ЛЕВЫЕ В РОССИИ: ОТ УМЕРЕННЫХ ДО ЭКСТРЕМИСТОВ

В содержание

ЛЕВОРАДИКАЛЫ В РОССИИ: ОТ РАСПАДА СССР ДО ВЕСНЫ 1997г. ИСТОРИЯ, ПРАКТИКА, ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ.

Последовательная радикализация движения

Усиление радикальных тенденций среди леваков после августа 1991 г. лишь в незначительной степени можно связать с внутренними проблемами леворадикального сообщества и протекавшими в нем имманентными процессами. Безусловно, признаки неизбежной радикализации появились еще до распада СССР и были связаны с кризисом КАС.

Нет сомнения, что большинство анархистов, порвавших с КАС в 1990 – первой половине 1991 г., были настроены гораздо радикальнее официальной линии КАС. “Оппортунизм” КАС были причиной выхода из нее АКРС, причем в запале критики слева в адрес руководства КАС часть АКРС (во главе с Д. Жвания) так радикализовалась, что порвала вскоре и с АКРС и вообще с анархизмом и превратилась в троцкистскую группу (РПЯ). Даже АДА, созданная в 1990 г. по принципу объединения “всех, кто против КАС”, критиковала КАС именно слева, за отход от принципов анархизма в сторону буржуазной демократии. Вообще полемика между КАС и ее критиками слева была излюбленным чтением в анархистской среде в 1990–1991 гг. [40]

Возникшие в 1990–1991 гг. вне КАС анархистские организации поголовно были безусловно более радикальны, чем КАС. Анархо-радикальное объединение молодежи (АРОМ), созданное в октябре 1990 г., просто было группой ориентированных на анархизм панков и хиппи, причем панки, как им и полагается, эстетизировали насилие. Не случайно первыми анархистами, осужденными по поводу, связанному с насилием, были члены АРОМ Алексей Родионов и Александр Кузнецов. Показательно также то, что лидер АРОМ Андрей Семилетников (“Дымсон”) участвовал в обороне “Белого дома” в сентябре-октябре 1993 г., а весной 1994 г. даже пытался создать (неудачно) профашистскую “Праворадикальную партию” [41] .

Ожесточеннейшим нападкам слева подвергалась КАС и со стороны Московского Союза Анархистов (МСА), отделившегося в мае 1990 г. от АКРС. Лидер МСА Александр Червяков так пугал своим радикализмом лидеров КАС, что те совершенно искренне считали его сумасшедшим. Впрочем, А. Исаев вообще всех критиков слева презрительно именовал “анархо-урлой” [42] .

Когда в весной 1991 г. исключенная за радикализм из КАС Е. Бузикошвили и добровольно вышедшие из КАС Д. Костенко и Вадим Дамье создали организацию под названием Инициатива революционных анархистов (ИРЕАН), всем в леворадикальном сообществе было очевидно, что это название содержит намек на то, что КАС – организация “нереволюционных анархистов”.

На этом чисто внутренние причины радикализации левацкого сообщества исчерпываются. Следующим важнейшим фактором радикализации было “дело А. Родионова и А. Кузнецова”.

Дело «Родионова – Кузнецова»

История "дела Родионова – Кузнецова" такова. 12 марта 1991 г. по инициативе Демократического Союза (ДС) перед зданием КГБ на пл. Дзержинского (Лубянской) состоялся митинг памяти жертв ВЧК – ГПУ – НКВД – МГБ – КГБ. Помимо других организаций в митинге участвовали представители МСА и АРОМ. После окончания митинга возвращавшиеся с него два члена АРОМ – 19-летние панки Алексей Родионов (“Параша”) и Александр Кузнецов (“Жопа”, он же “Кузя”, он же “Зеленый”) – и участвовавший в митинге гражданин Венгрии Иштван Зихерман были неожиданно атакованы двумя неизвестными в штатском. События происходили уже на значительном удалении от здания КГБ – в подземном переходе под ул. Горького (Тверской). Как впоследствии выяснилось, "неизвестные в штатском" были сотрудниками Отряда милиции особого назначения (ОМОН), имевшими, судя по всему, задание задержать А. Родионова, А. Кузнецова и И. Зихермана как участников митинга. Однако А. Родионов и А. Кузнецов оказали сопротивление (поскольку не знали, что на них нападают омоновцы) и, возможно, при этом пригрозили омоновцам бритвой, но были задержаны и при задержании жестоко избиты. Избиения продолжались также в отделении милиции, причем носили такой зверский характер, что к арестованным в течение месяца не пускали никого, в том числе и адвокатов. Свидетели, видевшие А. Родионова и А. Кузнецова в отделении милиции, утверждают, что "на них живого места не было" [43] . Факт зверского избиения А. Родионова и А. Кузнецова были вынуждены признать судебные власти (Дзержинский районный суд Москвы 20 февраля 1992 г.), и материалы по факту избиения были переданы для проверки в Главное управление внутренних дел (ГУВД) Москвы [44] , где, естественно, "затерялись".

Между тем, обвинение выдвигало другую версию, согласно которой А. Родионов и А. Кузнецов сами немотивированно и неспровоцированно напали на сотрудников ОМОНа в штатском и нанесли им "телесные повреждения" перочинным ножом и бритвой (перочинный нож и бритва действительно принадлежали А. Родионову и А. Кузнецову и были добровольно ими выданы при аресте). Однако подтвердить на суде факт нанесения телесных повреждений, характерных для ножа и бритвы, обвинению не удалось [45] .

В предварительном заключении, как стало известно, А. Родионов и А. Кузнецов подвергались систематическому жестокому обращению с целью получения от них нужных следствию показаний. От Иштвана Зихермана следователи путем систематических избиений добились нужных следствию – направленных против А. Родионова и А. Кузнецова – показаний, после чего он был освобожден из-под стражи и выехал в Венгрию летом 1991 г., оставив заверенное заявление, в котором отказывался от своих показаний на предварительном следствии, поскольку они были вырваны у него силой [46] . Столкнувшись с подобными проблемами, следствие смогло подготовить дело к суду лишь осенью 1991 г., уже после падения власти КПСС (в августе 1991 г.).

Суд над А. Родионовым и А. Кузнецовым должен был состояться 24 сентября 1991 г. До суда акции в защиту А. Родионова и А. Кузнецова проводились в Москве в основном АРОМ, МСА и ДС. Однако к 24 сентября сведения о жестоком обращении с А. Родионовым и А. Кузнецовым стали достоянием широкой общественности. Ряд общедемократических и правозащитных организаций, так же как и анархисты, рассматривал это "дело" как фальсифицированное, а готовящийся процесс – как политический. Косвенным свидетельством того, что и власти рассматривали "дело Родионова – Кузнецова" как политическое, было содержание А. Родионова и А. Кузнецова в следственном изоляторе КГБ ("Лефортово"). Особое возмущение вызывало то, что при новой, антисоветской власти продолжались репрессии против тех, кто выступал против прежней власти – советской. Кроме того, анархисты бывшего СССР впервые столкнулись с систематическим жестоким обращением в тюрьме с единомышленниками (анархистами).

В результате перед зданием Дзержинского районного суда 24 сентября 1991 г. собралось 300 человек, устроивших пикет в защиту А. Родионова и А. Кузнецова. В пикете участвовали члены ДС из Москвы и Твери, анархисты из разных организаций Москвы, Тулы, Казани, Твери, Нижнего Новгорода, Санкт-Петербурга, Хабаровска, Балакова, Харькова и других городов, представители правозащитных организаций и даже члены Русского народно-демократического фронта – движения "Память" (лидер – Игорь Сычев). Но суд был перенесен на 26 сентября, а пикетчики провели демонстрацию и несанкционированный митинг у Моссовета.

26–27 сентября на суде А. Родионов и А. Кузнецов объявляют себя жертвами политических репрессий, а обвинение начинает "рассыпаться". В результате суд переносят на 30 сентября. На заседаниях свидетели, дававшие показания в пользу А. Родионова и А. Кузнецова, отвергались судом, а ходатайство защиты о вызове дополнительных свидетелей отводились. Это вызвало усиление протестов и расширение числа анархистских организаций, проводивших акции в защиту А. Родионова и А. Кузнецова.

30 сентября судебное заседание, едва начавшись, было прекращено и перенесено на 24 октября. В ответ 7 октября началась голодовка протеста анархистов, к которой – после того как трое участников голодовки были доставлены в больницу – присоединились депутаты Моссовета и Верховного Совета. Это привело к 24 октября к изменению меры пресечения А. Родионову и А. Кузнецову – освобождению их из-под стражи под подписку о невыезде.

Между тем, в ходе совместных акций протеста происходило постоянное общение более радикальных анархистов с менее радикальными, что влекло за собой медленное преодоление неприязни и, вследствие этого, размывание идейной "чистоты" КАС, лидеры которой пытались третировать радикалов как "вульгарных анархистов". В результате оба крупнейших объединения анархистов – и АДА (на III съезде 19-20 октября 1991 г.), и КАС (на конференции в Санкт-Петербурге 2–3 ноября 1991 г.) – приняли обращения в защиту А. Родионова и А. Кузнецова и решили бороться за их освобождение.

Особое возмущение у анархистов – что также содействовало росту радикальных настроений – вызвало замалчивание средствами массовой информации "дела Родионова – Кузнецова" [47] .

