ЛЕТОПИСЬ ДОМА
Здание
было построено, вероятнее всего, в 80-х годах 18 столетия. Это было время
расцвета классицизма в русской архитектуре - так называемый зрелый период
его, характеризующийся строгими и простыми формами, симметричной композицией
фасадов, скромным и изящным декором.
В отличие от многих зданий этого времени, расположенных в глубине участка,
за обширным парадным двором, дом был выдвинут на линию улицы. Его три части
- центральная и несколько пониженные по сравнению с ней два боковых крыла
- образуют симметричную фронтальную композицию. Все три части объединены междуэтажной
тягой, горизонтальным рустом и веерными замками окон первого этажа. Центр
здания выделен небольшим пилястровым портиком дорического ордера, завершенным
фронтоном. Над окнами второго этажа проходит ряд прямоугольных нишек, сменяющихся
полукруглыми на боковых крыльях. В этих нишках - изящные барельефы на античные
темы. Здание внешне очень скромно и в то же время представительно - это особенность
многих архитектурных произведений эпохи классицизма.
Улица Немировича-Данченко, где стоит дом № 6, называлась ранее еще и Алексеевским
переулком. Это название было дано по церкви Алексея Митрополита, некогда находившейся
на месте нынешнего жилого дома № 5-7, построенного в 1938 году. Местность,
где стояла церковь, называлась в народе Глинищи - по глинистой почве, преобладавшей
здесь. Отсюда и более позднее название переулка - Глинищевский. В 1943 году
он был переименован в улицу Немировича-Данченко. Владимир Иванович Немирович-Данченко
- выдающийся советский режиссер, один из основателей и руководителей Московского
Художественного театра - жил здесь в доме № 5-7 в 1938-1943 годах.
От 18 века до нас дошли имена и прозвища первых владельцев домов в этой местности.
В 1638 году в Москве были переписаны все жители с целью выяснить, кто и с
каким оружием может выступить на ее защиту. Тогда в районе Глинищ, согласно
этой переписи, находился двор Данилы Телепнева. Сам владелец был обязан в
случае нападения на Москву "где государь укажет быть на службе, и люди
ево с ним", как сообщалось в так называемом "Росписном списке".
Через тридцать лет в Москве была произведена новая перепись населения, и при
этом перечислялись дворы и в Глинищевском переулке - хлебника и масленника,
сырейщика и подьячего, дьяка и стольника. Рядом с ними находились дворы стряпчего
Григория и дворянина Данилы Телепневых. В их роду этот участок числился и
в 18 веке. В Центральном государственном архиве древних актов в Москве хранится
несколько тысяч планов московских дворов, снятых в 1750-1780 годах. Среди
них нашлись и планы участка в Глинищевском переулке. Первый такой план датирован
1757 годом. В прошении, приложенном к нему, тогдашний владелец подполковник
Иван Телепнев просил у Московской полицмейстерской канцелярии разрешение "старое
строение сломать, а вместо того вновь на оном месте построить хоромы с сенями,
баню с предбанником, чему от архитекторских дел при сем прошении предъявляет
план". На нем деревянные хоромы были изображены стоящими в глубине участка.
Каменное здание на этом участке впервые показано на плане 1773 года, снятом
после большого пожара, случившегося в районе Тверской улицы 14 июля того же
года. Пожар был немалым, он еще усиливался вихрем, от которого, по донесению
московского генерал-губернатора князя М.Н. Волконского, "в 18 верстах
от Москвы во многие подмосковные приносило уголь и згорелые бумаги".
Тогда участок уже принадлежал князю Александру Черкасскому, по прошению которого
в следующем году обгорелые каменные палаты "начеты ломать".
Через пять лет, 6 июля 1778 года, князья Черкасские продают участок с каменными
палатами, так, вероятно, и не поправленными после пожара, новому владельцу,
Матвею Васильевичу Дмитриеву-Мамонову, который сразу же просит Московскую
полицмейстерскую канцелярию разрешить ему "вновь перестроить на прежнем
месте полаты в два этажа".
М.В. Дмитриев-Мамонов, происходивший из семьи адмирала Василия Афанасьевича
Дмитриева-Мамонова, одного из "птенцов гнезда Петрова", занимал
немалые должности при Екатерине Второй - были сенатором, и президентом Вотчинной
коллегии, и главным директором Межевой канцелярии. По распоряжению императрицы,
благоволившей к Мамонову, он производится в чин тайного советника и получает
80 тысяч рублей на уплату долгов. Как раз в это время он и покупает дом в
Глинищевском переулке и, возможно, вместо поправки старых палат строит дошедший
до нашего времени дом.
