text

МОЖНО ЛИ ДО ГЕРМАНИИ ДОПИЛИТЬ НА ВЕЛИКЕ?

Рассказ.

Два года мы были вместе. Полгода - порознь. А в мае стали по-одному.
Отдельно - в Германии, отдельно - в России.
Всё остальное теперь - неважно.

Уже июль.
Сегодня я еду к родителям на дачу.
Мы размещаемся в крайнем купе. Велосипед стоит, вывернув пыльное колесо, а я сижу, привалясь в угол и скрестив на сидении ноги. На шортах греется солнечный свет. Каждый волосок на голенях освещён. Без конца отъезжает дверь, и в вагон входит то пассажир, то торговец.
Настроение - ГОВНО. В груди болит. Состояние противопехотной мины: тронь - взорвусь. В наушниках беснуется хард-кор.
Внезапно решаю записать песню, которая вы-оралась этой ночью. Выключаю плейер, снимаю наушники, достаю из рюкзака ручку, бумажку и записываю. И тут над ухом раздаётся надтреснутый скорбный голос:
- Молодой человек, три рубля не одолжите? В Волоколамске верну.
Поднимаю глаза - и встречаюсь с чуть помутившимися, но всё ещё вполне живыми глазами. Ко мне, опершись на спинку сидения, склонился высохший мужчинка лет 60 с седой бородёнкой на загорелом морщинистом личике, одетый в заношенные брюки, безвкусную клетчатую рубашку и с ветхозаветной авоськой в руке. От него пахнет спиртным.
"Алкаш-интеллегент." - определяю я, складывая бумажку. Я - не пью, и поэтому заслуженным алкоголикам страны не сочувствую. Скорее, наоборот - отношусь к ним с брезгливостью, как к преждевременно ослабшим.
Недобро усмехаюсь:
- И на кой вам мои три рубля?
- Пирожок хочу. - печально сообщает мужчинка - Трёх рублей не хватает.
- Пирожок? Ну и с чем вам пирожок - с капустой, картошкой, грибами? А может, с яйцами и колбаской?
- Понятно. - обижается мужчинка, но вместо того, чтоб развернуться и уйти, опускается на сидение - еле ноги успеваю вытащить. Усаживается и смотрит перед собой.
- А ЧТО понятно-то?
- А ТО! - с чувством отвечает он - Сначала вы всласть поиздеваетесь надо мной, а потом ничего не дадите!
"А ведь просёк меня, старый хрен!" - думаю я, залезая в карман. Достаю три рубля.
Берёт их, буркает:
- Благодарю. - и выходит из вагона.
А я возлагаю ноги на сидение.

Через 5 минут он возвращается. Останавливается рядом.
- Вы позволите?
Убираю ноги, садится. Протягивает три рубля:
- Цену подняли. Вчера шесть просили, сегодня - десять.
Намёк понимаю, но... забираю мелочь и ссыпаю в карман.
- Как же вы теперь... без пирожка-то?
- Да нормально. - и вздыхает - Я уже перехотел. А вы до Волоколамска?
- Ну.
- Живёте там?
- К родителям.
- На нём? - кивает на велосипед.
- Ну.
- Хороший велосипед?
- Друг. - и кладу ладонь на пыльное колесо.
И конечно, мой б/у-шный сосед тут же задаёт стандартнейший вопрос, думая, наверное, что круто подкалывает меня:
- Ну и сколько же стоит ваш "друг"?
- Друг стоит того. - отрезаю я.
- А среди людей у вас есть друзья?
- Этот - самый надёжный!
- Стало быть, дорогущий велосипед. - констатирует мой сосед с непонятным удовлетворением.
- Так вы поэтому меня на бабки разводили?
Прищуривается:
- Ну, вы понимаете, я вдруг подумал: "Раз у парня такой велосипед, значит, и с мошной у него всё в порядке!"
- С мошной, ага... - и я скептически озираю его - Облажались, уважаемый! Это у богатых - мошна. А у меня - МОШОНКА!
Мой сосед смеётся - надтреснуто как-то смеётся, но - что удивительно - глаза его смеются вполне по-молодому. Занятный, однако же, штрих.
Успокоившись, он изрекает:
- А вы, я гляжу, остроумец!
И вдруг, почувствовав приступ какого-то необъяснимого доверия, я предлагаю ему:
- А хотите песню заценить? Этой ночью вступила. Только она о России.
Мой попутчик серьёзнеет. Порывшись в авоське, вынимает очки, одевает их и решительно протягивает руку:
- Давайте.
И я отдаю исписанный листок.
И вот что он читает:

ВСЁ ХУЁВО, ВСЁ ХУЁВО,
ВСЁ ХУЁВО В ЭТОЙ СТРАНЕ!
А НАМ КАЙФОВО, НАМ КАЙФОВО,
НАМ КАЙФОВО В ЭТОЙ ХУЕТЕ!

А СТАНЕТ ЕЩЁ ХУЁВЕЙ,
НАМ СТАНЕТ ЕЩЁ КАЙФОВЕЙ!

ВСЁ ХУЁВО, ВСЁ ХУЁВО,
ВСЁ ХУЁВО, КУДА НИ ПЛЮНЬ!
А НАМ КАЙФОВО, НАМ КАЙФОВО
ПОТОМУ ЧТО НАМ - ПО ХУЮ!

А СТАНЕТ ЕЩЁ ХУЁВЕЙ,
НАМ СТАНЕТ ЕЩЁ КАЙФОВЕЙ!

Прочитав, возвращает листок. Снимает очки и убирает в авоську. Молчит.
- Ну как?
Вместо ответа он, возвысив глаза, вещает:
- Поэзия должна ИЗУМЛЯТЬ. Каждым словом своим. Понимаете? - и, с нажимом - Понимаете вы это, юноша?
"А ведь супер сказал! - ИЗУМЛЯТЬ... Каждым словом своим... Ай да Пушкин, ай да сукин сын!"
И он, будто слыша мои мысли, заключает - внятно и зло:
- Вот Пушкин - это ПОЭЗИЯ! А вы с вашей песней - ГОВ-НО! ПОЛНОЕ ГОВНО!
Настаёт мой черёд обижаться.
- Э, э, вы полегче... в формулировках-то! Я против Пушкина и поэзии ничего не имею. Я же заранее предупредил: это - ПЕСНЯ! ПЕС-НЯ! Которую орут. Крик это, вопль. Но это не означает, что он неправильный.
На что мой сосед ядовито восклицает:
- Ска-жите пожа-луйста, крик у него!
И, приблизив морщинистое загорелое лицо, пахнущее спиртным, повышает надтреснутый голос:
- Да откуда вы знаете - ЧТО правильно? ОТКУДА? - Вы, у которого жизненного опыта (отмеряет ноготь) вот ни на СТОЛЕЧКО нет! Вы ведь не живёте, а телевизор смотрите! Вместе со своим велосипедом! Откуда вам жизнь-то знать? - В вашем детском садике?
"А ты что, старый хрен, алкаш интеллегентный, ЛЕЧИТЬ меня вздумал???"
И я медленно произношу, глядя на него в упор:
- А откуда ТЫ, дядя, знаешь - СКОЛЬКО лично Я пережил? И откуда ТЫ знаешь, ЧТО у меня НА ДУШЕ творится? Ты, наверное, и про ЭТО тоже в курсе? - и плавно подношу к его носу кулак.
Мой попутчик отодвигается.
И есть от чего - сидит рядом здоровенный лоб с побелевшими глазами и водит у лица увесистым кулаком - как тут не отодвинуться! Вагонная общественность тоже чувствует опасность - оглядывается на нас.
- А ты... а вы... не угрожайте мне... - уже гораздо смирнее отвечает мой сосед - а то... я ведь могу и ответить! И МАЛО не покажется.
Озираю его высохшие стати и мне вдруг становится смешно.
- Спецназ, что ли?
- Нет, не спецназ. - расправив плечи, с достоинством отвечает он - Ракетные войска стратегического назначения. Но и врукопашную приходилось.