10 февраля 1992 г. Дзержинский районный суд вынес обвинительный приговор по делу А. Родионова и А. Кузнецова. Они были осуждены на три года лишения свободы по ст.206, ч.3 УК РСФСР (хулиганство "с применением или попыткой применения огнестрельного оружия, либо ножей, кастетов или иного холодного оружия, а равно других предметов, специально приспособленных для нанесения телесных повреждений") [48] . Обвинительный приговор был вынесен несмотря на то, что защите удалось доказать, что все основные следственные действия проведены с нарушением УПК и строго юридически виновность А. Родионова и А. Кузнецова обвинению доказать не удалось [49] . Всего же, по словам адвоката Г. Агеевой, "в деле было столько нарушений УПК, что их хватило бы на десятки дел" [50] .

Степень неприятия судебного решения анархистами разных направлений была уже одинаковой – и действия членов КАС ничем не отличались по уровню радикализма от действий их "экстремистских" товарищей. После оглашения приговора анархисты провели демонстрацию в центре Москвы, перекрыв уличное движение у Моссовета и организовав митинг на Советской площади. Митинг был разогнан ОМОНом с применением дубинок, многие участники получили серьезные побои, 20 человек было задержано [51] .

Реакция на дело «Родионова – Кузнецова»

И "умеренные", и "радикальные" анархисты были возмущены как применением силы к демонстрантам, так и освещением событий в средствах массовой информации: "Два официоза – старый ("Правда") и новый ("Российская газета") поместили насквозь лживую информацию Центра общественных связей МВД России. "Московский телетайп" вообще ухитрился показать не митинг в защиту несправедливо осужденных, а скверно состряпанную картинку «из жизни подонков общества»” [52] . В результате 13 февраля на Советской площади состоялся часовой – несмотря на жестокий мороз – митинг, в котором участвовало несколько сот человек, представлявших 8 анархистских организаций и ДС, а также депутаты Моссовета. Митинг вновь был разогнан ОМОНом с применением спецсредств, многие его участники были задержаны. В тот же день митинги и пикеты в защиту А. Родионова и А. Кузнецова прошли в Санкт-Петербурге и Казани.

После этого акции в защиту А. Родионова и А. Кузнецова принимают систематический характер. В Санкт-Петербурге почти ежедневно анархисты всех действующих в городе групп проводят пикеты и собирают подписи под обращением с требованием освободить А. Родионова и А. Кузнецова. Аналогичные акции проводятся в Казани, Саратове и Севастополе. В Москве митинги в защиту А. Родионова и А. Кузнецова продолжают разгоняться ОМОНом. В феврале-марте московские анархисты при поддержке анархистских групп России и Украины переходит к регулярным акциям блокирования здания Прокуратуры России. Участников так же регулярно разгоняет с помощью дубинок ОМОН. Результатом жестких действий властей становится нарастающее неприятие нового режима со стороны анархистов.

В ходе кампании в защиту А. Родионова и А. Кузнецова анархисты столкнулись с нежеланием своих недавних союзников – партий и печати бывшей "демократической оппозиции" – оказать им помощь. Поддержали анархистов лишь организации, оказавшиеся после августа 1991 г. "на обочине" общедемократического движения и "оттертые" от власти - мелкие независимые профсоюзы, ДС, правозащитники. Средства массовой информации игнорировали "дело Родионова – Кузнецова" или подавали сведения о нем в искаженном виде. Более или менее регулярно освещали "дело" (помимо собственно анархистской прессы) лишь газета Московской Федерации Профсоюзов (МФП) "Солидарность" (где работало много членов КАС) и правозащитная газета "Экспресс-Хроника" (главный редактор газеты Александр Подрабинек участвовал в кампании в защиту А. Родионова и А. Кузнецова).

Особенно неблагоприятное впечатление это произвело на анархистов в Санкт-Петербурге, имевших до августа 1991 г. тесные контакты с "демократической оппозицией", настроенных в большинстве своем антисоциалистически и довольно лояльных вначале к новому – постсоветскому – режиму. Несмотря на все старания анархистов лишь правозащитный канал "Радио Балтика" рассказал о "деле Родионова – Кузнецова". Санкт-Петербургское радио отказалось сообщать о "деле", "демократическая газета" "Невское время" обещала напечатать материалы о "деле Родионова – Кузнецова", но обманула. В программе Санкт-Петербургского телевидения "Пари-Прогноз" из интервью с лидером петербургских анархистов П. Раушем вся информация о "деле Родионова – Кузнецова" была вырезана. В ответ анархисты начали 7 марта пикетирование санкт-петербургского телецентра с требованием дать в эфир информацию о "деле Родионова – Кузнецова". Пикетирование привлекло внимание общественности, о нем сообщили средства массовой информации. В результате Санкт-Петербургское телевидение в программе "Альтернатива" дала краткий сюжет о "деле Родионова – Кузнецова" [53] .

В условиях непрекращающейся кампании протеста, в том числе и международной (акции в защиту А. Родионова и А. Кузнецова проходили в США, Франции, Канаде, Швеции и Польше), 24 апреля 1992 г. решением Московского городского суда А. Родионов и А. Кузнецов были освобождены из-под стражи. Суд, однако, не оправдал их, а лишь сократил срок заключения до фактически отбытого (известная советская практика). Это вызвало разочарование и возмущение анархистской массы [54] .

В целом является несомненным, что "дело Родионова – Кузнецова" заметно увеличило степень неприятия анархистским сообществом нового режима в России и безусловно радикализовало настроения. Более других в процесс радикализации были втянуты анархисты, непосредственно участвовавшие в акциях в защиту А. Родионова и А. Кузнецова – в первую очередь, в Москве и Санкт-Петербурге. Участники московских акций, систематически разгоняемые и избиваемые ОМОНом, стали воспринимать новый режим как "демократическую бутафорию полицейского государства". Анархисты Санкт-Петербурга испытали тяжелое потрясение, обнаружив, что их вчерашний друг и союзник – "демократическая оппозиция", придя к власти, "предала" их и "переродилась". Серьезный удар "дело Родионова – Кузнецова" нанесло по крупнейшей нерадикальной анархистской организацией – КАС. Участвуя в совместных акциях, рядовые члены КАС убедились, что радикальные анархисты по сути мало чем отличаются от них самих – вопреки уверениям вождей КАС, что радикальные анархисты – это "просто шпана". Более того, радикальные анархисты приняли на себя всю тяжесть репрессий в ходе кампании в защиту А. Родионова и А. Кузнецова, в то время как лидеры КАС избегали участвовать в уличных акциях – и это однозначно вызывало у рядовых членов КАС симпатии к "радикалам" и увеличивало степень недоверия к своим "вождям".

Можно смело утверждать, что “дело Родионова – Кузнецова” изменило лицо российского анархизма. Во-первых, в ходе акций в защиту Родионова и Кузнецова все анархисты окончательно осознали себя представителями внесистемной оппозиции, а во-вторых, анархисты впервые перешли к тактике самостоятельного систематического неповиновения властям и открытого сопротивления закону.

“Дело Родионова – Кузнецова” сыграло непропорциональную самой сути дела роль в радикализации анархистов в немалой степени из-за действий правоохранительных органов (милиции и ОМОНа). Милиция, к сожалению, не придумала ничего лучшего, чем систематически натравливать на пикеты анархистов местную шпану, а когда анархисты стали давать шпане отпор и приводить задержанных хулиганов в отделение милиции, тех демонстративно отпускали [55] . В результате даже умеренные анархисты стали идентифицировать неполитические правоохранительные органы (т.е. не КГБ – ФСБ, к которым анархисты и ранее, разумеется, относились с неприязнью, а милицию) с уголовниками. Кроме того, милиция и ОМОН при задержании участников акций протеста в связи с “делом Родионова – Кузнецова” действовали с неоправданной жестокостью (избивали задержанных в милицейских автобусах и машинах, а затем в отделениях милиции, но когда задержанные анархисты стали отвечать насилием на насилие (в том числе и в отделениях милиции, пользуясь возникавшим иногда численным превосходством), отношение к задержанным внезапно изменилось к лучшему) [56] . Это навело анархистов на мысль о действенности именно насильственных методов как “наиболее понятных” для представителей государства.

Провал иллюзий

Следующим фактором радикализации – тоже внешним по отношению к левакам, явились провал иллюзий относительно улучшения экономической и политической ситуации в стране после распада СССР и введение “шоковой терапии”.

Анархо-синдикалисты и “пролетаристы” из ОПОР искренне надеялись, что разгосударствление средств производства после падения власти КПСС выльется в передачу средств производства в руки трудовых коллективов. Тот факт, что в реальности процесс приватизации превратился в перераспределение собственности от государства в руки собственников-частников, вызвал у анархо-синдикалистов и “пролетаристов” сначала недоумение (“обманули!”), а затем откровенное неприятие и возмущение. Леворадикалы начали кампанию против приватизации [57] .

Иногда эта кампания приобретала даже очень острые формы, как в Хабаровске, где местные анархисты в мае 1993 г. по сути сорвали городской праздник “День приватизации”, проведя агрессивную контракцию, в ходе которой участникам “Дня приватизации” были насильно всучены листовки матерного содержания, оскорблявшие Б.Н. Ельцина [58] .

