ЛЕВЫЕ В РОССИИ: ОТ УМЕРЕННЫХ ДО ЭКСТРЕМИСТОВ

В содержание

Исчерпанность прежних методов деятельности. Новый кризис

Период 1993–1996 гг. был для одних леворадикалов периодом продолжения кризиса и поиска путей выхода из него (анархисты, троцкисты), для других – периодом поиска путей развития (“пролетаристы”), для третьих – периодом зарождения, быстрого расцвета и упадка (“новые левые”). К началу 1997 г. все без исключения леворадикалы оказались в состоянии нового кризиса.

Власть оказалась более способной к обучению, чем леваки. Все те методы, которые были опробованы леворадикалами в своей деятельности 1993–1996 гг. и приносили результаты, были к началу 1997 г. успешно блокированы властями.

Анархисты столкнулись с фактом бессилия собственной пропаганды перед лицом официальной пропаганды, распространяемой через СМИ. Постоянные попытки анархизировать молодежную среду – через издание журналов и листков, крайне примитивных по набору идей, их изложению и языку (между собой анархисты называли эти издания “«Мурзилками» для панков”), организацию концертов малоталантливых панк-групп и через организацию “лекториев для панков” – никаких заметных успехов не принесли. Анархисты по инерции продолжают такую работу. Последняя по счету “Анархошкола” начала функционировать в начале 1997 г. в Москве, однако принципы ее деятельности (необязательность посещения, хаотичность набора как слушателей, так и преподавателей, отсутствие систематизированного единого курса, тематическая случайность, отсутствие обратной связи) гарантируют провал этой затеи.

Отдельной анархистской контркультуры также создать не удалось.

Совершенно тупиковой оказалась деятельность анархо-синдикалистов на ниве профсоюзного движения. Крошечные профсоюзы, созданные КАС в Сибири, не смогли ни расширить свое влияние, ни революционизировать массы наемных работников. Так же никаких успехов не принес аналогичный эксперимент (создание микропрофсоюза “Воля”), осуществленный в Москве Конфедерацией революционных анархо-синдикалистов – Секцией Международной Ассоциации Трудящихся в СНГ (КРАС–МАТ). Причем относительно профсоюза “Воля” вообще возникает подозрение, что он был создан исключительно для того, чтобы выполнить соответствующее уставное требование анархистского “интернационала” – Международной Ассоциации Трудящихся (МАТ), – без чего нельзя было рассчитывать на прием КРАС в состав МАТ.

Усталость и подсознательная разочарованность анархистов проявились весной 1997 г. Анархиствующие подростки (слушатели “Анархошколы”) участвовали в откровенно глупой и балаганной акции (кстати, неудачной) по забрасыванию Г.А. Зюганова помидорами 22 апреля 1997 г. Официальные СМИ успешно использовали эту акцию для пропаганды против Зюганова, самим же анархистам акция никаких выгод и дивидендов не принесла.

1 Мая 1997 г. анархисты распространяли на профсоюзной демонстрации в Москве написанные плохим языком листовки скучного содержания с явно не адекватным реальным условиям жизни в Москве призывом устроить, как в Албании, всеобщее беспартийное и безвластное стихийное вооруженное восстание [315] . На той же демонстрации анархисты по сути спровоцировали ОМОН, в результате чего было задержано пять анархистов, двое из которых были сильно избиты. Несмотря на все попытки анархистов привлечь к этому инциденту общественное внимание, СМИ его тотально проигнорировали.

Формально самое “живое” анархистское движение – анархо-экологисты – также оказалось в тупике. Отработанная тактика летних лагерей протеста радикальных экологистов за последние годы превратилась в вариант “милитантизма”, так как никаких реальных плодов уже не приносит, если не считать того, что в лагерях “анархистский молодняк” приобретает определенный скаутский и сексуальный опыт и привыкает не боятся задержаний и избиений со стороны органов правопорядка.

В состоянии развала, в лучшем случае – застоя, пребывают троцкисты. Единственная “живая” троцкистская организация – Русская секция Комитета за рабочий Интернационал (иногда именующая себя также “Рабочая демократия”, по названию своей газеты), курируемая постоянно живущим в Москве, женившимся на русской и сильно обрусевшим английским троцкистом Робертом Джонсом, сосредоточилась преимущественно на контркультурной и антифашистской работе в молодежной среде, такой как создание “Левого Антифашистского Сопротивления”, проведение рок-концертов и первомайских “народных гуляний” “Фашистов и буржуев на ...!”, проведение “антифашистского месячника” в октябре 1996 г., участие в выставке “Антифашизм & Анти-антифашизм” и т.д. На практике это ведет к установлению все более прочных связей с другими организациями леваков, но не к расширению рядов самой организации, не к усилению ее влияния в среде наемных работников (как того требует троцкистская доктрина).

