Стёжки-дорожки,
травки-муравки,
ямки-канавки,
ёлки-палки,
солнце жёлтое,
коровка Божья,
полети на небо,
принеси нам
апельсин,
Анне Николаевне
скажи «спасибо».
Шмидт + Соловьёв
равняется...
Объятья не кончаются,
занеже
не кончаются объятья.

Мати живота,
как пети тя,
как утренити к ти?
Грех горек
избывая,
тщусь
всечастно угодити,
прибегаю
к светоогненному
амофору,
ты бо ток слезам даёши,
млеком доиши,
животним
млеком.

Ваше мнение,
партайгеноссе?..

Всё началось с того,
что трепет
трепетал,
коптила
копоть,
щипала
щёпоть.
Архип осип.
Охрип
наш Осип Мандельштам:
наверно, Бродский
что-нибудь не так
накнокал.

И вот —
«грязь» Бунина,
«шум» Пушкина,
«запретный плод»
Анненского.

— Вы будете?
— Вы шутите...
— Да полноте.
— Ну знаете!

Москва Платонова,
«слезинка» Достоевского,
«глаза зелёные»
над полем Холина.

— Это которого?
— Из Лианозово.
— Его ж уволили.
— Нет, Вы не поняли.

Партайгеноссе,
мы у Вас,
как в туалете,
заперты.
— Откройте!
— Занято.
— Откройте!
— Занято.

Нас не было нигде,
мы жили на звезде
у Вечной Женственности
в животе.

Не было никакого
татьяниного письма,
гадания людмилиного,
тамариного ожидания,
Аэлиты с Марса,
Маргариты с Арбата,
леди Макбет
не из Мценского уезда,
Незнакомка — Блока
выдумка,
Шаганэ шагает по
планете —
где вы,
девы
Евы?

Каша манная
да ночь туманная...
Мати, льнёт к тебе
всяка зелень
травная,
тя поёт
всяка
птаха малая,
ничего, светловенчанная,
кроме тя
не живёт
по-настоящему:
только ты и есть,
то, что есть —
лишь часть
твоего желания,
ожидания
пробуждения.

Вот и стол
пошёл.
Стол пошёл,
пошёл,
пошёл-пошёл-пошёл...
Стол пошёл!
  ***
Огонёк
огонёк
огонёк
огонёк —
это поезд бежит на восток,
это поезд бежит
и усами шевелит
(рельсами шевелит)
и шипит.
Человек
человек
человек
«Чик —
и нет человека, —
как сказала
гусеница
водомерке, —
яко цвет сельный
дние его».
Сказала
и уползла.
Так и оказалось:
дние
были и сплыли.
Алилуия
и так далее,
алилуия
и тому подобное,
алилуия
алилуия
алилуия.

Давайте воскрешать отцов,
причём не как-нибудь —
в музее-храме с вышкою.

— Сестра, воды.
— Докуривай, браток.
— Вы уже слышали?
— А Вы не слышали?
К нам едет ревизор.
Инкогнито.
— Кого-кого?
— Того.
— Жемчужной россыпью,
надвьюжной поступью,
партайгеноссе,
неужели
Вы нас здесь
вот так вот
и прикокнете?
Тогда послушайте
историю
о том
как всё устроено:

незрима
сфера небесна
вкруг солнца
вершит
ход свой,
внутрь же
солнца
земля неприметна
лиёт
свет нездешен.
В сём свете
зри
яко небо
солнцу подобно
вкруг
земли той
вершит
ход свой.

Замри и зри,
как некогда на площади.
И ведь (ёж тебе в клёш)
не выползешь даже,
и ведь против лома
нет приёма
(вот в чём дилемма).
Ни за что
ни про что,
ни за грош
ни за полушку,
за пальто,
за воротник коверкотовый,
за испод,
за кота в мешке,
за джамблей
в решете,
за просто так, что ли,
людей к стенке ставить —

это Вам что?
Штандартенфюрер СССР,
меняйте флюгер.
Дядю помните?
«Забил заряд я
в тушку Пуго»-
это кто сказал?

О, Отечество Небесно,
Красота Нелестна,
мама рудная
папы римского
и попа московского,
голубица ли,
лилея ли,
Маргарита ли,
София ли —
ты всего естественного
связь единственная,
как у Кропивницкого:
весна во сне,
сна переливчатость
в Москве,
мы в синеве
Москвы,
а небо
будущим беременно,
мы, значит,
зачаты в тебе, —
не будетляне,
но под танками
какая разница
гвы ять ли кыхал обак
или раскыхал обак ять
не гвы?
Во облацех ли узрим тя,

Иерусалиме Верных?
Пажить Неоранна,
нас здесь, кажется,
уничтожают.
Разродись,
спаси нас,
возведи горе,
где новые
земля и небо,
патриарси и апостоли,
пророцы,
доктор философии
и репортёрша «Волгаря» —
не больше
и не меньше.
       ***
И розы свежы,
и нарцыссы
тоже хорошы,
но всё ж
она была пригожей.
Тих и чуден
Днепр —
он был чудней,
прозрев
нетленную порфиру
(как на Фаворе говорят:
«Не смеют, что ли,
командиры?»)

— Ты видел свет?
— Я видел БЕСПРИМЕТ.
— Ты слышишь смех?
— Я слышу ЭХОСМЕХА.

Достаток
был шаток,
миг встречи
был краток,
промчалися
дни без возврата,
осталися
мухи
в паучьем окне,
гниющие книги,
сушёные фиги,
слоёные люди
из горнего света
и третий завет.

Моря Чёрмного в пучине
бегут волны сини,
чудну песню
по-над бездной
поют хоры звездны —
всё это, художница,
твоё во множестве.
Шило на мыло,
вожжи на дрожжи,
крендель на пендель, —
без тебя не вем
творити ничесоже.
Тянут мрежи
рыбаки вдоль брега,
мы не рабы,
рабы не мы,
мы рыбы-кити,
дуси-свети,
сынове человечестии
и, честное слово,
все вместе:
шестикрылатии серафими,
многоочитии херувими,
и телом, и духом,
и ухом, и рылом
(выпь ли гикнет,
неясыть ли аукнет)
просим тя,
в себе два естества
совокупльшая
всем мамам мама:
верни нас слову,
слово — в музыку,
соедини нас
купно с Муму,
сведи концы с концами,
кольца с кольцами
(гвоздочек посреди —
залогом нашей встречи),
чикни — «чик»,
и то сказать,
был прав Василь Васильч:
всё держится
на честном слове.

Жанна д'Арк,
Сарра Смит,
Анна Николаевна Шмидт.
Стой! Кто идёт?
Дождя стена.
Гроза имени Соковнина.
Соловьиный сад.
Страшный Суд.
Что в Большом дают?
«Кошкин Дом».
Пожар.
Декорация третьего акта:
Волга, Ока,
и акация на Оке,
и акация на Оке в окне.

1991