В то же время проведение “шоковой терапии”, последовавшие за ней разгул инфляции, углубляющийся экономический кризис и деиндустриализация нанесли серьезный удар по экономическому положению большинства леваков. Особенно сильно пострадали анархисты. Немногочисленные троцкистские группы, как правило, имели “патронов” за рубежом (РПЯ – “Lutte Ouvriere”, а затем – “International Socialism”; “Комитет за советскую секцию IV Интернационала” (позже – Социалистический рабочий союз) – “Рабочий Интернационал за восстановление IV Интернационала”; КРДМС – Интернационал “Милитант” и т.д.), которые оказывали им финансовую помощь; ОПОР состоял в основном из рабочих тогда еще вполне стабильно работавших предприятий, которые исправно платили взносы, – но анархистская масса стремительно нищала.

Очевидно, здесь имело место совпадение нескольких факторов. Во-первых, анархисты были, как правило, гораздо моложе остальных леворадикалов, не зарабатывали еще самостоятельно на жизнь и зависели в материальном отношении от родителей. Когда финансовое положение родителей пошатнулось – острее всего это ощутили их дети-анархисты, т.к. произошло естественное перераспределение приоритетов в семейном бюджете. Во-вторых, именно анархистская среда была изначально сильнее других алкоголизована и наркотизирована (выпивка и “травка” воспринимались почти как освященные традицией анархистские доблести). В советский период анархиствующей молодежи хватало скромных финансовых средств и на спиртное (наркотики), и на выпуск листовок. С резким уменьшением доходов пришлось выбирать что-то одно. Поскольку листовки наркотической зависимости не вызывают, выбор свершился в пользу спиртного и “травы” [59] . Анархистский принцип “свободы личности” препятствовал многим анархистам в устройстве на работу “на государство” или “на частника” и фактически обрекал на паразитический образ жизни. Конфликты в семье (с родителями, а зачастую и с женами, поскольку супружеская верность в число анархистских добродетелей явно не входит) оставили многих анархистов без жилья. Само представление об анархистском сообществе как о “вольнице” влекло к анархизму людей откровенно богемного склада. Уважением к закону анархисты не отличались (многие сибирские анархисты, например, успели отбыть сроки по уголовным статьям) [60] . Видимо, экономические неурядицы лишь выявили и обострили внутренние дефекты анархистского сообщества.

В результате анархистская масса подверглась быстрой алкоголизации и наркотизации – с последующими люмпенизацией, маргинализацией, асоциализацией и прекращением общественной деятельности [61] . Многие анархисты замкнулись в частной жизни, некоторые пытались заняться бизнесом (в основном неудачно), часть ушла в другие политические организации (от троцкистов до крайне правых).

Кроме того, именно анархисты продемонстрировали исключительную неспособность к систематической целенаправленной рутинной деятельности (ярким исключением, пожалуй, можно считать лишь лидера КАС А. Исаева, перешедшего на работу в официальные профсоюзы (Федерацию Независимых Профсоюзов России, ФНПР) и сделавшего там блестящую карьеру; впрочем, и А. Исаев показал себя способным к систематической организационной работе в рамках уже существующей бюрократической структуры, а не в сфере деятельности начинающего “с нуля” оппозиционного образования). Даже изредка получаемая от западных анархистов денежная и другая материальная помощь зачастую пропадала впустую (притчей во языцех стала история с ротатором, полученным КАС от шведского анархо-синдикалистского профсоюза SAC; за многие годы касовцы так и не собрали и не запустили этот ротатор).

Оказавшись на социальном дне и наблюдая в то же время быстрое обогащение политически чуждых им слоев (в первую очередь чиновничества), анархисты, как нетрудно догадаться, быстро переходили от терпимости к радикализму.

Несколько позднее по мере нарастания экономического кризиса этот процесс распространился и на всех остальных леворадикалов. В последнюю очередь он настиг “пролетаристов” – как наиболее социально адаптированных и укорененных в материальном производстве леворадикалов. В конце 1996 г. обнищавшие рядовые члены ОПОР уже предъявляли своим руководителям претензии по поводу того, что те приносят инструкции, как “выбивать” из администрации задержанную зарплату, вместо того чтобы приносить автоматы и пулеметы.

Такую же роль сыграло и становление в стране политической системы парламентаризма. Будучи внепарламентской оппозицией, леворадикалы болезненно переживали вытеснение себя из формального политического мира и оттеснение на “обочину”. Особенно тяжело на это реагировали анархисты в Сибири, многие из которых в последние три года существования СССР вошли в различные “горизонтальные” гражданские движения, проекты, группы и низовые инициативы, которые осуществляли самоуправление по месту жительства в микрорайонах, обеспечивали контроль со стороны общества за деятельностью чиновничества в сфере охраны окружающей среды, распределения жилья, продуктов, добивались решения назревших проблем города, района (транспортных, в сфере соцкультбыта, организации досуга молодежи и т.п.); с введением общественной активности в русло многопартийности и борьбы партий на выборах эти анархисты оказались исключены из общественной жизни.

Проигранная теоретическая полемика

Еще одной причиной последовательной радикализации леваков явился тот факт, что умеренные анархисты (КАС) проиграли теоретическую полемику радикалам.

В 1992–1993 гг. и, хотя и в меньшей степени, в 1994 г. в анархистских кругах продолжалась активная полемика между представителями умеренного крыла (КАС) и радикалами (почти все остальные). Особенностью ситуации было то, что почти все оппоненты КАС были выходцами из этой организации. Объективно КАС оказалась в невыгодной ситуации: основатели и идеологи КАС несли личную ответственность за то, что КАС в предыдущие годы играла подчиненную роль – роль группы поддержки общедемократического (либерально-буржуазного) движения. К 1992 г. все, включая лидеров КАС, признали, что эта тактика было ошибочной. К тому же, такие действия расходились с принципами анархо-синдикализма. После падения власти КПСС в августе 1991 г. общедемократическое (либерально-буржуазное) движение не нуждалось более в поддержке слева (в том числе и со стороны КАС), но лидеры КАС не смогли предложить какую-либо продуманную привлекательную стратегию взамен предыдущей, а также и оправдать предыдущую (явно потерпевшую поражение). В течение 1992–1994 гг. лидеры и теоретики КАС постепенно покинули Конфедерацию, отказавшись от попыток организовать отпор критике слева с собственно анархо-синдикалистских позиций.

Таким образом радикалы выиграли теоретическую полемику. Внешне это выразилось в 1992–1994 гг. в укрупнении и увеличении численности радикальных (вне КАС) анархистских объединений (относительном, конечно, поскольку упала общая численность анархистов). Тенденция к радикализации хорошо прослеживается на примере все увеличивающегося числа участников съездов альтернативной КАС Ассоциации движений анархистов (АДА), а также на примере усиления "раскольнических" анархо-коммунистических группировок ИРЕАН и Федерации революционных анархистов (ФРАН). Численность и ИРЕАН, и ФРАН к 1995 г. превысили численность КАС (еще раньше это произошло с АДА, но АДА не являлась структурированной организацией в отличие от КАС, ИРЕАН и ФРАН).

Теоретический провал “исторического руководства” КАС имел не внутрианархистское, а общелеворадикальное значение. Поскольку “исторические лидеры” КАС А. Исаев и А. Шубин не просто прекратили полемику с радикалами, а перешли на позиции национал-реформизма (то есть покинули собственно лагерь леворадикалов), они стали удобным примером “ущербности умеренной позиции” не только в анархистской, но и в троцкистской и “пролетаристской” прессе, не говоря уже об изданиях “новых левых”.

Поскольку КАС была единственной организацией “умеренных” леваков, которая систематически вела аргументированную полемику по теоретическим вопросам с радикалами (петроградские анархо-демократы от такой полемики давно отказались; Тульский Союз Анархистов (ТСА) и вовсе не способен был на серьезную теоретическую полемику), то сам факт прекращения такой полемики сдвигал весь мир леворадикалов в сторону теоретического и практического экстремизма, просто выводя из обихода “нереволюционные” и вообще “умеренные” тексты и взгляды. “Умеренные” анархисты были единственными леворадикалами, которые рассматривали эволюционный (ненасильственный) путь изменения общества как равноправный революционному (насильственному). С 1994 г. понятие “эволюционный путь” исчезло из леворадикального лексикона.

Возникновение «новых левых»

Свидетельством все более углубляющейся радикализации леваков и одновременно важным фактором их дальнейшей радикализации явилось возникновение организации “новых левых”.

Идеи “новых левых” и ранее активно циркулировали в леворадикальной массе (например, журнал КАС “Великий Отказ”, издававшийся П. Рябовым и Д. Костенко, в значительной степени был посвящен пропаганде этих идей; само понятие “Великий Отказ” – одно из центральных в политической философии Г. Маркузе). Более того, с весны 1991 г. существовал Комитет культурной революции (ККР), члены которого назывались не “новыми левыми”, а анархистами по недоразумению и лидеры которого находились всецело под идеологическим воздействием видного теоретика “новых левых”, представителя т.н. западного марксизма Герберта Маркузе.

Первая организация радикальных "новых левых", осознающая себя таковой – Фиолетовый Интернационал, – была создана в 1992 г. как прямой ответ части леворадикалов на введение политики "шоковой терапии". Фиолетовый Интернационал стал своеобразным полигоном отработки новых методов борьбы. Быстро перейдя от контркультурной артистической деятельности к "оранжевым" акциям, активисты Фиолетового Интернационала разработали своеобразный вариант леворадикальной идеологии – "фиолетовый анархизм", который на самом деле был не одним из направлений анархизма, а основанной преимущественно на идеях "новых левых" идеологией, радикально отрицающей современное общество в его фундаментальных основах.