- И где же?
- На Кубе.
- На Кубе?
- На Плайя-Хирон. Слыхали?
- Нет.
- Вчера в новостях пока...
- Большинство новостей - глупости! - обрываю я.
Мой сосед, сплюнув в сердцах, отворачивается.
Повисает молчание...
Наконец, касаюсь его плеча и говорю примирительно:
- Да не парьтесь вы так. Вы лучше про Плайя-Хирон расскажите, что хотели.
Он закидывает нога на ногу и смотрит куда-то вдаль. На его шее-рубашке-штанах греется солнечный свет. Каждый волосок в седой бородёнке освещён. Отъезжает дверь и в вагон заходят пассажиры и торговец. Когда он смолкает, мой сосед поворачивается ко мне:
- Это юго-восточная оконечность Кубы, Плайя-Хирон. Там была высадка "гусанос". "Гусанос" - это, ну... ихние "белые". Их поддерживали с моря, с кораблей - из крупного калибра. А над нами висела американская авиация. А в это время живая сила шла...
- А вы по ней, конечно... - и я строчу из воображаемого пулемёта.
- Не паясничайте - одёргивает он - а слушайте внимательно! Я в отделе подготовки данных служил, на компьютере работал - их тогда только родили.
- И что, накрыли вас?
- Накрыли. - вздыхает он - Здорово накрыли. Нас вообще целиком повыбило... А вы-то, небось, не служили нигде?
- Почему, служил. - наш разговор меня теперь откровенно забавляет.
- И в каких войсках, позвольте узнать?
- На флоте. Краснознамённом Северном.
- А-а... - тянет он с ноткой уважения - А сейчас чем занимаетесь?
- Экстремальным лентяйством! - и широко так скалюсь... Однако видя, что мой сосед снова готов насупиться, поправляюсь:
- Журналю я и сценарю. А вы?
- Я - историк военного костюма. Глеб Иванович Долгих. - и протягивает руку.
- Василий Владимирович Лифанов.
И мы обмениваемся рукопожатием.
- Василий, так вы по роду своей деятельности, я так понимаю, собираете разные истории?
Я настораживаюсь.
- Ну да.
- А хотите, поделюсь?
- Конечно хочу! - а сам думаю: "Только ЧТО из твоего хвалённого жизненного опыта торкнет МЕНЯ, СЕЙЧАС? А впрочем, пизди, старый хрен, пизди, я послушаю. До Волоколамска. Это лучше, чем думать. Не догоню, так согреюсь."
- Вы готовы слушать ВНИМАТЕЛЬНО? - спрашивает мой сосед.
Киваю и усаживаюсь поудобнее.
И он начинает:
- Первая история - о моём учителе, светлая ему память.
Героя моего рассказа зовут Давид Соломонович Закс...

