Когда
Гребенщиков пел эту строчку в далёкие 80-е, 
мало
у кого возникали ассоциации иные, чем были заложены в неё Б.Г. А сейчас
она вспомнилась мне безотносительно с опосовевшему «Аквариуму». Я
пришла на концерт - теперь уже можно сказать «старой питерской команды»
- «Телевизор».
Господи, как давно это было! На сцену ленинградского рок-клуба вышел
угловатый высокий юноша в широком пиджаке и залитым лаком коконом
волос. Он пел угловатые тексты, и ломаные движения рук немного раздражали
публику, влюблённую тогда в драйв молодого БоГа и интимно-простого
Майка. «Телевизор» был непонятен и казался очень холодным, тусклым.
Немного позднее у Михаила Борзыкина появилась своя публика. Но и она
жаждала в основном невразумительно-стрёмных песенок типа «Твой папа-фашист»
и «Три-четыре гада». На Подольском рок-фестивале в 1987 г. именно
на выступлении «Телевизора» администрация площадки, где проходил фестиваль,
несколько раз вырубала электричество, стремясь прекратить «безобразие
на сцене». Борзыкин стал почти культовым героем.
Шли
годы. Майк и Цой умерли. Гребенщиков стал старым, толстоватым, попсоватым
папиком с замашками гуру, выступающего с проповедями здорового образа
жизни на стадионах. «Аукцыон» тусуется по консерваториям – развлекает
эстетов. А в московских клубах вдруг «всплыл» старый, чёрно-белый
ящик с электронно-лучевой трубкой ленинградского телевизионного завода.
Подтирая сопли и захватив старые советские хлопчато-бумажные трусы
с земляничкой на передке, чтобы крутить их над головой, вспоминая
буйную юность, я побрела на выступление «Телевизора», заранее сетуя
на быстротекущее и вялостоящее… время. Я ничего хорошего не ждала:
сопли и слюни ностальгирующих пердунов – это не моё любимое зрелище.
Тем более неожиданным было моё потрясение от того, что я увидела.
Да, в зале я заметила кое-кого из моих старых знакомых, но постаралась
даже не попасться на глаза этим разжиревшим «пацанам», один из которых
сейчас увлёкся пахабно-америкосовским регби (а раньше играл «волну»
в некоем изысканном московском проекте), другой стал бухгалтером в
банке, а был фанатичным питерским студентом-любителем рок-н-ролла.
Но самое главное, это то, что происходило на сцене. А на сцене был
угловатый высокий мужчина в широком пиджаке… ломаные движения рук…
волна волос… чёткий ритмический рисунок стиля «нью вэйв», почти забытый
сейчас всеми 
даже
за границей. А у нас его и не знали-то толком никогда. Изящная компьютерная
звуковая «подложка», создающая плотный фон для гитариста и ударника,
очень современная и нескудоумная компьютерная визуализация концерта
на заднике сцены. Монтаж цифровых эффектов, домашних заготовок и «живой
камеры» из зала смотрелся живенько и ненавязчиво. Немного пафосным
был скелет, вальяжно сидящий у включённого телевизора, на экране которого
шёл непрерывный поток современного телевещания. Но зато как весело
было совпадение говорящих голов тадепутов со строчками «Твой папа
– фашист». Кстати, программа концерта была выстроена очень грамотно,
чего раньше за Борзыкиным не замечалось – всё же он повзрослел и поумнел
изрядно. Новые песни чередовались с известными старыми, что подогревало
публику, никаких тяжких пауз с тоскливыми просьбами технарям «гитару
в мониторы», никаких заигрывающих комментариев публике, всё драйвово,
стильно, достойно. А как хорошо сохранился сам Борзыкин! Глазки ясные,
умненькие, жира на животе ни капельки, двигается гибко, красиво. Тут
я сунула заготовленные старые х/б трусы в косметичку, а стала лихорадочно
срывать с себя кружевные модные со светящимся значком @ на лобке,
чтобы кинуть их на сцену.