После 1 Мая 1993 г., когда члены Фиолетового Интернационала участвовали в столкновениях демонстрантов с ОМОНом на Ленинском проспекте, Фиолетовый Интернационал быстро радикализуется политически и перестраивается в ориентированную на активные действия организацию. Летом 1993 г. московская группа Фиолетового Интернационала называет себя "Партизанским движением" и переходит к целенаправленному установлению контактов с наиболее радикальными группами антиправительственной оппозиции. В действиях Фиолетового Интернационала / "Партизанского движения" начинают проявляться черты "милитантизма" и нацеленность на овладение методами "уличной борьбы" и "городской герильи".

С сентября 1993 г. "Партизанское движение" активно участвует в развернувшихся событиях на стороне Верховного Совета, одновременно укрепляя связи с широким кругом оппозиционных организаций и выводя таким образом леворадикалов (в первую очередь анархистов) из политико-идеологической изоляции.

“Новые левые” в лице Фиолетового Интернационала / “Партизанского движения” фактически выводили леворадикальное сообщество из круга традиционных методов деятельности (достаточно умеренных) и из круга традиционных идей и концепций (в случае, например, анархизма – явно безнадежно устаревших, не подвергавшихся обновлению и развитию последние 100–150 лет).

Очень быстро обнаружились “традиционные” группы леворадикалов, индуцируемые идеологическими новациями “новых левых” – например, ИРЕАН, которая превратилась в проводника идей “городской герильи” и тому подобных типичных идей круга “новых левых” в анархистской среде. Журнал “Черная звезда” быстро превратился из анархо-коммунистического в типичное “новое левое” издание, нацеленное на пропаганду идей революционного террора, городской партизанской войны и т.п. Это дало возможность более умеренным представителям “традиционных” анархистских кругов раздраженно характеризовать “Черную звезду” как “специальное издание провокационно-левацкой ориентации, исполненное на высоком художественном уровне” [62] .

Систематическое пропагандистское (в том числе действием) влияние радикальных “новых левых” на левацкую массу позволило леворадикалам впервые не просто принять участие в связанных с насилием политических акциях, возникших помимо их воли (как это было 1 Мая 1993 г. и в сентябре-октябре 1993 г.), но самим организовать такие акции (студенческие беспорядки 12 апреля 1994 г. и 12 апреля 1995 г.).

Студенческие беспорядки 12 апреля 1994 г. позволили создать влиятельнейшую леворадикальную организацию “новых левых” – “Студенческую защиту”, а затем, с учетом опыта “Студенческой защиты”, и Революционный молодежный союз “Смерть буржуям!”. Возникшие позже в провинции леворадикальные группы (Федерация анархистов Кубани (ФАК), Елецко-Липецкое Движение Анархистов (ЕЛДА), Самарский анархо-коммунистический союз (САКС), Практико-революционная организация Воронежа (ПРОВО) и др.) уже были, несмотря на присутствие слова “анархизм” в их названиях, по сути организациями “новых левых”. Фактически организацией “новых левых” с “зеленым уклоном” является и группа “Хранители Радуги”.

Нет никакого сомнения в том, что все группы “новых левых” в России – а также все группы “традиционных” леворадикалов, подвергшиеся сильной идейной инвазии со стороны “новых левых”, имманентно ориентированы на куда более жесткий и радикальный вариант противостояния власти, чем “старые” леворадикалы. Это явление не программного или формально-теоретического характера (троцкисты, например, программно все нацелены на совершение пролетарской революции, но на их реальной практической деятельности программный революционаризм фактически не сказывается), а ментального. Формирование в леворадикальной среде широкого круга активистов, по складу мышления готовых к насильственным революционным действиям “здесь и сейчас”, разумеется, стало мощным фактором радикализации леваков.

Радикализация общего политического фона в России

Следующим таким фактором явилась радикализация общего политического фона в России в 1993 г.

1 Мая 1993 г. многие леворадикалы неожиданно для себя оказались вовлечены в столкновения манифестантов с силами правопорядка на Ленинском проспекте и Гагаринской площади. На Фиолетовый Интернационал эти события произвели сильное революционизирующее воздействие, подтолкнув его к резкой политизации.

Как предвестник неизбежного вооруженного конфликта (который в октябре 1993 г. действительно разразился) воспринял события 1 Мая троцкистский КРДМС, члены которого также оказались вовлечены в беспорядки.

Наиболее показательным было то, что в столкновениях активно участвовали видные члены МО КАС Михаил Цовма и Николай Муравин, причем М. Цовма в издававшемся им журнале “Аспирин не поможет” затем обосновал – в разрыв с общей “умеренной” линией КАС – право демонстрантов на насилие [63] .

Еще более важную роль в радикализации настроений и поведения леваков сыграли события сентября-октября 1993 г. Все без исключения леворадикальные организации расценили разгон Верховного Совета и расстрел “Белого дома” как “фашистский переворот”, “введение диктатуры”, установление “фашистского”, “полуфашистского”, “военно-полицейского диктаторского” режима или просто “режима открытой диктатуры буржуазии”. Многие леворадикалы (представители АДА, ИРЕАН, Группы революционных анархо-синдикалистов (ГРАС), Фиолетового Интернационала, “Партизанского движения”, КРДМС, Русской секции Комитета за рабочий Интернационал и др.) лично участвовали в событиях сентября-октября 1993 г. на стороне защитников Верховного Совета, в том числе часть из них – в походе на Останкино, в обороне “Белого дома”.

Приобретенный личный опыт насильственного противостояния власти (несмотря на поражение сторонников Верховного Совета), безусловно, сильно революционизировал сознание леворадикалов. После октября 1993 г. из текстов леворадикалов практически исчезло проявление даже малейших симпатий к буржуазной демократии и к буржуазии вообще, до того регулярно встречавшихся, особенно у КАС [64] .

Хотя МО КАС во время событий октября 1993 г. заняла позицию нейтралитета, призвала москвичей “не дать обезумевшим политикам и военным втянуть” себя в боевые действия и предложила “начать всеобщую забастовку” до тех пор, пока “не будут даны железные гарантии проведения одновременных свободных выборов парламента и президента” [65] , после расстрела “Белого дома” ведущие активисты МО КАС совместно с Информационным центром КАС-КОР выпустили газету “Рабочее действие”, где Б.Н. Ельцин сравнивался с Гитлером и Наполеоном [66] , а действия московских властей в период “режима чрезвычайного положения” характеризовались как “расистские погромы” [67] .

Практически все леворадикальные организации активно участвовали в кампании бойкота выборов и опроса населения по Конституции в декабре 1993 г., хотя мотивировалось это разными причинами: у части – отрицанием парламентской демократии вообще и предпочтением ей самоуправления (прямой демократии), у части – несогласием с правом нелегитимного режима на такие действия, у части – несогласием с положениями новой Конституции, превращавшими парламент в бутафорию. Исключением из общего правила был Тульский Союз Анархистов (ТСА), члены которого баллотировались в областную Думу [68] . Кроме того, организация КАС в поселке Озон (Удмуртия) распространяла листовки с призывом голосовать за партии "социалистической оппозиции": коммунистов, аграриев, Социалистическую партию трудящихся [69] .

При этом надо иметь в виду, что ТСА к 1993 г. уже полностью утратил черты леворадикальной организации и "анархистским" именовался лишь традиционно. Анализ предвыборных программ тульских анархистов, а также их печатных выступлений показывает, что идеологию лидеров ТСА можно смело квалифицировать как социал-демократическую с явными элементами русского национализма (не случайно, видимо, часть членов ТСА перешла в ряды национал-патриотической организации "Русское национальное сопротивление"). Исполнительный секретарь ТСА Михаил Судаченков еще в 1991 г. противопоставлял тульских анархистов всем остальным как сторонников "мирного анархизма" (остальные анархисты, по М. Судаченкову, – "представители бунтарских направлений") [70] . Один из кандидатов в депутаты от ТСА – Игорь Марченко – сочетал анархистскую деятельность с предпринимательской (владелец частного продуктового магазина "Свободный договор", директор частного предприятия) [71] .

Несомненно также и то, что личное участие в насильственном противостоянии властям сняло у части леваков в Москве барьер инстинктивного страха перед представителями правопорядка, что было затем продемонстрировано леворадикалами во время студенческих беспорядков 12 апреля 1994 г. и 12 апреля 1995 г. Вообще, неприятие насильственных действий после октября 1993 г. исчезло у значительной части российского общества (в первую очередь, из-за действий самого правительства) – без этого просто было бы невозможно поднять студенческую массу на беспорядки.

Чеченскую войну леворадикалы дружно осудили – и поголовно рассматривали ее как прямое продолжение действий правительства Б.Н. Ельцина в октябре 1993 г. Несомненно, поражение российской армии в Чечне еще более радикализовало настроения в левацкой среде, так как леворадикалы рассматривали чеченский конфликт в первую очередь не с точки зрения “неделимости России” и не с точки зрения “права наций на самоопределения”, а как успешный опыт вооруженного противостояния режиму Б.Н. Ельцина [72] . В результате в леворадикальной прессе появились откровенные статьи с призывами усвоить “уроки Чеченской войны” и перенести успешный опыт вооруженного сопротивления режиму Б.Н. Ельцина и на другие регионы России [73] . Леваки даже идентифицировали себя с продудаевскими силами [74] и обещали “мстить” за убитых федеральными войсками чеченцев [75] .