И чем больше я слушаю, тем внимательней становлюсь.
И уже жалею, что в диктофоне, лежащем в рюкзаке, кончились аккумуляторы. Решаю в Волоколамске купить батарейки и попросить его ещё раз всё рассказать, потому что я - ОЧЕНЬ ХОЧУ ЭТУ ИСТОРИЮ! В ЕГО изложении! Надеюсь, он не обломается.

История заканчивается.
Минуту молчим.
Глубоко вздыхаю...
Мой сосед бросает взгляд в окно:
- А вот и Волоколамск.

Выходим из вагона в июльский полдень.
Всё звенит от зноя, всё белёсо от солнечного света - и щербатый бетон платформы, и облупленное здание вокзала, и рельсы, и шпалы, и заросли травы, и едва шелестящие деревья.

В разреженной неторопливой толпе идём к началу платформы, где установлен билетный КПП. Я веду велосипед "под узцы", Глеб Иванович покачивает авоськой. Минуем проломленную скамейку. Мой спутник останавливается, запускает в пролом руку и вытаскивает пустую бутылку. Стряхивает и убирает в авоську, а очки перекладывает в карман рубашки.
Трогаемся дальше.
Как бы невзначай интересуюсь:
- Глеб Иванович, а если я, типа, запишу вашу историю, двойники не объявятся? Её нигде не публиковали?
- Не встретите вы лжедмитриев, не встретите, не волнуйтесь. - а сам всматривается вправо. - Экслю... Так. Ментов, вроде, нет. - и резко меняет направление.
Приседает и спрыгивает на рельсы. Ставит авоську и протягивает руки:
- Давайте велосипед! Быстро!
Спрыгиваю с велосипедом.
Он подхватывает авоську, и мы торопливо пересекаем пути.

