Вот уж по Тверской
Возок несется чрез ухабы.
Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки. лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри.
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни. казаки.
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах.
А. С. Пушкин
В "Евгении Онегине" удивительно передан ритм движения по Тверской,
ее напряженный жизненный пульс, точные приметы и ориентиры времени. Мелькающая
пестрота городского пейзажа: полосатые будки (приспособленные для нижних полицейских
чинов - "буточников"), редкие масляные фонари (которым не под силу
справиться с уличным освещением), толпящиеся беспорядочно церковки и колокольни,
снующие мимо пешеходы: бабы, мужики - разносчики и уличные торговцы, мальчишки-рассыльные
из магазинов, бухарцы - продавцы восточного товара. Если попытаться улицу
"озвучить", то различишь ее голоса: выкрики всех этих "невеликих
прохожих", воздающих хвалу своему товару, скрип рессорных карет, шуршание
юрких повозок, птичий гомон, заунывную песнь шарманщика. И вдруг, словно прорезая
спрессованный шум, зазвонит на все голоса по второму удару с "Ивана Великого"
могучая рать московских церквей...
Такую Тверскую, все ту же - оживленную, торговую, аристократическую, воскресшую
после наполеоновского нашествия, увидит пушкинская героиня, въезжая в Москву
в начале 1822 года. Ларинский возок, пронесшийся по Тверской в приход Харитония
через Кузнецкий мост, минует дворец вельможи Разумовского, и влившийся в Страстную
площадь Тверской бульвар (бывший, по слову современника, как и другие "булевары"
"щастливой выдумкой", придавшей "неимоверную красоту древней
нашей столице"), и обширные сады, раскинувшиеся возле Страстного монастыря,
и сам монастырь, и, конечно, знаменитые казаковские дворцы, выстоявшие в пожар
1812 года,- Прозоровского и Козицкой, только теперь последний принадлежит
ее дочери - А. Г. Белосельской-Белозерской, мачехе "княгини Зенаиды".
Самой Зинаиде Волконской улица предстанет такой же через два года с небольшим,
когда в сентябре 1824 года она возвратится в Москву и поселится во дворце
Белосельских.
А еще через два года (8 сентября 1826 г.) из михайловской ссылки мимо дома,
где живет и "царствует" Волконская, "свободно", на фельдъегерской
тележке пролетит опальный Пушкин для свидания в Кремле с императором Николаем.
Это будет новая встреча поэта со старой столицей после "горестной"
пятнадцатилетней разлуки. Свою Татьяну он наделит именно этими впечатлениями
от Тверской 1826 года, хотя и развернет действие VII главы "Онегина"
в 1822 году.
Появление поэта в Москве, его частые визиты в дом на Тверской (в 1826 - 1829
rr.) придадут какое-то особое воодушевление блистательным собраниям в салоне
"княгини Зенаиды". Дом будет все тот же, с шестиколонным портиком
и арочным проездом в глубь двора, но жизнь в нем пойдет совсем иная.
План 1820 года, открывающий "дело" дома, воспроизводит точные размеры
владения, принадлежавшего "г-же действительной статской советнице, обер-шенкше
и кавалерственной даме кн. Анне Григорьевне Белосельской- Белозерской, состоящего
Тверской части 1 квартала под № прежде 41, а ныне 39": "IIo крепости
длиннику пятьдесят шесть с половиною сажен (длина владения всего)". Узнаем,
что у дома появились менее родовитые соседи: со стороны Страстной "дом
купеческой гильдии Тулякова", с тыла дом купца Ивана Кожевникова.
В 1844 году дом еще принадлежит А. Г. Белосельской- Белозерской, и на плане
ее владений, числящихся по Тверской части 5 квартала за № 447, можно разглядеть
и другие, жилые и нежилые, одноэтажные и двухэтажные, каменные строения числом
пять. Но пора основательнее разобраться в родословной владельцев особняка
(тем более что она нам понадобится не однажды), в тех удивительных скрещениях
человеческих судеб, которые вписывались десятилетиями в жизнь лома.