Активизация фашистов и националистов

Следующим фактором радикализации можно считать активизацию фашистов и националистов.

Первоначально анархисты, как укорененные в неформальном движении, не уделяли серьезного внимания националистической и фашистской опасности. Они знали, что численность и влияние “Памяти” сильно преувеличиваются официальными СМИ, с удовольствием издевались над национал-патриотами в “Общине” и даже безбоязненно печатали материалы “Памяти” и других национал-патриотов [76] .

Пермская группа Союза Коммунистов активно сотрудничала с местным отделением Всесоюзного добровольного общества борьбы за трезвость (ВДОБТ) в ходе кампании против 1-го секретаря Пермского обкома КПСС Е.Н. Чернышова – с тем, чтобы не дать ему пройти в Верховный Совет РСФСР (что и удалось сделать) [77] . Активисты ВДОБТ в Перми уже тогда активно интересовались “сионистским алкогеноцидом”, а вскоре и вовсе переключились на ловлю “жидо-масонов”.

Однако уже к концу 1992 г. леворадикалы столкнулись с фактом усиления фашистских и националистических тенденций – притом не только в России, но и на всей территории бывшего СССР. Члены КАС из Кишинева Игорь Гёргенрёдер и Тамара Бурденко, активно обличавшие в анархистской и вообще левой печати молдавских националистов [78] , стали жертвами политических репрессий в Молдавии (увольнения с работы, судебные преследования, избиения в местном отделении полиции, запугивание, обстрел квартиры) [79] . С давлением националистов сначала на Союз Рабочих Шауляя, а затем и непосредственно на членов КАС и других анархистов, состоявших в Союзе Рабочих, столкнулись анархисты Литвы, причем обнаружилось единение местных профашистски настроенных организаций и официальных литовских властей [80] .

Черносотенно настроенное Иркутское казачье войско (ИКВ) организовало кампанию давления на местную газету “Советская молодежь”, где работал видный деятель КАС в Сибири И. Подшивалов, с тем чтобы изгнать Подшивалова из газеты. Казаки ИКВ даже устроили “демонстрацию силы”, явившись в редакцию газеты с намерением И. Подшивалова высечь. Местным анархистам пришлось в ответ устроить “демонстрацию силы” по отношению к ИКВ [81] .

Несколько позже с подобными явлениями стали сталкиваться анархисты и в других республиках. Например, в Крыму систематические преследования украинских властей (постоянные задержания, допросы, обыски, увольнения с работы, избиения, попытки “навесить” чужие уголовные дела) даже заставили анархистов просить политического убежища в посольстве Ливии в Киеве [82] (а позже одного из них – Александра Шугаева – совершить попытку побега морем в Турцию) [83] . Впрочем, надо учитывать также низкий интеллектуальный уровень сотрудников крымских правоохранительных органов. В частности, севастопольский анархист Олег Софяник был схвачен специальной группой захвата по подозрению в “терроризме, направленном против ВМФ Украины” после того, как правоохранительные органы Крыма перехватили адресованное ему письмо киевского анархиста, известного деятеля контркультуры Владимира Задираки. В письмо была вложена откровенно шутовская по содержанию листовка с призывом к вооруженной борьбе с “мировым и украинским империализмом”, подписанная “Киевская организация Фракции Красной Армии (RAF)” и “Ирландская Республиканская Армия (IRA): отделение морского террора”. Местные правоохранительные органы, вплоть до начальника УВД г. Севастополя генерал-лейтенанта Белобородова, восприняли эту листовку всерьез! [84] В Казахстане анархисты также оказались под жестким давлением местных правоохранительных органов (милиции и Комитета национальной безопасности, КНБ). Непрерывные задержания, обыски, давление на администрацию по месту работы, прямые запугивания (обещания поместить в Талгарскую спецпсихбольницу, пользующуюся мрачной славой одного из самых жестоких бастионов “карательной психиатрии”), наконец, заведение уголовного дела по факту выпуска листовки, направленной против “казахской государственности” (на самом деле листовка, как вся анархистская продукция, утверждала, что любое государство – вне зависимости от национальной принадлежности – “зло”), вынудили некоторых анархистов, в том числе лидера Группы анархистов Кустаная (ГАК) Виталия Каткова (“тов. Василия”) скрыться за пределами республики (в России) [85] . Следствием такой позиции казахских властей явилось возникновение в Казахстане первой на всем постсоветском пространстве подпольной анархистской организации, именующей себя “.А.Т.А.” (как расшифровывается аббревиатура, неизвестно) [86]

Интересно, что все описанные инциденты были связаны не с антигосударственнической позицией анархистов, а с их антинационалистической, интернационалистской позицией, в связи с чем местные националистически настроенные власти рассматривали анархистов не как классового или политического врага, а именно как национального противника.

С осени 1992 г. тема фашизма и национализма стала активно занимать и троцкистскую прессу – впрочем, пока еще в академическом плане, вне связи с прямыми столкновениями с фашистами [87] .

С весны-лета 1993 г. ситуация еще более обострилась – первоначально в Москве, где распространители леворадикальной и коммунистической прессы стали подвергаться систематическим нападениям со стороны крайне правых, преимущественно членов Русского национального единства (РНЕ). Показательно, что правоохранительные органы неизменно в этих инцидентах принимали сторону фашистов, что подтолкнуло леворадикалов к выводам о “внутренней фашизоидности” российского режима [88] .

4 августа 1993 г. радикальные анархисты, троцкисты, комсомольцы, члены "Трудовой России" наладили совместное патрулирование около музея В.И. Ленина – для отпора правым радикалам, систематически нападавших там на распространителей левой прессы.

7 августа 1993 г. произошло столкновение такого патруля с боевиками РНЕ, в ходе которого один из боевиков РНЕ получил сотрясение мозга (от удара бутылкой по голове). Милицией были задержаны только представители левых – троцкист Борис Эскин (член Комитета за рабочую демократию и международный социализм, КРДМС) и социалист-самоуправленец, редактор газеты "Левая альтернатива" Александр Байрамов (ныне – Александр Желенин, сотрудник “Независимой газеты”). При допросах в отделении милиции несовершеннолетний Б. Эскин подвергался избиениям [89] . Кроме того, следствие откровенно солидаризовалось с фашистами (А. Байрамову следователь прямо заявлял, что "Гитлер был хороший человек, хотел добра своему народу"). Об этом стало широко известно московским левакам, что усилило радикальные настроения и сформировало мнение о режиме Ельцина как режиме, сознательно покровительствующем фашистам [90] .

Появившаяся вскоре статья Александра Митрофанова в газете "Московский комсомолец", в которой рассказывалось об этом случае и в которой открыто содержался призыв дать фашистам возможность "очистить наши улицы от красных! И неважно, кто этот "коммуняка" – троцкист или сталинист" [91] , только усилила такое мнение в леворадикальной среде.

Отзвуки этих событий имели место в сентябре 1993 г., когда леворадикалы встретились на баррикадах, окружавших Верховный Совет, с боевиками РНЕ. Регулярно между леваками и членами РНЕ происходили ссоры и стычки, в одном случае дело дошло до поножовщины с участием члена ИРЕАН Владимира Платоненко [92] .

Расстрел из танков “Белого дома” и последовавший за ним произвол правоохранительных органов в Москве в период “режима чрезвычайного положения” леворадикалами рассматривался преимущественно под углом фашизации страны “сверху”, совмещения правящим режимом элементов фашистского государства и буржуазной демократии.

Особое внимание обратили леворадикалы на устроенные в Москве городскими властями в период “режима чрезвычайного положения” этнические чистки, направленные против выходцев с Кавказа (впрочем, поскольку в результате этих “чисток” пострадали не только “кавказцы”, но и уроженцы Средней Азии, Балкан, арабы, евреи и иранцы, очевидно, что критериями репрессий были не столько национальные, сколько расовые отличия – пострадали именно представители малых подрас (кавказской, динарской, средиземноморской и т.д.) большой европеоидной расы [93] – но милиция и ОМОН в таких этнографических тонкостях, естественно, не разбирались и “чистили” тех, кто обладал “недостаточно арийской” внешностью).

Леворадикалы связали фашистское, с их точки зрения, поведение московских правоохранительных органов с инцидентами у Музея Ленина весной-летом 1993 г. Действия московских властей квалифицировались в левацкой прессе просто как “расистские погромы” [94] .

Сразу после отмены в столице “режима чрезвычайного положения” в помещении Российского государственного гуманитарного университета (РГГУ) состоялось крупное совещание леворадикалов (с участием ИРЕАН, Группы революционных анархо-синдикалистов (ГРАС), КАС, КРДМС, Социалистического рабочего союза (СРС), Товарищества социалистов-народников, Русской секции Комитета за рабочий Интернационал, Фиолетового Интернационала, “Хранителей Радуги”, Молодых социал-демократов и ряда беспартийных леваков, а также представителей Демократического Союза), на котором было принято решение о создании объединенных левацких “дружин самообороны” на случай повторения октябрьских событий и с целью отпора крайне правым. Однако никакого развития это решение не получило, и инициатива заглохла сама собой.

С ноября 1992 г. в Москве стали происходить спорадические стычки между леваками и фашиствующей молодежью – скинхедами. Первый такой случай имел место 8 ноября 1992 г. в центре Москвы, когда группа идейных анархистов и анархиствующих панков и хиппи из Анархического молодежного фронта (АМФ) и Анархо-радикального объединения молодежи (АРОМ) проводила шествие по случаю дня рождения Н.И. Махно и подверглась нападению банды скинхедов.

