Быть богатыми и безразличными.

Власть озабочена проблемами молодых, но отодвигает их решение на другое поколение

Интервью Александра Тарасова Розе Цветковой

 

На прошлой неделе было официально объявлено о том, что руководителем вновь созданного при правительстве Комитета по делам молодежи назначен экс-лидер молодежного движения «Наши» Василий Якеменко. Поможет ли реанимация давно сокращенного ведомства государственному осознанию проблем молодых, чего на самом деле хочет и к чему стремится молодежь России, свое мнение «НГ» высказывает содиректор Центра новой социологии и изучения практической политики «Феникс» Александр Тарасов.

– Александр Николаевич, какая она, сегодняшняя молодежь России?

– Существует международно принятое понятие, что такое молодежь. Молодежь, по этому представлению, это люди в возрасте от 13 до 30 лет. Все без исключения люди этого возрастного диапазона являются «молодежью», входят в эту социально-возрастную категорию. Если же говорить о российской молодежи, то надо учитывать, что мы сталкиваемся с грандиозным социальным, имущественным, культурным, идеологическим и т.п. разбросом. Поэтому нельзя говорить о молодежи вообще. Это абсолютно ненаучный подход. Ведь у нас существуют и религиозные организации, состоящие из молодежи, и политические молодежные движения и объединения эскапистского характера, вроде «ролевиков», поголовно состоящие из молодых. Это – разные миры, они могут пересекаться, но могут и абсолютно не взаимодействовать. И наркоманы у нас, кстати, тоже преимущественно молодежь.

– И все же, можем ли мы сейчас говорить про какие-то общие, в том числе идеологические цели подавляющего большинства молодежи?

Разумеется, нет, нельзя всех мазать одной краской. Даже про времена Ленинского комсомола нельзя сказать, что тогда была какая-то общая идеология. Хотя, допустим, со второй половины 70-х годов подавляющее большинство молодежи откровенным образом презирало карьеристов, тех, кто пытался строить карьеру в комсомоле, а потом в КПСС. Таких никто не любил, их все презирали и считали, что это те, кто готов идти по головам.

Тогда именно потому, что была однопартийная система и официальные указания, что одобряется, а что нет, и могла сложиться такая ситуация, при которой большая часть молодежи стихийно вырабатывала некоторые формы молодежного общественного мнения в противостояние официальной системе…

– То есть молодым людям того времени был свойственен дух противоречия, который ставил их в оппозиционную позицию?

– Не обязательно оппозиционную. Оппозиционная – это когда вы выстраиваете другую идеологическую систему, противостоящую той, что вам навязывают. А если вы эту систему не выстраиваете, а просто отстраняетесь от официального и не хотите в нем участвовать или участвуете чисто формально, то это не оппозиция, с точки зрения политических наук. Это скорее можно назвать аполитичным поведением, неосознанным. И коль скоро оно неосознанное, то не может носить структурного характера. То есть человек сегодня поступает так, завтра чуть-чуть по-другому, послезавтра уже иначе, потому что он не осознает и не может четко объяснить даже сам себе, не говоря уже о других людях, почему он так поступает. А вот когда есть идеология, человек и в первой, и во второй, и в третьей и в последующих ситуациях поступает объяснимо, осознанно, поскольку он уже сам знает, почему он поступает именно так.

– Если попытаться сравнить молодых людей сегодняшних и того времени, что изменилось в их отношении к жизни?

Если раньше внутри социально-возрастных молодежных групп происходило воспроизводство стереотипов, моделей поведения, идеологических установок, и потому принципиальной разницы между людьми 15-летними и 25-летними не было, они друг друга понимали, то в условиях очень быстрых социальных изменений в 90-е годы сложилась такая ситуация, что люди переставали друг друга понимать. Причем с довольно маленьким разрывом времени – всего в полтора-два года. Так случилось, что каждая следующая группа спустя такие небольшие временные периоды слушала уже другую музыку, читала другие книги, смотрела другие фильмы и общалась другим способом друг с другом. У них складывалось иное отношение к таким понятиям как дружба, любовь, были другие правила общения в группе, менялись интересы и т.д. Они просто друг друга не понимали.

Но за последние годы, за последние лет 5, произошло достаточно заметное сглаживание различий среди этих групп, теперь они лучше друг друга понимают. Но все равно наличествует крайняя разобщенность молодежи. Это самое первое отличие, о котором можно сказать. Из-за этого получалось и получается, что молодежь разъединена, даже в возрастном отношении разъединена, молодые с трудом устанавливают друг с другом контакты. А если им это трудно, то тем более трудно объединяться и действовать коллективно. То есть подавляющее большинство молодежи, про которую я только что говорил, оказалось тотально аполитично в первую очередь в силу очень быстро происходивших изменений социально-культурно-экономического характера.