У Матвея Васильевича воспитывался его внук - Матвей Дмитриев-Мамонов (1790-1863).
В 1812 году молодой Дмитриев-Мамонов, будучи после смерти отца и деда одним
из самых богатых людей в России, вызвался за свой счет набрать, обмундировать
и вооружить целый полк солдат. Тогда, в начале Отечественной войны, как писал
А.С. Пушкин в своем незаконченном романе "Рославлев", "везде
толковали о патриотических пожертвованиях. Повторяли бессмертную речь молодого
графа Мамонова, пожертвовавшего всем своим имением. Некоторые маменьки после
того заметили, что граф уже не такой завидный жених…". Он был назначен
шефом полка с чином генерал-майора и за участие в сражениях при Тарутине и
Малоярославце был награжден золотой саблей с надписью "За храбрость".
Дом же Дмитриевых-Мамоновых в Глинищевском переулке переходит в другие руки,
после того, как Матвей Васильевич покупает себе новый, значительно больший,
на Тверской улице (где позднее обосновалась Глазная больница). В 1787 году
он продает дом Д.А. Олсуфьевой, которая, в свою очередь, через семь лет уступает
его французу, приехавшему в Россию из Авиньона, полковнику графу Людовику
де Жилли.
Сведений о нем сохранилось немного - известно только, что граф в 1793 году
в числе других французов, живших в России, отрекается под присягой "от
правил безбожных и возмутительных в земле их ныне изповедуемых, введенных
похитителями правления и власти". Дело в том, что свершившаяся в конце
18 века Великая французская революция вызвала гнев Екатерины Второй, и она
издала указ, по которому в России могли остаться жить только те французы,
которые принимали эту присягу. В нескольких номерах газеты "Московские
ведомости" летом 1793 года печатались списки "обоего пола французов",
которые согласно указу отрекались от событий, происходивших тогда на их родине.
В числе их был и граф Жилли, и некая Мари-Роз Шальме, также имевшая отношение
к дому в Глинищевском переулке, но позже, уже в 19 веке. Она и ее муж, следующий
владелец дома, Николай Обер, часто упоминаются и в воспоминаниях современников,
и в исторических работах о Москве 1812 года, и даже в художественной литературе.
Во время Великой французской революции семья Оберов, называвшаяся по своему
поместью еще и Оберами д` Аркон, переселилась, как и многие другие французы,
в Россию. В Москве глава семьи Николай Обер долго служил гувернером в русских
аристократических семьях, а одно время он был поверенным графа де Жилли. Вероятно,
у него в начале 19 века Обер и купил дом в Глинищевском переулке. Позже он
вступил в московское купечество - стал купцом второй гильдии.
О нем много говорили в Москве осенью 1803 года. Тогда ждали волнующего и ранее
невиданного зрелища - полета на воздушном шаре. В Москву из Санкт-Петербурга
должен был приехать известный воздухоплаватель Жак Гарнерень, где он показывал
свои полеты на воздушном шаре, заполненном горячим воздухом. Для доказательства
безопасности этих полетов, по словам очевидца, к маленькому шару "привязал
он кошку с зонтиком, а к привязи фитиль, который через несколько минут, догорев
и пережегши привязь, освободил от шара кошку, и она с зонтиком сохранно спустилась
на землю…". В начале сентября 1803 года в маскарадной зале Петровского
театра, стоявшего на месте современного Большого, демонстрировался воздушный
шар и можно было "видеть любопытства достойную внутренность его".
Гарнерень полетел не один - его сопровождал Николай Обер. Аэронавты поднялись
20 сентября 1803 года с поля у Крутицких казарм и опустились у Остафьева,
подмосковной усадьбы князей Вяземских. Такие путешествия были тогда настолько
редки и необычны, что рассказы о них ходили не только в Москве, но и за границей.
Как писал один из москвичей, служивших в то время в Неаполе, "Гарнереневу
путешествию здесь все дивятся". Сам же Гарнерень написал целую книгу
о своих полетах в Петербурге и Москве: "Подробности трех воздушных путешествий,
предпринятых г. Гарнеренем в России", где привел очень любопытные сведения
о полетах на воздушном шаре.
Жена Николая Обера Мари-Роз, урожденная Шальме, к концу 18 века была владелицей
дома № 16 на Кузнецком мосту, где ее брат Франсуа содержал фабрику игральных
карт и где, возможно, у нее помещался модный магазин - их на Кузнецком мосту
было тогда множество.