К тому же Р. Джонс постоянно испытывает определенные сложности в проведении своей молодежной политики, поскольку конкурирующие троцкистские тенденции (при поддержке анархистов – в первую очередь из КРАС–МАТ) уже превратили в традицию сочинение и посылку на Запад – во все мыслимые левацкие “интернационалы”, организации и газеты – бесконечных доносов (именуемых в лучших сталинских традициях “сигналами”) [316] , уличающих Р. Джонса в общении с “неправильными” леваками, запятнавшими себя контактами с НБП.

В кризисной ситуации находятся и “новые левые”. Конгломерат Фиолетовый Интернационал / “Партизанское движение” / “Коммунистический реализм”, например, сильно изменившись организационно, в значительной степени сосредоточился на артистической деятельности. Политическая же деятельность этого образования оказалась подчинена интересам НБП. Это, безусловно, тяготит активистов Фиолетового Интернационала / “Партизанского движения” / “Коммунистического реализма”, но, с другой стороны, они уже включены в работу НБП и прекратить эту деятельность означает лишиться организационных и пропагандистских структур Национал-большевистской партии, оставить незавершенными уже начатые проекты и т.п.

С серьезнейшими проблемами столкнулась крупнейшая организация “новых левых” – “Студенческая защита”. Во-первых, как показал провал попытки “Студенческой защиты” провести очередную уличную акцию в Москве в феврале 1997 г., все противники “Студенческой защиты” изучили тактику профсоюза – и научились ее эффективно нейтрализовывать (в феврале безупречно сработала цепочка “проправительственные СМИ – власть – Ассоциация профсоюзных объединений студентов (АПОС)”: газета “Сегодня” загодя разузнала о планируемых “Студенческой защитой” беспорядках, опубликовала об этом статью, представители правительственных структур прочли ее, связались с АПОС и предложили “принять меры”, АПОС откликнулась и отменила свой студенческий марш; сама “Студенческая защита” оказалась не в состоянии провести в Москве крупную уличную акцию, не паразитируя на “официальных” студенческих профсоюзах). В ряде мест активность “Студенческой защиты” была сведена на нет или резко снижена путем изъятия из активного политического процесса наиболее авторитетных или наиболее экстремистски настроенных лидеров. Так, в Н. Новгороде самое радикальное (из четырех существующих в городе) отделение “Студенческой защиты” фактически развалилось после ареста ФСБ по обвинению в транспортировке наркотиков лидера отделения Ильи Жаркова (“тов. Панкера”). Обвинение доказать не удалось, несмотря на трехдневные непрерывные допросы, но И. Жарков за это время был отчислен из университета как не явившийся на сессию, а его соратники по “Студенческой защите”, запуганные администрацией университета, разбежались [317] . Основатель “Студенческой защиты” в Самаре Игорь Берендяев, имевший репутацию блестящего организатора, погиб при загадочных обстоятельствах [318] .

Во-вторых, “Студенческая защита”, в создании которой изначально играли важную роль силы, не относящиеся к лагерю собственно “новых левых”, то есть комсомольцы, стали ареной борьбы противоборствующих комсомольских организаций. В результате в ряде мест возникла ситуация, когда те или иные организации (вузовские или даже городские, областные) оказались под контролем комсомольцев – сторонников И. Малярова (например, в Воронеже или одна из четырех организаций “Студенческой защиты” в Н. Новгороде), либо под контролем комсомольцев – сторонников П. Былевского (например, в Арзамасе-16 или одна из организаций в Тюмени). Эти организации, продолжая именоваться “Студенческой защитой”, фактически выпали из лагеря “новых левых” и превратились в обычные комсомольские структуры, не подчиняющиеся Исполкому “Студенческой защиты”. Иногда этот процесс приобретал еще более изощренные формы. Так, крупнейшая организация “Студенческой защиты” в Ростове-на-Дону, контролировавшаяся И. Маляровым, после ссоры Малярова весной 1997 г. с руководством КПРФ, перешла под контроль КПРФ.