Если посмотреть на то, кто оказался наиболее известным, прославленным из представителей молодежи прежних лет, то обнаружим, что это либо представители рок-культуры, которых в свое время пинком под зад вышибли из комсомола, либо те, у кого были крупнейшие проблемы с властью по идеологической линии. В какой-то момент они сделали свой выбор, послали далеко комсомол со всеми карьерными устремлениями и оказались абсолютно правы. А что касается комсомольских деятелей, которые строили свою карьеру, то какая-то часть из них, конечно, сейчас превратилась в финансистов или бюрократов. А про большую часть комсомольских активистов мы с вами ничего не знаем: они или спились, или умерли, или вообще неизвестно чем занимаются.

– Но ведь сейчас примерно те же самые желания у молодых людей. Они все хотят немедленной карьеры, чтобы иметь много денег. А если начать их спрашивать, для чего им необходимо столько денег, то в большинстве своем они затрудняются с ответом, либо говорят, что финансовая независимость нужна для того, чтобы их оставили в покое. То есть присутствует желание иметь много денег именно для того, чтобы не работать в конечном итоге.

– Абсолютно верно. Если вы возьмете грамотно проведенный опрос, сделанный независимой социологической службой, то результаты покажут, что большая часть опрошенных молодых хочет быть богатыми, и при этом не работать, а развлекаться. И это нельзя не назвать гипертрофированным инфантилизмом. Во все времена идеология правящих слоев и классов была преобладающей, она навязывалась всему населению, и то же самое происходит и сейчас. Официально одобряются богачи, считается правильным, что когда ты обеспечен, ты не работаешь. И если посмотреть на СМИ, к которым относятся и газеты, но в первую очередь я имею в виду, конечно, телевидение, поскольку большая часть молодежи, более 90%, никаких газет не читает, то вы увидите: специальный сегмент, направленный на работу с молодежью, показывает в качестве идеала богатых, здоровых, веселых, молодых, отдыхающих и развлекающихся людей. Это подается как норма, считается правильным – эти люди на пляже, в ночных клубах, постоянно танцующие, люди, у которых нет проблем с деньгами, а есть навороченные тачки и т.д. Именно они живут «простой интересной жизнью». И никто из них не работает, за исключением небольшого числа поп-звезд или владельцев, администраторов этих клубов. В общем, тех, кто занят в сфере индустрии развлечений, но эта занятость подается таким образом, что люди как бы и не работают, а просто числятся. И поскольку пропаганда подобного образа жизни начинается с раннего подросткового возраста, когда самостоятельное мировоззрение еще не выработано, молодые люди впитывают то, что им предлагается.

– Разве не опасна такая абсолютная приспособляемость сегодняшних ребят. Может быть, потому государство, тоже озабоченное этой проблемой, и решило реанимировать комитет по делам молодежи?

Когда в свое время комитет по делам молодежи распустили, было очевидно для всех грамотных людей, что это форменная глупость. Потому что существуют специфические молодежные проблемы, и значит должны существовать какие-то структуры, которые ими занимаются. Они их не решают, по моим наблюдениям, но хотя бы реагировать и сознавать проблемы молодых они должны. А то, что сейчас создан этот комитет, это, с одной стороны, логично, но с другой стороны, я не уверен, что он будет заниматься полезными делами. Это, как мне представляется, будет попытка воссоздать комсомол без комсомола. Потому что всех в движение «Наши» не загонят, но фактически то, что лидер этого движения Василий Якеменко теперь является «молодежным министром», это очень четкая маркировка.

И даже неважно, что он не будет одновременно лидером «Наших», но «Наши» – его детище, и все связи, все структуры, все доверенные люди у него оттуда. Это очень знаковое свидетельство того, что власть у нас озабочена ситуацией в молодежной среде и настроениями молодых людей. Это связано с тем, что за период, пока Путин находится во власти, число активно интересующейся политикой молодежи увеличилось вдвое. Было меньше 4%, стало свыше 8%. Это все равно микроскопическое число, но это свидетельство увеличения доли тех молодых людей, кто плохо относится к действующей власти (поскольку подавляющее большинство этих 8% – это оппозиционеры). Пускать этот процесс на самотек значит дождаться, что скоро таких станет уже 14%, например. А 14% от всей молодежи России – это очень солидная цифра.

