Александр Тарасов

ЖИВОЙ МАМЛЕЕВ

– Тьфу, мать!

Даниил Хармс

Юрий Мамлеев, легендарная в своей неизвестности фигура русского пишущего зарубежья, подвизался 22 октября на сцене ЦДЛ.

События сразу же приобрели истинно сюрреалистический характер.

«Ведущий сюрреалист» современной русской литературы, кумир московского андерграунда начала 80-х годов, на вид оказался совершеннейшим партийным (советским, профсоюзным) работником районного масштаба. Тот же серый костюм с более темным галстуком, та же переходящая в мешковатость основательность, та же легкая квадратность лица, та же каша во рту. Седой кок на лбу придавал ему некоторое сходство с Лигачевым.

Как и полагается на сюрреалистическом вечере, ведущий – писатель В. Маканин – отсутствовал. О причине его отсутствия было сказано кратко, но непонятно: «Он уехал и не вернулся». Куда уехал? Что значит «не вернулся»? – Бог весть.

Заменившая Маканина неизвестная личность (к концу вечера вдруг выяснилось, что это сильно похудевший известный журналист Феликс Медведев) довольно невразумительно представила Мамлеева, напирая все более на то, что «мы» его не знаем, а вот «они» – знают и ценят. Затем, чтобы приобщить к знаниям и нас, ведущий призвал Мамлеева что-нибудь свое почитать. Путь познания оказался горек. Мамлеев голосом троечника на уроке словесности промямлил свой рассказ «Полет». Рассказ был убогим, никаким сюрреализмом и не пахло. Пахло примитивом. В любой редакции любого нашего журнала такими рассказами забиты все углы. Митя Волчек не взял бы такой рассказ себе в журнал даже за 150 рублей в дни самого крутого безденежья (то есть 150 рублей бы он взял, а рассказ – нет). Надоумить же Мамлеева прочитать хотя бы маленький отрывочек из романа «Шатуны» никому почему-то в голову не пришло.

Волны сна и уныния распространялись по залу.

Некогда, помню, Жак Котто (из книги которого я и узнал впервые о существовании Мамлеева) выводил сюрреализм Мамлеева из творчества Гоголя и Достоевского (Котто вообще считал их – и романтиков – предтечами сюрреализма). По Котто, сюрреалистическая линия в русской традиции никогда не прерывалась: от Гоголя эстафету принял Достоевский, от Достоевского – символисты (Сологуб и Андрей Белый) и неоромантики (Александр Грин), от них – Платонов и обэриуты (Хармс)... Я глянул на мамлеевское лицо стареющего партийного функционера. «Однажды Гоголь переоделся Пушкиным...» – вспомнилось мне...

Тем временем потекли записки. Оказалось, что на сюрреалистическом вечере и записки соответствующие. Творчество Мамлеева никого почему-то не волновало. Задавались вопросы конкретные и, можно сказать, деловые: «Каким образом Вам удалось выехать из страны? Кто оплатил дорогу в США? Кто содержал Вас в Нью-Йорке, пока Вы не устроились на работу?» И всё в том же духе.

Мамлеев чистосердечно ответил, что выехал по израильской визе, что дорогу оплатил и содержал его Толстовский фонд, рассказал о своих друзьях-нонконформистах, прошедших тем же путем и на те же деньги (в их числе – Эдуард Лимонов и Саша Соколов), и закончил замечанием, что теперь выездные правила, насколько он знает, изменились. Возникший было в зале энтузиазм стал стихать. Но русский человек изобретателен. Некто практичный тотчас же спросил, берут ли еще эмигрантские журналы рукописи из России. «Берут, – ответил Мамлеев, – но денег не пла... кроме “Континента”», – задумавшись добавил он. И вообще, объяснил далее Мамлеев, на литературу и культуру на Западе (кроме Франции) всем наплевать – особенно в США, особенно на эмигрантскую и переводную. В зале начали ощущаться патриотические настроения.

Проплыла через спины сидящих на сцену какая-то объемистая рукопись. Оказалось, безвестный гений написал труд о поэтике, эстетике и философии произведений Мамлеева на материале трех его книг. Безвестный мамлеевед припадал к стопам, преподносил дар и просил аудиенции. Мамлеев затравленно согласился. Было видно, что ему уже стало страшно и он хочет убежать подальше и удерживает себя на сцене только невероятным усилием воли.

Тут вдруг произошел какой-то сюрреалистический скачок. Мамлееву задали вопрос об инфернальности Москвы, а он стал что-то объяснять об инфернальности Петербурга, параллельно забираясь в Веданту. В достаточной степени вразумив публику в области религии и философии индуизма, Мамлеев поведал всем, какое огромное влияние оказало на него знакомство с живыми индусами в Америке. После чего Мамлеев объявил публично, что является православным христианином.

Как и полагается в сюрреализме, окончание вечера было фантасмагорическим:

– Э! – встрепенулся вдруг ведущий. – Да что же мы... Что у нас сегодня в 21.40?

– Кашпиро-о-о-овский... – нестройно проблеял зал.

– Вот! – сказал веско ведущий. – Ну что же, поблагодарим Юрия Витальевича...

Занавес.

23 октября 1989