В-третьих, по мере разрастания “Студенческой защиты” до 15-тысячного профсоюза выявилось отсутствие формальной теоретической платформы организации и негативный характер крайне либерального подхода к членству (заявительный порядок вступления в “Студенческую защиту”). В профсоюз вливались на местах многие студенческие профгруппы, недовольные полным бездействием АПОС. Но сами по себе эти группы сплошь и рядом не имели к “новым левым” (и вообще к леворадикалам) никакого отношения. В Томске, например, в ряды “Студенческой защиты” влились Независимый студенческий христианский профсоюз и Студенческий евангельский профсоюз [319] . Это естественным образом влекло за собой деполитизацию “Студенческой защиты” с перспективой ее превращения из организации “новых левых” в обычный студенческий профсоюз, не входящий в систему ФНПР (т.е. в так называемый альтернативный профсоюз).

В-четвертых, Общероссийский Исполком “Студенческой защиты” оказался не готов к такому развитию событий, не смог найти механизмы управления разросшейся организацией и практически пустил дело на самотек. Обнаружился даже явный разрыв между пониманием лидерами “Студенческой защиты” того, что их организация не может и не должна представлять интересы всех студентов, а призвана защищать интересы лишь представителей малообеспеченных слоев и тех, кто оказывается (или в перспективе окажется) в проигрышной ситуации в условиях рыночных реформ (это понимание зафиксировано некоторыми членами Исполкома в их публикациях [320] ) или реальной практикой “Студенческой защиты”, пытающейся де-факто стать выразителем интересов всех студентов: и бедных и богатых, и гуманитариев и “технарей”, и детей рабочих и детей “новых русских”.

Никаких жизнеспособных проектов выхода из создавшегося положения лидеры “Студенческой защиты” пока разработать не смогли.

Фактически в ситуации застоя оказались и “пролетаристы” (ОПОР). ОПОР надеется выйти из застоя путем обращения к методам традиционной политики – то есть путем создания “партии рабочего класса”, однако сработают ли в России конца XX века методы, доказавшие свою результативность в начале XX века, – весьма проблематично.

Кризис методов соединился с кризисом идей, кризисом моральным и духовным. Ярким примером можно считать опереточное дело “Новиков против Гёргенрёдера”, которым анархистские сообщества России, Белоруссии, Украины и ФРГ занимались в 1996 г. вместо пропаганды и другой политической работы.

Зимой 1996 г. немецкие анархисты из Берлинской организации Международной Ассоциации Трудящихся (FAU–IAA) решили оказать помощь российским анархистам. Западные анархисты согласны были издавать для русских единомышленников газету (журнал, бюллетень). Идея принадлежала известному белорусскому анархисту Олегу Новикову (“тов. Лёлик”) и выехавшему в 1994 г. из Молдавии в Германию анархо-католику Игорю Гёргенрёдеру, защитой прав которого в 1991–1994 гг. занималось все анархистское сообщество СНГ. В качестве объекта помощи была выбрана Питерская лига анархистов (ПЛА). Издание решено было назвать “Саксаул”.

Когда в Берлине ознакомились в материалами № 1 “Саксаула”, там они были расценены как провокационные. Подписанные именами реальных анархистов (в основном из Санкт-Петербурга), но, как впоследствии выяснилось, ими не сочиненные, материалы, действительно, были “своеобразными” и превосходили все, что когда-либо печаталось в “Лимонке”. В одном материале рассказывалось, что Министерство обороны в массовом порядке посылает на плантации мака и конопли новобранцев, где те содержатся на положении рабов, получая вместо пищи наркотики. В другом рассказывалось о террористическом акте, совершенном в природе не существующей анархистской подпольной организацией “Самум” (“Самоотверженные удары по мироедам”). “Самум” якобы приговорил к смертной казни и казнил в Псковской области некоего Щетинникова, “нового русского”, по совместительству – растлителя малолетних (сцена растления описывалась). В третьем материале рассказывалось, как партия Е. Гайдара заражает сибирской язвой население Челябинской области. В четвертом – как по приказу С. Шахрая в Ингушетии было уничтожено 57 местных жителей, в основном женщин и детей (“несчастных заперли в сарае, где их потом забросали гранатами” [321] ). Самым замечательным материалом была статья “Изнасилована Галина Старовойтова”, в которой с видимым удовольствием и подробным натуралистическим описанием многих деталей рассказывалось об этом якобы достоверном факте.