Выбираемся на привокзальную площадь, срезав порядочный крюк. Мой спутник, одев очки, всматривается в номера стоящих автобусов.
- Глеб Иванович!
Вопросительно оборачивается.
- А вы могли бы ещё раз рассказать ТУ историю - но на диктофон? - Уж больно у вас слог... прикольный!
Мой спутник удивлённо поднимает брови и кивает.
- Спасибо за комплимент. Чего-чего, а от вас не ожидал. Охотно расскажу. - и, снимая очки, хитро сощуривается - Но в этом деле, как вы сами понимаете, КУРАЖ нужен! Ведь так? (киваю) - и, деловито - А раз так, одолжите-ка мне, юноша, 30 рубликов!
- Да не вопрос! - и я лезу в карман.
Берёт деньги и, приблизив улыбающееся морщинистое лицо, пахнущее спиртным, задушевно предлагает:
- Василий, а поедемте-ка ко мне! Сядем, как люди, хлопнем по стопочке, всё вам расскажу как на духу, коллекцию свою покажу - как никак, 754 костюма в ней!
- И что, все 754 в квартире висят?
- Да вы с ума сошли! - сердится Глеб Иванович - На эскизах!
- А-а...
- Вот тебе и "а"! Ну, в общем, вы подумайте пока. А я покамест... - и, подмигнув, он исчезает в продуктовом магазине.
"БАТАРЕЙКИ!!" - шибает меня, и я разворачиваю велосипед.
Веду к ларьку - НЕТ.
Веду к другому - НЕТ.
Веду к третьему - НЕТ.
Ну что за херня!
Пересекаю площадь и подвожу к последнему - ЕСТЬ! Ура!! Сую руку в карман и... ёб твою мать! - НЕТ!!
Прислоняю велосипед и, чувствуя потёкший пот, обыскиваюсь. НЕТ... И это - факт. Я отдал последнее. И что мне теперь делать? - Строчить под диктовку? Лезу в рюкзак за блокнотом и - ура! - нашариваю две завалящихся батарейки. Вставляю в диктофон - слава богу, работает! Убираю, одеваю, хватаю и пересекаю.
Из магазина показывается довольный Глеб Иванович.
Из покачивающейся авоськи торчит горлышко и батон.
- Ну что, Василий, решились?
- Да. Но только совсем на децл. Родители ждут. А мне до них ещё 30 километров пилить.
- Ну что вы, что вы, не беспокойтесь! Оформим всё в лучшем виде! А вот и экипаж подали! Айда, мой юный друг! - и идёт к небольшому рейсовому автобусу, остановившемуся неподалёку - в клубе нагнавшей его пыли. Народ с остановки суетливо подхватывается и, сдавясь, штурмует двери.
Гляжу на это и понимаю, что мне с моим велосипедом влезть - нереально. Мест нет. Да и денег.
А, фигня, своим ходом успею! Ещё и обгоню!
Глеб Иванович, пропустив всех, забирается последним. На ступеньке оборачивается:
- А вы что застыли, как соляной столб?
- Не, я лучше так, на велосипеде. Говорите, куда!
- Ну, как хотите. - и, скороговоркой - Улица Ленина, 4-ая остановка, дом 5 дробь 2, вход со двора, 1 подъезд, 4 этаж, 14 квартира, звонить 3 раза. - и поднимает высохшую руку - Жду вас!
И двери схлопываются.
Мешкать нельзя. Вскакиваю в седло и, привстав, давлю на педали. Разгоняюсь. За спиной отдаляется урчание мотора. Пригнувшись, лечу что есть мочи, глотая встречный поток перегретого воздуха.
Проносится первая остановка. Но радоваться нечему: автобус - не городской, останавливается по требованию, а эта - слишком близко от вокзала. Отрываться, отрываться, отрываться!
И вдруг до меня доходит вся моя глупость. Я с ужасом вспоминаю, что от вокзала до ГОРОДА Волоколамска нужно ехать по полям и холмам километров 5, а спальный район, который я сейчас лихо делаю - не в счёт. И что между остановками расстояние тут - дай боже! И что в голове перепутались все цифры, кроме улицы Ленина. И что...
Сзади нарастает урчание мотора.
Вжимаю.
Урчание всё ближе...
Какой же я ИДИОТ - с машиной тягаться вздумал! Нужно было в привокзальном скверике общаться!
Автобус неторопливо обходит меня.
Ну хотя бы продержаться, продержаться за ним до следующей остановки, а там...
Дыхание уже перехватывает, мышцы - сводит, пот - градом.
Неужто УЙДЁТ??
Спальный район обрывается, открывается даль: поля, поля, лес на горизонте, небо; сплошной зной и свет. Дорога длинно ныряет с холма и, пролетев мимо пустынной остановки, долго взбирается на соседний холм, за которым, я знаю - город.
Мне становится легче: под уклон. Но и автобус приободряется - победно взревев мотором, набирает скорость и уходит всё дальше и дальше... Провожаю его тоскливым взглядом - УШЁЛ, гад! И вдруг у остановки автобус замедляется, и оттуда спрыгивает... Глеб Иванович!
И меня - отпускает.
Склонив голову, дышу... У колеса асфальт бежит - стремительным потоком. Срывается капля, другая. Поднимаю голову - вот она, остановка. Вытормаживаю. Слезаю с седла. Бережно прислоняю велосипед. Утираюсь рукавом. Подхожу и усаживаюсь рядом.
- Рейс коммерческим оказался. - говорит Глеб Иванович, глянув ВСКОЛЬЗЬ своими вполне ещё живыми глазами, и достаёт из авоськи бутылку. Скручивает горлышко, протягивает.
- Не, спасибо. Не пью. - хмуро отказываюсь я (рейс-то ведь был не коммерческим, стопудово).
- Ах, да! - усмехается он - Вы ж за рулём.
И прикладывается.
Сделав пару глотков, отрывается, ставит бутылку, отламывает от батона горбушку и задумчиво жуёт. Достаю диктофон. Глеб Иванович скашивает глаза. Отпивает ещё.
- Ну всё, я готов.
И, смотря куда-то вдаль, неторопливо начинает:

Героя моего рассказа зовут Давид Соломонович Закс.
Он был гениальным скрипачом, до войны - вторая скрипка Большого Театра. Я у него учился в музыкальной школе, он был мой Учитель. И вы знаете, Василий, я никогда больше не встречал настолько ЧИСТОГО, МЯГКОГО и ЧЕСТНОГО человека, как он! И учил он нас самому главному - ЛЮБВИ! Он говорил: "Вы слушайте, слушайте! А ЧТО может быть лучше? Лучше-то ЧТО может быть? Найдите! Покажите! Вот, смотрите, вот я сейчас!" - и брал свою скрипку, и играл. А когда он был нами доволен, то сидел - тихо-тихо, вот так обопрётся и слушает... А потом просит: "Сыграй-ка на моей скрипочке ещё раз." И это было великой честью для нас. Почему? - Есть три великих фамилии творцов скрипок: Страдивари, Гварнери, Амати. Так вот. Давид Соломонович давал нам играть на скрипке Амати! Звали её "Лебедь". Это была последняя, предсмертная скрипка уже слепого Мастера. И знаете, КАК звучала эта "Лебедь"? - Она звучала ЧАРУЮЩЕ! Как... как ВЫДОХ! Из человеческой груди!
А потом жизнь нас развела. А когда я вернулся со службы - а мне после Кубы дали два месяца на очухивание - моя мама, которая очень симпатизировала Давиду Соломоновичу, спросила: "Ну что ж ты ему не позвонишь?" - и я, представьте себе, позвонил. Он: "Глебушка, милый, ты? Приезжай!" Я приехал. И вдруг обнаружил, что всё это время мой Учитель жил ну просто в глубочайшей заднице! Но он никогда не жаловался. Никогда! В силе себя он держал, не в слабости, как и подобает человеку... Жил он около Белорусского вокзала, там было что-то вроде общежития. Жена у него больная лежала. Она совсем не поднималась и не работала, а ребенок у них получился - ну полный дебил! Давид Соломонович ему сопли вытирал и всё, ну, вы понимаете. Он - нормальный совершенно человек, она - нормальная женщина, а сын... Сидит, сопли текут, со стола колбасу шмяк! и жрёт! Не ест, а ЖРЁТ! И урчит! А вот за что моему Учителю Бог ещё и такое испытание послал - я не знаю... У Давида Соломоновича это второй брак был. Первый-то у него все погибли. С войны он пришел, когда ему было уже под 40. Она - тоже старая дева. И такой вот сын у них родился... Впрочем, я отвлёкся. И вот, будучи в гостях, я узнал, как Давиду Соломоновичу досталась его скрипка Амати.
В июне 41-го он отправил жену с детьми в Западную Белоруссию к родственникам, на лето. Началась война, и их в первые же дни оккупации казнили - как евреев. Она - молодая, красивая, тоже скрипачка, дети - сын и дочка. А в начале июля он об этом узнал - какие-то знакомые ему передали, сумели как-то бежать оттуда. И тогда он пошёл в военкомат проситься рядовым в пехоту, чтобы отомстить как МУЖЧИНА! Дескать, я не только еврей, но ещё и МУЖЧИНА! Я ХОЧУ! А у него бронь, плоскостопие и без очков ничего не видит. Но он добился своего. И его, вторую скрипку Большого Театра, взяли рядовым пехоты. И все 5 лет он воевал. Закончил войну старшиной. А в 43-ем году он обрёл свою скрипку.
Они тогда на Украине наступали. Фронт против них держали итальянцы. А в 43-ем, если помните, Италия выходила из войны. Поэтому итальянцы воевали крайне неохотно, чуть что - отступали или сдавались. А тут - упёрлись, и всё! Поливают огнём из ДЗОТа, черти, за несколько часов - пол-роты положили. Наконец, гранаткой ДЗОТ тот утихомирили, ворвались туда и увидели, что оборону-то держал всего-навсего один человек, капитан. Князь Боргезе, как выяснилось из документов. А солдаты его давным-давно ушли. Там стояло два пулемёта, и он бегал от одного к другому. По словам Давида Соломоновича - удивительно красивый был человек: чёрные кудри, огромные глаза, ресницы. Князь Боргезе... Ну а после боя - как: коньяк есть, значит, пьём, а есть что пожрать - едим. Голодные ведь. Нам же как? - Подвезут продовольствие - сыты, а иногда трое суток ничего не подвозят - и вообще нечего есть! А тут - и тушенка, и сыр, и коньяк, и скрипка. Кто-то предложил: а давайте-ка, растопим ею! А был октябрь и прохладно. А ему: а вон, пусть лучше наш Давидка спиликает, он умеет. Они знали, приблизительно, его специальность. И им-то это - смешно! Все вокруг - нормальные люди: тот - тракторист, тот - шофер, тот - слесарь, а этот, ха - скрипач! Ёбты. А я - говорит - как взял её в руки, так и обомлел... Ну, и сыграл им "Пасанедию" Сарассате, что было очень сложно. Сарассате вообще очень сложен, он, как бы это по-русски... с выебонами. И я им сыграл - для проверки себя. А они мне сказали: ну чего там, а "Мурку"-то сможешь?