Однако систематический характер такого рода инциденты стали носить с 1993 г. и были вызваны в основном вторжениями фашиствующей молодежи на рок-концерты, организуемые леворадикалами в Клубе им. Джерри Рубина, А-клубе и других местах. Подобные вторжения носят сознательный и целенаправленный характер и являются предметом особой гордости у скинхедов [95] .

По большей части леваки оказались не готовы к сопротивлению скинхедам на рок-концертах. Яркими исключениями из этого правила были лишь инциденты в апреле 1994 г., когда анархисты смогли успешно противостоять скинхедам на рок-фестивале “Индюки”, и в декабре 1996 г. на “анархо-ёлке” в Клубе им. Джерри Рубина [96] .

О том, до какой степени подобное “бытовое давление” со стороны ультраправых может оказывать радикализующее воздействие на сознание и поведение леваков, свидетельствует тот факт, что 20 апреля 1996 г. группа из 15–20 человек (преимущественно анархистов) по инициативе и под руководством достаточно мирного, интеллигентного и “книжного” анархиста – члена МО КАС М. Цовмы устроила специальный рейд по улицам Москвы в надежде наткнуться на неофашистов, празднующих день рождения Гитлера и максимально жестоко их избить. Многочасовые поиски фашистов успехом не увенчались.

Насколько болезненной для московских леваков стала тема фашизма, видно из все увеличивающегося числа публикаций в леворадикальных изданиях на эту тему начиная с 1993 г. [97] , а также из того факта, что в 1994 г. в Центре современного искусства функционировал семинар, посвященный проблемам фашизма и “нового правого” движения, который активно посещался в основном авангардными художниками, искусствоведами и леваками (анархистами, троцкистами и “новыми левыми”) [98] . К сожалению, материалы этих семинаров, за единственным исключением [99] , не опубликованы.

В 1995 г. с фактом идейного и практического единения правоохранительных органов и русских фашистов (РНЕ) столкнулись и петербургские анархисты [100] .

Постепенно практика открытого давления крайне правых на леваков стала распространяться из Москвы и Иркутска и на другие города (Самару, Псков, Ростов, Волгоград, Липецк, Новосибирск) [101] , приобретая подчас жесткие формы. Особенно заметный и систематический характер это давление приобрело в Краснодаре, где объектом постоянных нападений местных фашиствующих казаков, скинхедов и боевиков РНЕ стали анархисты – члены Федерации анархистов Кубани (ФАК) и группы ИРЕАН Кубани [102] .

В результате ФАК стала одним из соучредителей “Левого Антифашистского Сопротивления” (ЛАС) – российского филиала международного движения “Молодежь Европы против расизма” (YRE). Учредительная конференция ЛАС состоялась в Москве 25–26 октября 1996 г. Помимо ФАК в состав ЛАС вошли Елецко-Липецкое Движение Анархистов (ЕЛДА), Самарский анархо-коммунистический союз (САКС), Русская секция Комитета за рабочий Интернационал, некоторые группы ИРЕАН, группа “Коммунистический реализм” и ряд других организаций.

Интересно, что учреждение ЛАС, в котором объединились троцкисты, анархисты и “новые левые”, вызвало болезненную реакцию у части анархо-синдикалистов, которые сочли это объединение недостаточно “чистым” с точки зрения методов и идеалов анархо-синдикализма (в частности, потому, что в него вошли группы и лица, “заигрывавшие” с Национал-большевистской партией), во-первых, и подконтрольным Интернационалу “Милитант”, во-вторых (т.к., с их точки зрения, YRE – это “партийная организация троцкистской тенденции «Милитант»”). Заявление об этом было опубликовано от лица Московской организации Конфедерации революционных анархо-синдикалистов – Секции Международной Ассоциации Трудящихся в СНГ (КРАС – МАТ) и редколлегии анархо-буржуазного журнала “Наперекор” [103] . Было бы слишком примитивным связывать это заявление только с противоборством между троцкистским “интернационалом” “Милитант” и анархистским “интернационалом” МАТ. Несомненно, оно явилось также показателем утвердившегося к 1996 г. среди ряда анархистов восприятия фашизма как всего, что имеет отношение к государственной власти вообще, к согласию (хотя бы временному) с самим фактом существования государства. В этот смысле “антифашистский радикализм” части анархистов может быть распространен на всех, кроме самих этих анархистов [104] .

В принципе, такой образ мышления (“всё, что не анархия – то фашизм” [105] или “все, кроме нас – фашисты”) является уже замеченной в специальной литературе особенностью левацкого сознания, прослеженной на примере западных леворадикалов 60-х – 70-х гг. [106] или выходцев из среды “бунтарей 68-го года” – французских “новых философов”, в частности, Бернара-Анри Леви [107] .

Осознание тупиковости предыдущих тактик

Еще одним фактором радикализации леваков явилось осознание тупиковости всех предыдущих тактик.

Тактика “поддержки слева” общедемократического движения оказалась для леворадикалов тупиковой, что было признано всеми леваками уже в 1991 г. Создать при помощи этой тактики “на гребне волны” общедемократического движения устойчивые левацкие структуры не удалось, занять солидное место в политическом спектре страны – также. После падения власти КПСС и распада СССР исчез основной противник, против которого боролись леваки, что временно лишило движение “ближайших целей” (в этом позже откровенно признавались, например, анархисты) [108] . Использовать структуры и финансовые средства общедемократического движения в своих целях также не удалось.

Более того, взаимодействие леворадикалов с буржуазно-либеральным крылом неформалов вызвало переход к либералам части леваков – в первую очередь тех, кто надеялся на осуществление через структуры неформалов политической и деловой карьеры, кто использовал эти структуры как нетрадиционный канал вертикальной социальной мобильности. Это лишило леворадикальный лагерь значительной части активных молодых людей.

Как уже говорилось выше, в анархистской среде это вызвало крен от “умеренного” анархизма – анархо-синдикализма КАС – к “радикальному” анархизму (в первую очередь, к анархо-коммунизму). ОПОР по той же схеме и по тем же причинам перешел от весьма умеренных действий типа устройства Клуба избирателей к организации “табачных бунтов”.

Провалом завершились и попытки леворадикалов внедриться в официальные структуры (Советы и профсоюзы). Надежды лидеров КАС (откровенно высказывавшиеся на заседаниях МО КАС в конце 1991 г.) на “анархо-синдикализацию” официальных профсоюзов (системы Московской Федерации Профсоюзов – Федерации Независимых Профсоюзов России, МФП – ФНПР) оказались утопическими. Напротив, традиционная бюрократическая структура профсоюзов интегрировала в себя часть лидеров и активистов КАС, соответствующим образом изменив их психологию и превратив их в проводников своей политической линии [109] .

Аналогичная судьба ждала леворадикалов, вошедших в официальные структуры представительной власти. Будучи в абсолютном меньшинстве, леворадикалы не могли провести через органы представительной власти свою линию, но многие, почувствовав “вкус к власти”, перестали быть леворадикалами. Единственным исключением был член КАС Владимир Чернолих (1938–1995), до самой смерти пытавшийся через структуры представительной власти в Приморском р-не Иркутской обл. проводить (разумеется, безуспешно) анархистскую линию [110] .

Провалом закончилась и тактика энтризма (т.е. внедрения в другие левые группы и организации), которую пытались осуществить отдельные троцкистские группы, в частности Комитет за рабочую демократию и международный социализм (КРДМС). КРДМС еще в конце 1991 г. пытался, пользуясь неразберихой, царившей в рядах коммунистов после закрытия КПСС, создать “Рабочую партию” и с этой целью принимал участие в мероприятиях “Трудовой России” [111] . КРДМС пытался также энтрироваться в “Союз рабочих Москвы” (руководимый В. Шишкаревым), несколько членов КРДМС состояли одновременно в Российском коммунистическом союзе молодежи (РКСМ), однако продвинуться в этих организациях и начать оказывать воздействие на их политическую линию КРДМС не удалось. Не удалась также и более поздняя затея КРДМС с организацией Революционной рабочей партии, в которую должны были объединиться российские троцкистские, марксистские и “пролетаристские” группы левее КПРФ [112] .

Также никаких результатов не дала попытка секции троцкистского Социалистического рабочего союза (СРС) в Туле энтрироваться в местное отделение Социалистической партии трудящихся (СПТ).

Как парадоксальный пример проведения тактики энтризма можно привести действия нескольких троцкистских тенденций (то есть направлений в международном троцкизме), которым не удалось создать своих российских секций. Так, например, ламбертисты (последователи Пьера Ламбера из Международного Союза Трудящихся) через созданную ими в качестве “самостоятельной” Партию трудящихся Франции пытались внедрить свои установки в МФП и КАС-КОР (разумеется, безуспешно). Моренисты (последователи Науэля Морено) из “Международного рабочего движения” (Аргентина) так же безуспешно пытались поставить под свой контроль Свободное межпрофессиональное объединение трудящихся (СМОТ) [113] .