В 1798 году она продает дом на Кузнецком мосту и в начале 19 века открывает
в доме в Глинищевском переулке "громадный магазин художественных бронз
и разных других ценных вещей". На доме, по словам ее внука, известного
в конце 19 века скульптора Артемия Обера, висела вывеска: "Господ Обер
и Шальме", что дало повод москвичам называть хозяйку этого магазина за
ее торговые махинации и, главное, за высокие цены на товары "обершельмой".
Известный мемуарист начала 19 века С.П. Жихарев писал в своем дневнике 6 января
1805 года: "Большой бал у Высоцких. Кузины показывали мне свои наряды:
кружева, кружева и кружева; есть и четверть аршина шириною. Много денег оставлено
в магазине мадам Обер-Шальме! Не даром старики эту Обер-Шальме переименовали
в обершельму". Бытописательница дворянской Москвы 19 века Е.П. Янькова
в своих воспоминаниях, записанных ее внуком Д. Благово и изданных в 1885 году
под названием "Рассказы бабушки", так характеризовало ее: "…препронырливая
и превкрадчивая, к которой вся Москва ездила покупать шляпы". Магазин
ее был весьма популярен в Москве - тот же С.П. Жихарев писал, что "у
мадам Обер-Шальме такой приезд, что весь переулок заставлен каретами".
Ее магазин, по воспоминаниям, был "сборным местом всего высшего и богатого
московского общества".
Она не гнушалась и контрабандой. В декабре 1804 года граф Ф.В.Ростопчин писал
о том, что из Петербурга в Москву приехал флигель-адъютант императора и запечатал
магазин Обер-Шальме. "Потом, - сообщал он князю П.Д.Цицианову, - при
осмотре нашлось на 200 тысяч запрещенных вещей". Но оборотистую хозяйку
магазина спасли ее знатные покупатели - "вот и дело с концом", заключает
письмо Ростопчин.
Мадам Обер-Шальме настолько была известна в Москве, что Л.Н.Толстой нашел
нужным упомянуть о ней в "Войне и мире". В романе рассказывается
о том, что в конце января 1812 года граф Илья Андреевич Ростов с Наташей и
Соней приезжает в Москву - надо было готовить приданое дочери и продавать
подмосковную усадьбу. Они останавливаются около Арбата, в Старой Конюшенной,
в том самом доме, откуда позже Анатоль Курагин чуть было не увез Наташу. Хозяйка
дома Мария Дмитриевна Ахросимова на другой день после приезда Ростовых везет
барышень прежде всего к Иверской иконе, а потом к мадам Обер-Шальме, где они
заказывают почти все приданое…
Торговле мадам Обер-Шальме пришел конец в 1812 году. Перед вступлением французских
войск в Москву ее муж, Николай Обер, в числе некоторых других иностранцев
был выслан из Москвы новым главнокомандующим Ф.В.Ростопчиным. Жена Обера Мари
Роз осталась в городе. Вскоре наполеоновская армия вступила в Москву, и почти
сразу же в городе начались пожары. Но ни Глинищевского переулка, ни дома Обер-Шальме
они не коснулись. Сама владелица дома, француженка по происхождению, была
настолько известна в Москве, что Наполеон вызвал ее в Петровский дворец, где
он спасался от губительного пожара. Беседа Наполеона с Обер-Шальме продолжалась
около часа. Один из мемуаристов, оставивший ценные воспоминания о Москве 1812
года, так комментировал это совещание с мадам Обер-Шальме: "…не знаешь,
что и подумать о великом человеке, который спрашивает и кого же, г-жу О.,
о предметах политики, администрации и ищет совета для своих действий у женщины!
Не следует думать, что она одна удостоилась такой милости: к нему также приводили
множество невежественных глупцов, и он у них искал истины…".
Советы московских французов не помогли Наполеону, и ему пришлось покинуть
сожженную и разоренную Москву. Обер-Шальме с двумя маленькими сыновьями ушла
вместе с наполеоновской армией, но в дороге умерла от тифа. Сыновья ее, однако,
добрались до Франции, выросли там, получили образование.
После изгнания наполеоновских завоевателей Москва лежала почти вся в развалинах.
Из 9151 дома, которые числились в городе в 1811 году, уцелело 2626 домов,
т.е. около одной трети. Но тот район, где находился дом Обер-Шальме, пострадал
мало, и ее магазин оказался не только не тронутым пожаром, но и не разграбленным.