– Вы считаете, что приверженцев нынешней политики власти на самом деле гораздо меньше того количества молодых людей, чьи представители как правило выставляются на митингах различными движениями, аналогичных «Нашим»?

Ситуация выглядит так же, как с православными. У нас РПЦ очень любит говорить о том, что 70% или даже 80% страны – это православные. И неважно, что потом выясняется, что эти «православные» в храмы не ходят, молитв не знают, постов и заповедей не соблюдают, и вся их жизнь полностью противоречит канонам православия.

Точно таким же образом, если остановить и спросить на улице молодого человека, нравится ли ему Путин, то он скажет: да, я за Путина. Но это совершенно не значит, что он побежит завтра жизнь отдавать за Путина. Ему гораздо интересней его развлечения, друзья, дела, компьютерные игры – что угодно, но не Путин. Вот если его снимут с уроков, вывезут бесплатно в Москву, он, конечно, приедет, а если ему выдадут бумажку с речевкой и скажут, когда нужно кричать, он с радостью покричит. Он к этому относится как к приключению. Это называется «бесплатная экскурсия в Москву».

– Получается, что при всей важности стратегически идеологической направленности, сейчас наблюдается отсутствие каких-либо идеологий в отношении молодежи? Какие же тогда перспективы ближайшие вырисовываются у нового поколения, на которое все надеялись, начиная перестройку?

– Давайте вернемся к тому, что у нас нет сейчас такой «единой» молодежи, какая была в советский период. У нас наблюдается очень большой разброс по группам, хотя и есть некоторый мейнстрим. Но этот мейнстрим, пусть он и большинство – это пассивное большинство. А активные меньшинства – это те, кто занимается политикой, идеологической пропагандой или религиозной агитацией, то есть те, кто пытается привлечь к себе союзников. Их, конечно, очень мало, таких активных молодых людей…

Дело в том, что политически и социально активные молодые люди даже в «перестройку» не составляли большинства населения. У нас было в то время около 280 млн. человек, вот и прикиньте, какую долю от общего числа населения составляли люди, которые собирались на митинги. Ведь даже самый крупный митинг в Москве, в городе, который был тогда 11-миллионным, собирал вместе с приехавшими из Подмосковья не более 120 тыс. человек. В провинции эти цифры были намного меньше. То есть и тогда активных все равно было меньшинство. А с тех пор даже среди этого активного меньшинства произошло катастрофическое разочарование в политике. Люди обнаружили, что по большей части их обманули и кинули. И это катастрофическое разочарование в политике в значительной степени было воспринято детьми в их семьях. Это с одной стороны. А с другой стороны, когда в стране в 90-е была произведена экономическая катастрофа, то родители занялись выживанием, им приходилось работать на пяти работах с утра до вечера, и детьми они совершенно не занимались. Причем не занимались в тот самый раннеподростковый период, когда формируются основы на всю жизнь – мировоззренческие, поведенческие. Дети тогда были предоставлены сами себе.

Сегодняшняя ситуация не дублирует ситуацию конца 80-х – начала 90-х годов, в частности, и за счет большего социального расслоения, и из-за большего разброса стратегий поведения. Происходит и будет происходить дальнейшее превращение общества в общество кланово-кастовое. Люди из разных социальных групп и слоев все меньше будут понимать друг друга, все реже находить общий язык, они перестанут общаться друг с другом, да они и сейчас уже практически не общаются и искренне не понимают, как у других людей могут быть какие-то иные, не такие, как у них, проблемы. Со временем они станут не понимать друг друга тотально, они будут смотреть на представителей других социальных групп как на инопланетян.

– Но значит, что рано или поздно, но это неизбежно приведет к очередной революции?

– Да. Нынешняя социальная политика готовит почву для революции. Только это будет не завтра и не послезавтра. Это достаточно медленные процессы, они занимают десятилетия. И делается это не специально, не сознательно. Бóльшая часть социальных элит у нас занята проблемами собственного обогащения и стабилизации ситуации, если они уже достигли финансового благополучия. Никаких заговоров тут нет. Они просто не задумываются о будущем, понимая, что к тому времени уже не им придется решать эти проблемы.

– Достаточно безотрадная картинка получается...

– Она потому такая, что стихийно сложившаяся. Когда нет сознательной и целенаправленной государственной политики в области молодежи, политики, рассчитанной не на год, и не на два, так и получается. У нас же все государственные действия носят реактивный характер: где загорелось, туда и побежали тушить…

10 октября 2007