Своеобразным вариантом энтризма можно было, видимо, первоначально считать и деятельность одного из “исторических лидеров” КАС А. Шубина в “зеленом” движении (в Российской Партии Зеленых – РПЗ и Социально-экологическом Союзе – СоЭС). Однако и здесь история повторилась. А. Шубину не удалось анархизировать то крыло “зеленого” движения, в которое он внедрился, напротив, собственные взгляды А. Шубина претерпели резкую эволюцию вправо и с конца 1994 г. А. Шубин уже открыто восхвалял оппортунизм (“я оппортунист и тем горжусь”) [114] , третировал радикалов как “политических бомжей” [115] и даже занимал проимперскую позицию в чеченском конфликте [116] , за что был печатно назван бывшими товарищами по КАС “великодержавным шовинистом” [117] .

Очевидную неудачу потерпела выбранная ОПОР тактика “малых дел” (организация локальных забастовок, восстановление на работе отдельных уволенных активистов рабочего движения, помощь в решении социальных и бытовых вопросов на индивидуальном уровне). Столкнувшись с фактом деиндустриализции Уральского региона, нарастающей безработицей и социальной апатией, ОПОР был вынужден признать факт тупиковости тактики “малых дел” и в ноябре 1996 г. принял куда более радикальную тактику, исходящую из неизбежности классовой войны и нацеленную на создание революционной партии рабочего класса [118] .

Не оправдала себя и тактика ряда анархистских и троцкистских групп, ориентированная на самоизоляцию под “правильными” лозунгами и на основе “правильной” доктрины – с дистанцированием от существующих в России более массовых оппозиционных движений как от “сталинистских”, “идейно эклектичных” и “зараженных патриотизмом”. В условиях информационной блокады, не располагая большими техническими и людскими ресурсами, эти группы быстро превратились в классические микроскопические политические левацкие секты западного образца, по определению не имеющие никаких шансов на рост и развитие.

Таким образом, леворадикалы оказались перед несколькими альтернативными вариантами поведения:

а) либо покинуть политическую сцену;

б) либо покинуть ряды леворадикального мира и встроиться в мир “большой политики” в рамках куда более умеренных структур;

в) либо инкапсулироваться в рамках микроскопических сект без всяких надежд на развитие;

г) либо перейти к более радикальным методам политической работы, пропаганды и просто бытового поведения с целью привлечь к себе внимание, что предполагало активное взаимодействие к наиболее радикальными слоями антиправительственной оппозиции вне леворадикального сообщества.

Наиболее активная часть леворадикалов выбрала последний путь.

Определение себя как врага буржуазной демократии

В результате на сцену выступил последний фактор радикализации левацкого мира – окончательное осознание и формальное определение себя как врага буржуазной демократии.

До событий сентября-октября 1993 г. значительная часть леворадикалов испытывала определенные колебания между неприятием институтов буржуазной демократии (как этого требовала от них формально идеология) и положительным отношениям к этим институтам, поскольку они обеспечивали беспрепятственное функционирование леворадикальных организаций и пропаганду леворадикальных идей. Более того, в значительной степени коллективное сознание леворадикалов было озабочено псевдодихотомической коллизией между нежеланием возврата Советской власти и неприятием капитализма.

В ряде случаем неприятие Советской власти настолько перевешивало стремление к “бесклассовому обществу” (“анархии”, “безгосударственному социализму”, “коммунизму”, “обществу самоуправления трудящихся”), что отдельные группы леворадикалов включались в обычный процесс буржуазной представительной демократии и начинали себя вести уже “не как леворадикалы”. Например, большинство Тверской организации КАС во главе с Вячеславом Хазовым в середине июня 1993 г. вступило в Либерально-демократическую партию России (ЛДПР) [119] , за что, конечно, было исключено из КАС (впрочем, сами они с этим исключением не согласились).

Анархо-демократы также интегрировались в буржуазную парламентскую систему. 19–20 июня 1993 г. они провели в Москве Учредительный съезд Союза Вольных Тружеников (СВТ), который решил защищать интересы мелкого и среднего бизнеса, предпринимателей [120] . На II съезде СВТ (30–31 октября 1993 г. в Москве), в котором также участвовал перешедший на позиции русского национализма Тульский Союз Анархистов (ТСА), было решено, что буржуазная демократия – необходимый переходный этап к анархии и, таким образом, формально было “снято” противоречие между буржуазным государством и безгосударственным идеалом анархистов (по сути это – закрепленный на программном уровне тезис петербургского анархо-демократа Павла Гескина, отстаивавшийся им с 1990 г.) [121] .

СВТ провозгласил себя “партией”, которая должна участвовать в выборах и выступать за рыночное общество, подтвердив в качестве основной своей задачи защиту интересов мелкого и среднего бизнеса, и установив в качестве второй по важности задачи “ненасильственное урегулирование отношений труженика и собственника” [122] . После этого остальное анархистское сообщество отказалось признавать СВТ анархистами, расценив их позицию как ренегатскую [123] . Представитель Анархо-коммунистического революционного союза (АКРС) Олег Дубровский даже заклеймил СВТ как “взбесившийся от ужасов “реального социализма” мелкобуржуазный элемент” и заявил: “Свобода делать деньги – вот их идеал... они работают на государство, ибо защищают классовое общество – социальную основу существования любого государства” [124] .

СВТ ответил на эту критику в том духе, что каждый имеет право называть себя анархистом или не называть, и никто, кроме самого этого человека, не может определять, является ли тот анархистом или нет (т.е. дело не в программах и действиях, а в “праве личности” на любое самоназвание) [125] . После этого все остальные анархисты, свернув полемику как бесперспективную, стали игнорировать СВТ.

Но после октября 1993 г. почти все остальные леворадикалы быстро и однозначно перешли к позиции системного неприятия буржуазной демократии. Это было тем легче сделать, что для такого перехода не требовалось ни проведения каких-либо специальных дискуссий, ни сочинения специальных теоретических текстов. Достаточно было просто вернуться “назад к основам” – к анархизму, троцкизму, марксизму, неомарксизму и т.п., чьи классические тексты уже содержали развернутую критику буржуазной демократии как “неподлинной” и ориентировали читателя на “прямую демократию”.

Внешним признаком этого перехода стала не только куда более радикальная практика поведения леваков (участие в уличных беспорядках), но обостренный теоретический интерес к практике политической борьбы, несовместимой с буржуазной демократией. Издания леворадикалов наполнились материалами, восхвалявшими партизанскую борьбу – как в классическом варианте (в частности, опыт Сапатистской армии национального освобождения (САНО) в Мексике) [126] – причем одна из статей о САНО в издании Елецко-Липецкого Движения Анархистов (ЕЛДА) была даже подписана “Липецкий батальон САНО” [127] ; Революционного движения им. Тупак Амару в Перу [128] ; партизан в Колумбии [129] ), так и в варианте “городской герильи” – РАФ [130] , бельгийских Коммунистических Боевых Ячеек (причем о Коммунистических Боевых Ячейках, левомарксистской организации, рассказывало с восторгом анархистское издание “Крысодав”!) [131] , ИРА и ЭТА [132] . Леворадикалы стали проявлять интерес к практике даже правого вооруженного сопротивления буржуазной демократии [133] .

Чрезвычайно обострился интерес к практике индивидуального террора [134] . Даже очень умеренная в последние годы петербургская анархистская газета “Новый свет” вдруг начала публикацию знаменитого “Мини-учебника городской партизанской войны” Карлоса Маригеллы [135] .

Лидер “Студенческой защиты” и ИРЕАН Д. Костенко опубликовал более чем показательный текст “Назад к Нечаеву”, где, в частности, писал: “От этики Кропоткина придется отказаться... Мы должны взять систему внутренних взаимоотношений бандитской “братвы”, отбросив их иерархию. И если наедут на кого-нибудь из нашей братвы, то мы должны быть готовы порвать за него глотку, а не думать, стоит ли за него заступаться. И не думать, не совершил ли он какой-нибудь ошибки, не сказал ли где-нибудь по какому-либо поводу что-то, не предусмотренное анархическим каноном.

Возьмите современное левое движение и левое движение лет двадцать назад. Вы увидите два совершенно разных мира. Если 20 лет назад вы увидите массовые организации, которые готовы были к революции, готовы завтра же взяться за оружие, шли на открытое противостояние системе. Темы, которые их волнуют, – глобальная революция, третий мир как запал бомбы, подложенной под западный мир. То что мы имеем сегодня? Попытка решать маленькие, локальные проблемы, попытка ухода от окружающего мира в крошечные локальные зоны-пространства, которые они считают свободными. Это борьба за цели, за которые всегда боролись не революционеры, а либералы: права женщин, педиков, вегетарианство. Слова “революция” и “рабочий класс” превратились просто в кришнаитские мантры, которые спокойные респектабельные люди повторяют перед такими же спокойными и респектабельными аудиториями...

Поэтому выход возможен только один – тотальное восстание против системы. Причем не стоит брезговать никакими средствами. Если есть возможность пойти работать в органы – надо идти в органы. Если весть возможность попасть в парламент, нужно идти в парламент и вредить там. Если есть возможность пробраться во вражескую организацию – нужно вступить в нее...

Чем стабильнее система, тем меньше у нас шансов. Шанс появляется только в период нестабильности, хаоса, поэтому любое нагнетание напряженности, любые деструктивные действия объективно идет на пользу революции. Любая драка двух алкоголиков несет в себе в тысячу раз более революционный заряд, чем сотня левых семинаров. Панковский лозунг “destroy” должен стать главным лозунгом победоносной диффузной герильи, которая единственно способна нанести новому мировому порядку ощутимый вред” [136] .