В доме в то время жил наполеоновский префект Лейт. Очевидец рассказывал, что
при отступлении французов обитатели дома оставили его так поспешно, что "на
столе нашли вилки воткнутыми в котлеты, а возле лежали ножи, которые должны
были разрезать их. Бездельница Шальме все оставила". Она действительно
оставила все - дом был наполнен разного рода товарами. 27 октября 1812 года
Ф.В.Ростопчин писал в Петербург: "Многие из иностранцев, присягнувшие
на подданство России, изменили ей и, служа неприятелю, отправились с ним,
оставя здесь свои имущества и домы; в числе сих торговка Обер-Шальме, у которой
пребогатый магазин. Все сии домы и что в них запечатано. Мое мнение оконфисковать
в казну и после продать с публичного торгу". Но, несмотря на "опечатывание",
имущество еще до распродажи расходилось по рукам. Сам Обер- полицмейстер Ивашкин,
живший в этом доме и ответственный за сохранность имущества в нем, успел немало
поживиться. Сын Ф.В.Ростопчина в своей книге писал, как при описи имущества
Обер-Шальме жена Ивашкина, отбирая себе понравившиеся вещи, спрашивала мужа:
"Как, дорогой, можно ли?". На что обер-полицмейстер милостиво отвечал
ей: "Можешь, дорогая, можешь".
21 ноября Ростопчин дал предписание Ивашкину: "…магазин Обер-Шальме…конфисковать
и продать с публичного торгу, вырученные же деньги употребить на вспоможение
разоренным московским жителям". Но разоренным жителям досталось не так
уж много - большая часть средств разошлась по рукам чиновников.
Объявление о распродаже бывшего имущества Обер-Шальме появилось в "Московских
ведомостях" только в мае 1813 года: "От Московского г. Обер-полицмейстера
сим объявляется: по предписанию господина Главнокомандующего…продаваться будут
в пользу бедных аукционным порядком оконфискованныя разныя фарфоровыя, бронзовыя
и прочия вещи после московской второй гильдии купчихи французенки Шальме,
ушедшей с неприятелем, в прежде бывшем доме ея, состоящем Тверской ч., в приходе
церкви Алексея Митрополита, между Тверской и Дмитровки. Продажа сия начнется
с 11 числа сего месяца и продолжаться будет по воскресеньям и четверьгам от
пяти до восьми часов по полудни".
Список проданных вещей сохранился - в нем перечисляются самые разнообразные
вещи. Тут духи, помада и румяна, люстры, канделябры и часы, 35 дюжин фарфоровых
чашек, 140 ваз и 186 зеркал, 2 пуда 36 фунтов табаку и даже "Бонапартиев
бюст медной", проданный на аукционе за 102 рубля 15 копеек. Всего же
на распродаже имущества мадам Шальме, стоившего сотни тысяч, было выручено
34 892 рубля и 24 копейки.
В бумагах хозяйки модного магазина сохранились денежные векселя и прочие долговые
обязательства, свидетельствующие о размахе ее торговых операций: документов
осталось на огромную сумму - 764 547 рублей.
После возвращения московских властей в город дом в Глинищевском переулке заняла
канцелярия обер-полицмейстера, которая находилась в нем в продолжение 4 лет,
несмотря на то, что 30 августа 1814 года манифестом Александра Первого было
объявлено прощение владельцам домов, сотрудничавшим с войсками Наполеона.
В октябре 1816 года дом был возвращен Федору и Лаврентию Оберам, сыновьям
Николая Обера, который был назначен опекуном. Он умер в 1826 году, прожив
жизнь, полную приключений. Его внук писал, что записки деда, Николая Обера,
были переданы знаменитому романисту Александру Дюма.
Дом по разделу
с братом достался Лаврентию Оберу, вернувшемуся в Россию из Франции. Он сдал
его в наем московскому купцу Ивану Коппу, который завел там гостиницу "с
ресторацией". Сам же Л. Обер преподавал французский язык в 1-й московской
гимназии, а потом перешел в театральное ведомство - стал смотрителем Малого
театра и управляющим театральной конторой. Он был знаком со многими выдающимися
деятелями искусства и собирался написать о них воспоминания, но успел написать
только о своих встречах с Пушкиным в Москве.
Гостиница Коппа была известна под названием "Север". Она была популярна
в Москве - рядом с шумной Тверской, со станцией дилижансов и в то же время
в тихом переулке. По свидетельству "Указателя зданий города Москвы",
изданного в 1826 году, в ней "нумера расположены спокойно, вины и стол
хороши". В этом доме еще и при мадам Обер-Шальме останавливались постояльцы
- так, здесь жил художник-миниатюрист Пьетро де Росси.
В феврале-марте 1823 года в гостинице останавливался А.А.Бестужев-Марлинский,
тогда уже известный писатель и критик. В конце того же года он вступает в
Северное общество декабристов, становится одним из деятельных его членов.
В декабре 1825 года А.Бестужев был активным участником выступления на Сенатской
площади.
Но самый блистательный период истории этого дома связан с именем Александра Сергеевича Пушкина.