Спору нет, Волконская - феномен, она стоит над своим женским сословием, даже
дотянувшимся до высшего уровня образованности, артистическая натура княгини
"не мыслима вне красоты". В ее характере столько независимости,
непокорства, никак не соотнесенных с высоким положением, занятым ею в обществе
и при дворе. И все же подобная исключительность требует объяснений. 
Зинаида Волконская (1789 - 1862) рождена в Италии, в Турине в "грозовом"
1789 году , поколебавшем дворцы и троны (по другим источникам, 3. А. Волконская
родилась в 1792 году в Турине, в 1789 году в Дрездене). В 1813 году вместе
с мужем в свите императора Александра 1 отправилась в Европу.
З. А. Волконская. Портрет работы П. Бенвенути. 1820 - е годы.
Ее человеческая недюжинность и общественное положение давали возможность проявить
необыкновенные дарования, но были и трагическим тормозом. Условность придворного
этикета, злоречивое мнение света, часто невежественного и холодного, брошенные
вскользь августейшие упреки, заставившие отказаться от "суетности"
Парижа, открывшегося навстречу талантам княгини,- и это при самом восторженном
преклонении Александра 1 перед "прекраснейшим украшением своего дворца"
- порождали минуты тяжких сомнений и горьких раздумий, но не сбивали с пути.
Несравненная певица, чей "волшебный голос" покорил Европу ("Поет
как ангел",- говорил П. А. Вяземский), а сцепический талант восхитил
первую актрису Франции м-ль Марс, да и не ее одну, должна была довольствоваться
скромной ролью любительницы-дилетанта, правда, не в том сокрушительном смысле
слова, как его теперь толкуем мы.
Незаурядная писательница, автор романтических стихотворений, незаконченной
исторической поэмы "Ольга", поэтической "Славянской картины",
написанной изящной французской прозой, в 30 лет овладела в совершенстве русским
языком, чтобы не чувствовать себя "изгоем" российской словесности,
но так и осталась автором никому теперь не известных, нечитаемых томиков "oe
uvres..." ("Сочинений").
Ее углубленные занятия русской историей и скандинавской археологией, опережающие
время идеи о создании национального музея и патриотического общества, раскрывающего
Европе "достопримечательности нашего отечества", принесли ей общественное
признание, но и оно не пошло дальше торжественных провозглашений "сумасбродной"
княгини почетным членом всяческих ученых обществ, где ее проекты, как водится,
клали под сукно.
Русская по рождению и стремлениям, большую часть жизни она провела в Италии,
среди "российских снегов" появлялась не часто, но пребывание ее
в доме на Тверской (конец 1824 - 1829) прошло под "счастливым созвездием"
и оставило неизгладимый след.
Она вошла в московские салоны,
Чтоб в городе шатровых куполов
Пропеть под мерный гул колоколов
Палящие Петрарковы канцоны.
И полюбила темные иконы,
Кириллицу, славянский часослов.
Чтоб вспоминать о них среди балов
В толпе конгрессов Вены и Вероны.
Но снова древний Рим пред ней возник
И позабыла в дыме базилик
О бедных храмах с нищими в приделах,
Когда горящий пурпуром прелат
Пред нею пел в торжественных капеллах
Терцины католических кантат.
Даже претерпевая всяческие крушения, дом на Тверской все же не утрачивал
памяти о самом блестящем московском салоне, некогда жившем, певшем, дышавшем
в его стенах. Точно и дому засчитывались многие достоинства его хозяйки, никак
не походившей ни на своих жеманных сестер - всех этих "Зизи" и "Мими",
ни на засохших над книгой "педантов"-дам, не забывшей о женственности,
не ставшей
...семинаристом в желтой шале
Иль академиком в чепце.
Через ее салон-"академию" прошли люди, представлявшие самые выдающиеся
художественные и умственные силы: Е. А. Баратынский и А. А. Дельвиг, В. А.
Жуковский и Н. М. Языков, П. А. Вяземский и И. И. Козлов, В. Ф. Одоевский
и Д. В. Давыдов, С. А. Соболевский и А. И. Тургенев, Д. В. Веневитинов и Ф.