- Так это ж прямо из фильма!
- Из какого фильма? - настораживается Глеб Иванович.
- "Место встречи изменить нельзя"! Там Шарапов...
- То - фильм, а то - ЖИЗНЬ! - обрывает Глеб Иванович - Вы разницу-то понимайте!
И продолжает:

А "Мурку", говорят, сможешь? Ну, сыграл он им "Мурку". Были довольны. И скрипку он оставил у себя. Ох и намёрзся же Давид Соломонович потом с нею! Он в шинель завёртывал не себя, а - ЕЁ! Ей же нельзя простыть. Потому что весь фокус скрипки - в лаке, и не дай бог он лопнет, и всё - скрипке конец. И вот представьте, Василий, ещё целых два года этот человек шёл с этой скрипкой по дорогам войны, целых ДВА ГОДА! А в 45-ом году к нему пришли энкэвэдэшники. И сказали, что эта скрипка не может быть достоянием частного лица, так как она - миллионной стоимости, и что её нужно сдать в фонд государства. И тогда Давид Соломонович им ответил: "Вы знаете, я бедный еврей, и я - скрипач. И единственное, что я за пять лет войны ВЗЯЛ НА ШПАГУ - это вот эту скрипку. И пока я жив - на ней буду играть я и мои ученики! А когда я умру, я завещаю её государству, своей стране!" И вот так он и играл... А вскоре после нашей встречи на Белорусской Давид Соломонович и вправду умер. На похоронах я нёс его гроб. А ребята, его ученики, несли футляр со скрипкой - вчетвером крохотный футляр - на плечах. За ними несли подушку с медалями - немного их было, и все солдатские - "За отвагу" и ещё какие-то. А когда могилу засыпали, подошёл невзрачный человек, предъявил удостоверение и забрал скрипку Амати - навсегда. Навсегда.

И опять, как и в электричке, мы минуту молчим.
Я упёрся взглядом в кеды...
"... А я вот на скрипке не умею играть. Не отдали в детстве... Зато я пляшу круто. И пишу. И велосипед у меня отличный..."

Глеб Иванович пристально смотрит на меня:
- И ещё одну история я вам расскажу, если позволите.
- Да, да, конечно, Глеб Иванович!
И очень медленно, с трудом, он начинает:

Это было... когда я был взрослым и очень одиноким. У меня получилось так, что вот... когда умерла моя жена... 18 лет я вообще не общался с женщинами. Понимаете, мне было это...

- Любимая жена?
- Да, глубоко... Она умерла от рака. В 4 месяца угасла.
- А вы долго были... ну, вместе?
- 14 лет.
И продолжает - ещё более надтреснуто:

В общем, у меня была удивительная страсть ходить пешком. За день я мог запросто пройти Москву вдоль и поперёк. И я любил ходить в район Курского вокзала, на улицу Демидова - там у меня росло любимое дерево. Это был старинный тополь - вот с таким толстенным стволом. Ствол этот снизу был оголённым, и он был, представьте себе - пурпурного цвета, вот как... султанчики этой травы! И когда мне было плохо, я приходил к этому дереву, клал руку на его нагретый ствол и, вы знаете, у меня - всё как рукой снимало! Это может показаться мистикой, но это так. А однажды, когда мне было ОЧЕНЬ ХЕРОВО... стояла поздняя осень, конец ноября, я пришёл туда - и НЕТ моего дерева! - Пенёк. Раскорчевали всё. А я - сильно выпимши. Я же знал, что вот приду, прикоснусь, и у меня - всё снимет. И перед этим купил на последние деньги максимум выпивки, выпил всё и... НЕТУ! - Пенёк. Я развернулся, стал переходить улицу, и меня сбила машина.

- Сбила???

Случайность? Закономерность? - Не знаю... Трое суток я лежал в реанимации без сознания. А потом, когда вышел из больницы, всё-таки приехал, нашёл его... лежала кора немножко. Я собрал и повёз к себе. И вы знаете, как на неё посмотрю - мне легче, мне лучше.

И, внезапно засуетившись, убирает бутылку в авоську и встаёт.
Я же продолжаю неподвижно сидеть...
"... Да и поездка эта - отличная. И дед отличный. Хоть и алкаш. И истории его торкают как надо..."

- Ну что, Василий, вон мой автобус. Заезжайте ко мне как-нибудь, адрес знаете. Коллекцию покажу, поговорим. Ладно?
- Ладно. - и, очнувшись, я встаю и крепко пожимаю его высохшую руку.

Подъезжает автобус, Глеб Иванович забирается в него. Присев на верхней ступеньке, подмигивает.
И двери схлопываются.
Автобус набирает скорость и уходит всё дальше и дальше... Провожаю его задумчивым взглядом. Затем сажусь на велосипед и еду следом - к родителям, на дачу. Наушники забыты на шее.
Жму на педали.
"... А ведь жизнь, Васо, не так отстойна, как кажется! Она совсем даже не отстойна! И Германия не так уж далеко - я на своём велике легко могу допилить!"

В. Лифанов.