Фактически перед нами – отход от восприятия буржуазной демократии как человеческого сообщества. Буржуазная демократия в этом тексте выступает как инопланетный завоеватель, по отношению к которому не работают ни моральные ограничители, ни правила ведения войны.

Лишь чуть умереннее выглядит отношение к существующим властям анархо-экологистов: “Правительство экологического бандитизма само поставило себя вне Закона!” [137] .

Этот процесс захватывает даже самые умеренные леворадикальные круги. Например, журнал “Наперекор”, издающийся умеренными московскими анархистами – бывшими членами КАС, членами Конфедерации революционных анархо-синдикалистов – Секции Международной Ассоциации Трудящихся в СНГ (КРАС – МАТ) и группой буржуазных демократов, близких к Демократическому Союзу (ДС), публикует большие по объему материалы о САНО [138] и западных автономах [139] – а ведь еще недавно те же круги осуждали Д. Костенко за пропаганду “деструктивного образа” автономов!

Развился интерес к теории террора и терроризма [140] . Возникают даже такие тексты: “Единственным эффективным (изменяющим мир) действием на данном этапе политической (классовой) борьбы я считаю – террор... Террор (красный) – это процесс, который должен, это обязательное условие его существования, проявляться во всех областях человеческой деятельности. Красный – подчеркивает его антиидеологическую направленность. Красный терроризм есть перманентное действие, для которого цель сиюминутна и не соотносима ни с какой “Абсолютной идеей” (Гегель), это целенаправленная война, где бесцельность оправдывает средства, это борьба против Системы, то есть против псевдоразумного действительного (Гегель)” [141] .

Леворадикальные издания стали регулярно печатать инструкции по изготовлению взрывчатки и оружия, а также по тактике ведения партизанской войны и насильственного противостояния силам правопорядка в условиях массовых уличных столкновений. Пионером таких публикаций явилась петербургская газета “Новый свет”, в которой эти публикации носили первоначально, судя по всему, всего-навсего эпатажный характер [142] , но после октября 1993 г. эта мода захлестнула и другие леворадикальные издания, став повсеместной [143] . Кроме того, практически все левацкие издания откликнулись восторженными рецензиями на выход в свет на русском языке “Поваренной книги анархиста” Уильяма Пауэлла, содержащей в обилии рецепты по изготовлению взрывчатых веществ, снаряжению бомб и т.п. [144] Известны минимум два случая использования приведенных в левацкой прессе рецептов по прямому назначению [145] .

Постоянным чтением в леворадикальной среде стала газета Национал-большевистской партии (НБП) “Лимонка”. С одной стороны, леваки клеймят “лимоновцев” как фашистов, с другой – внимательно читают тексты “Лимонки”, посвященные левым революционным движениям, экстремизму и терроризму [146] . Более того, практически все леворадикалы прочли как минимум один номер журнала “Элементы”, содержавший “досье: агрессия, террор, насилие”, где опубликованы материалы о теоретике революционного насилия Жорже Сореле [147] , статья об экзистенциальном опыте повстанца [148] и статья о феномене левацкого терроризма [149] .

Обязательным чтением леваков становится газета Российского коммунистического союза молодежи (РКСМ) “Бумбараш-2017”, где публикуются статьи о революционной вооруженной борьбе [150] , а члены ИРЕАН (в первую очередь Д. Костенко) систематически пропагандируют малоизвестный опыт вооруженной и партизанской борьбы (преимущественно в странах “третьего мира”) [151] . Вообще, леворадикалы (в первую очередь из “Студенческой защиты”) стали постоянными авторами “Бумбараша-2017” и в некоторых выпусках газеты фактически определяли ее лицо.

Леворадикалы дружно откликнулись на арест американского террориста-экологиста Унабомбера, причем не было никаких сомнений, на чьей стороне находятся их симпатии [152] .

Еще более показательным можно считать интерес леворадикалов к фигуре Чарльза Мэнсона – руководителя калифорнийской “семьи” псевдохиппи, совершившей летом 1969 г. серию массовых убийств, жертвой одного из которых, в частности, стала голливудская кинозвезда Шарон Тейт, жена знаменитого кинорежиссера Романа Поланского. Леваки тщательно изучали редкие публикации о Мэнсоне [153] , хотя, безусловно, знали, что Мэнсон соединял в своем “учении” элементы идеологии леворадикальной контркультуры с элементами откровенно фашистской идеологии, будучи одновременно поклонником Иисуса Христа, “Битлз” и Гитлера [154] . Очевидно, Мэнсон какой-то части леворадикалов стал казаться символом тотального отрицания современной западной цивилизации.

Даже в журнале “Наперекор” обнаруживаются сожаления о том, что “левый террор в Москве – все еще теория...” [155]

Так что когда в Москве происходит наконец первый акт террора, расцененного в прессе как “левацкий” (взрыв в военкомате, произведенный от лица мифической организации “Новая революционная альтернатива”, НРА), леворадикальная пресса разражается восторгами и с готовностью перепечатывает “коммюнике” НРА [156] .

То, что такая позиция отражает не только эволюцию “вождей”, живущих в первую очередь проблемами леворадикального движения и уже тотально выпадающих из “нормальной жизни”, но соответствует настроениям рядовых леваков, свидетельствует, например, “крик души” некоего Владимира Камынина из Серпухова: “Декларируя на словах крутизну и приверженность насилию, нынешние радикалы мало чем могут подтвердить свои слова практически. Сколько министров, генералов из Чечни, депутатов, политических лидеров убито за последние годы? Сколько офисов, казино, ресторанов сожжено или взорвано по политическим, а не по уголовным мотивам? Весь пар ушел в свисток. А ведь были на Руси и настоящие радикалы – за 1906-7 по отчетам полиции было убито 4126 должностных лиц...” [157] Интересно, что редакция, напротив, пыталась (хотя и вяло и неубедительно) остудить “революционный пыл” рядового левака [158] .

Как далеко в сторону радикализма и экстремизма сдвинулись леваки, можно понять, если вспомнить, что на первом всесоюзном совещании неформальных движений – встрече-диалоге “Общественные инициативы в перестройке” (август 1987 г.) участники встречи договорились о совместном понимании термина “экстремизм”: “Это такие действия, которые являются одновременно безнравственными и противоправными, и осуществляются в целях увеличения своего социально-политического влияния, кто бы ни был субъектом таких действий – частные лица, общественные группы и организации или государственные учреждения” [159] . Леворадикалы на встрече-диалоге были представлены клубом “Община”, “Альянсом”, “Лесным народом”, Интербригадой им. Фарабундо Марти, Интербригадой им. Э. Че Гевары, Интербригадой им. М. Родригеса, Объединенным антифашистским фронтом, “Юными коммунарами – интернационалистами” (ЮКИ), то есть практически всеми легальными на тот момент леворадикальными группами. Едва ли спустя 10 лет найдется хоть одна леворадикальная организация, которая согласится вновь подписаться под вышеприведенной формулой экстремизма!

Сегодняшние леворадикалы говорят об экстремизме так:

“Голосовать – глупо. Ходить на оппозиционные митинги, слушать там чужих взрослых людей, мечтающих рулить историей и купаться в шампанском – глупо...

Нужно купить пистолет и распылитель. Пистолет для самообороны, а распылитель для превращения скучных городских стен в произведения искусства. Нужно добиться легализации мягких наркотиков, чтобы система не могла контролировать твое сознание с помощью телевизора. Ты – сам себе телевизор! Нужно добиться свободного ношения оружия, ибо система вооружена против тебя – армией, полицией, мафией; а ты нет...

Те, кто хотят, чтобы мир сохранился таким, каков он есть, – на самом деле не хотят, чтобы он сохранился. Система убивает жизнь: ту, которая вокруг, и ту, которая еще теплится каким-то чудом у тебя внутри и зовется “воля к свободе”. Существование системы – паралич мировой души и смерть человека. Наше существование – карнавал революции и приговор системе.

Они называют нас экстремистами. Это не экстремизм – это нормальная реакция живых людей на происходящее, просто живых осталось немного” [160] ;

“Террористы – те, кто строит тюрьмы, а не те, кто их взрывает. Террористы – те, кто бомбит городские кварталы и села, отдает преступные приказы, развязывает войны и загоняет молодых парней на бойню. Экстремисты не те, кто устраивает акции протеста, а те, кто, пользуясь нашим страхом перед аппаратом подавления, избивает демонстрантов, легализует массовые убийства, и сгоняет население в фильтрационные лагеря. Государственный террор – основной источник насилия и террора...

Наше “насилие” – это реакция естественной самозащиты угнетенных от террора, возведенного в закон и ежедневно совершаемого государством и правящей кастой” [161] ;

“Сильный идет против ветра. Свобода – осознанная необходимость. Для того, чтобы стать свободным, надо сначала завоевать свободу. Подаренной свободы не бывает. В свободном обществе свободы не может быть, ее заменяет либеральность. Экстремизм – это не битье окон и не пьяная драка с ментами. Экстремизм – это, в первую очередь, попытка разработать собственную шкалу ценностей и жить в соответствии с ней. Экстремизм – это поиск смысла жизни в обществе, где главными ценностями являются стабильность ради стабильности и сытость ради сытости. Экстремист – это человек, шагнувший на край пропасти, чтобы вдохнуть свежего ветра. Вставший в полный рост под пулями, чтобы увидеть звезды... Пусть будет проклята стабильность, да здравствует экстремизм!” [162]

В содержание