И. Тютчев, В. К. Кюхельбекер и Д, И. Завалишин, С. Е. Раич и П. И. Шаликов,
Н. М. Погодин и С. П. Шевырев, А. Ф. Хомяков и братья Киреевские. Перечислить
всех- значит поднять целый пласт русской художественной культуры.
Вяземский подтвердит: "В Москве дом княгини Зинаиды Волконской был изящным
сборным местом всех замечательных и отборных личностей современного общества.
Тут соединялись представители большого света, сановники и красавицы, молодежь
и возраст зрелый, люди умственного труда, профессора, писатели, журналисты,
поэты, художники. Все в этом доме носило отпечаток служения искусству и мысли.
Бывали в нем чтения, концерты, дилетантами и любительницами представления
итальянских опер". Круг литературный, художественный, сложившийся благодаря
особому дару хозяйки сплотить столь непохожих людей, имел связью "не
личность, не выгоду, а идею", аристократия духа брала здесь верх над
аристократией рода. Основа общественного престижа - "иерархия душевладения"
в зачет не шла,
Это был дом не как другие, где даже танцуют от скуки. Здесь не сражались в
карты ("Карты! - восклицал современник. - Да без них ступить нельзя"),не
предавались чревоугодию, и Бахус еще не стал покровителем этого храма искусства.
Душа и тело дома были пока едины. В нем бился пульс человеческой радости,
дружества и веселой талантливости. Когда же времена ожесточились, дом не отступился
от своих традиций, напротив, он стал в оппозицию, не дрогнув пред всепроницающим,
"зимним" взглядом нового русского самодержца Николая 1.
ДОМ-"ОППОЗИЦИЯ"
Тон общества менялся наглазно; быстрое нравственное падение служило печальным
доказательством. как мало развито было между русскими аристократами чувство
личного достоинства. Никто (кроме женщин) не смел показать участия, произнести
теплого слова о родных, о друзьях, которым еще вчера жали руку, но которые
за ночь были взяты...
Одни женщины не участвовали в атом позорном отречении от близких...
А. И. Герцен
В исходе 1825 года древняя столица была сильно взбудоражена. Возбуждению,
толкам, слухам нет конца. В водоворот событий вовлечен и дом на Тверской.
Его хозяйка "княгиня Зенаида" доносит до нас свои "мучительные
воспоминания" об этих днях. Она еще видит "черное сукно, повешенное
на окнах, на балконах вдоль всех домов" (как траур по скончавшемуся в
Таганроге ее покровителю Александру I), а по Тверской уже мчатся курьеры с
приказами: один - присягнуть Константину, другой - Николаю, следующий с подробностями
о "происшествии" 14 декабря. Из салона исчезают многие лица. Тщательно
закупоренные повозки с жандармами "настороже" несутся на следствие
в Петербург. В обратном направлении, в Москву, перемещается царский двор,
торжествующий победу. 22 августа 1826 года на Москву лежится отблеск "кровавого"
фейерверка, а из Кремля доносятся 85 коронационных залпов, извещающих о благополучном
восшествии на престол императора Николая. "Всеобщее торжество" не
должно быть нарушено даже скрытым участием к казненным и осужденным. Знак
внимания к их нераскаявшимся родственникам может быть сочтен и за измену.
В таком контексте всеобщей подавленности и немой подозрительности состоялись
26 декабря 1826 года проводы Марии Волконской в салоне ее "третьей невестки".
Они могли быть расценены как акция политическая, тем более что тайную полицию
давно не устраивали независимость княгини и ее "зуб на правительство":
"Между дамами, две самые непримиримые и всегда готовые разрывать на части
правительство,- княгиня Волконская и генеральша Коновницына. Их частные кружки
служат средоточием всех недовольных, и нет брани злее той, какую они извергают
на правительство и его слуг..."
В жизни дома было много прекрасных дней и незабываемых вечеров, но этот был
особенный, "незабвенный". Мемуаристы, да и сами его участницы, обе
княгини Вол- конские, оставили письменные тому свидетельства. "Княгиня
Зенаида" - в духе восторженной романтической экзальтации: "О ты,
пришедшая отдохнуть ко мне! Ты, которую я знала лишь три дня и назвала своим
другом! Твой образ запечатлелся в моей душе. Мой взор все еще видит тебя...
Ты молода... а твое прошлое уже навсегда оторвано от настоящего; твой день
угас, но вместо тихого вечера сразу настала темная ночь". Мария Николаевна
написала просто и безыскусно: "В Москве я остановилась у Зинаиды Волконской...
она меня приняла с нежностью и добро- той, которые остались мне памятны навсегда;
окружила меня вниманием и заботами, полная любви и сострадания ко мне. Зная
мою страсть к музыке, она пригласила всех итальянских певцов, бывших тогда
в Москве, и несколько талантливых девиц московского общества; Я была в восторге
от чудного итальянского пения, а мысль, что я слышу его в последний раз, еще
усиливала мой восторг. В дороге я простудилась и совершенно потеряла голос,
а пели именно те вещи, которые я лучше всего знала; меня мучила невозможность
принять участие в пении. Я говорила им: "Еще, еще, подумайте, ведь я
никогда больше не услышу музыки". Тут был и Пушкин, наш великий поэт;
я его давно знала; мой отец приютил его в то время, когда он был преследуем
императором Александром 1 за стихотворения, считавшиеся революционными".
Проживая множество жизней, дом не уставал "задавать вопросы". Теперь
вставал еще один, не последний: как же случилось, что под крышей храма Бахуса
благополучно устроились и люди и божествам? Как строгая Фемида не посчитала
зазорным укрыться рядом с веселым Вакхом, а возрожденный Аполлон, бескорыстный
куратор искусств, вторгся в царство Maмона)
0 злоключениях слепой Фамиды, ведавшей правосудием на третьем этаже особняка,
который Елисеев отдал коммерческому суду, поведал В. А. Гиляровский. 0 новоселье
литературно-художественного кружка, расположившегося тут же, в залах над елисеевским
магазином, стоит напомнить.
Литературно-художественный кружок был открыт в 1899 году в доме на углу Воздвиженки
(просп: Калинина) и Кисловского переулка и постоянно менял свои пристанища.
Н. Д. Телешов вспоминал, с какими нетерпеливыми надеждами артистическая и
литературная Москва ожидала открытия кружка, своеобразного "дома"
и "приюта", "где было бы возможно чувствовать себя свободно,
отдыхать и общаться со своими людьми, с товарищами по стремлениям, попросту
и без церемоний, как в своей семье".
Осенью 1901 года адрес кружка изменился. Вечером 21 октября в доме на Тверской
состоялось собрание, посвященное памяти М. Ю. Лермонтова, в котором участвовали
Н. Н. Фигнер и Ф. И. Шаляпин. А после огромного успеха "Травиаты"
в Новом театре (ныне здание Центрального детского театра) сюда приехал и Л.
В. Собинов. Юмористический "Будильник" тут же откликнулся на это
новоселье:
" - Почему этот репортер здесь присутствует, а его приятель - литератор
отсутствует?
- У последнего нет фрака ...
- Здесь сегодня артисты играются
- Да, как всегда... за карточным столом .,
- Интересно, сколько здесь литераторов?
- Настоящих всего 7, а мнящих себя литераторами 77..."
"Неприсяжный рецензент" журнальчика недоволен "сюрпризом"
новоселья, ворчит, что "бас г. Шаляпин выступил баритоном", спев
арии из "Демона". "Шалость" великого артиста и "баловня"
толпы ему не по душе: "Если уж "баловаться", то г. Шаляпину
следовало бы спеть теноровую арию..."
Собинов, Шаляпин, Фигнер:.. В доме вновь звучат великие голоса.
Адрес кружка, кстати сказать, своеобразного преемника старого салона и предшественника
творческих союзов (рядом в доме № 16 по улице Горького теперь расположено
Всероссийское театральное общество им. А. А. Яблочкиной), скоро переменился.
Здесь ему стало тесно. Дом наполнился обитателями меблированных комнат, тоже
благополучно разместившихся над кровом храма Мамона.
27 января 1914 года в квартире № 8 остановился М. Горький, только что вернувшийся
из-за границы. 4 февраля он во второй раз обосновался в доме.