В анархистской среде быстро сложилось два взаимоисключающих мнения об авторстве этих текстов. По мнению одних, они были сочинены О. Новиковым, по мнению других – И. Гёргенрёдером. В результате “все анархо-тусовки от Пиренеев до Владивостока разделились на сторонников и противников Лёлика” [322] .

Оба кандидата в провокаторы были личностями примечательными.

Олег Новиков в 1990 г. успел побывать в рядах крайне правой Национально-демократической партии Украины, затем был создателем Комитета Украинских анархо-националистов (УАН), а в 1991 г. совместно с Юрием Докукиным (“тов. Эрнесто”) создал полумифическую организацию ФАРА (первоначально расшифровывалось как “Федерация анархического революционного авангарда”, затем как “Фронт анархо-революционного авангарда”). ФАРА прославилась тем, что “приговорила к смерти” лидера украинских националистов Степана Хмару и лидера КАС Андрея Исаева (причем и тот, и другой восприняли этот “приговор” всерьез). После “раскола” ФАРА на “боевую фракцию” (сам О. Новиков) и “умеренно-экстремистскую фракцию” (Ю. Докукин) каждая фракция выпускала самостоятельное издание: О. Новиков — газету “Че”, а Ю. Докукин — газету “Рупор экстремиста”. (Формальным поводом для “раскола” явились “разногласия” между О. Новиковым и Ю. Докукиным по пунктам, кто из них “тормозит” “порыв масс расправиться с угнетателями посредством революционного террора” и какой класс – люмпен-пролетариат или просто пролетариат – должен стать гегемоном революции. [323] ) ФАРА заявила о вступлении в Федерацию революционных анархистов (ФРАН). В 1992 г. О. Новиков участвовал в создании Федерации анархистов Белоруссии (ФАБ), а позже возглавил Свободный студенческий профсоюз Беларуси. О. Новиков прославился организацией уличных акций в Минске, неизбежно перераставших в столкновения с милицией. Из Белорусского государственного университета его исключили. В 1992 г. О. Новиков был среди тех участников V съезда Ассоциации движений анархистов (АДА), кто провозгласил создание “Марксистско-ленинской ассоциации движений анархистов” – АДА (м.-л.) [324] . О. Новиков выпускал удивительные листовки, где на фоне изображений студенток, занимавшихся в общежитии лесбийским сексом, помещались “революционные” призывы “залюбить систему насмерть” и организовать “неделю активных действий за сексуальную революцию” [325] .

Некоторые особенности поведения О. Новикова описаны в журнале “Черная звезда”: “Он писал всем левым группам и во все левые издания, и перед каждой группой он представал в новом обличье: для ИРЕАН он анархо-комунист; для эсеров – группа, состоящая из левых соцдемократов и правых анархистов; для КАСовцев – КАСовской группой; для “Рабочей демократии” он был членом “Рабочей демократии”; для “Рабочей борьбы” – членом “Рабочей борьбы”; для самарской Партии диктатуры пролетариата – кандидатом РПДП(б); для “спартаковцев” – симпатизантом их тенденции. Так проявился талант О. Новикова к конспирации, и он стал получать на халяву целый ворох левых газет. Про свои взгляды Олег писал так: “Ну конечно же, мы все анархо-коммунисты, правда, близкие к троцкистам по средствам и к эсерам по методам”. Говорят, что в Киеве тогда вошло в моду новое выражение “лепить ФАРу”, означающее примерно то же, что «нести туфту»” [326] .

Другим “кандидатом в провокаторы” был Игорь Гёргенрёдер, анархо-католик из Кишинева, эмигрировавший в Германию как этнический немец (с происхождением И. Гёргенрёдера не все ясно: по одним сведениям, он – сын пленного немца, по другим – сын ссыльных немцев-трудармейцев, по третьим – сын русского дворянина немецкого происхождения, по четвертым – сын белогвардейского офицера, героически сражавшегося с большевиками в Гражданскую войну [327] ; интересно, что все версии восходят к самому И. Гёргенрёдеру!). “Черная звезда” пишет о Гёргенрёдере так: “ ... полупарализованный инвалид в коляске. Он всю жизнь испытывал болезненный интерес к сексу. Видимо, хотелось узнать, что же это такое. Единственная вышедшая из печати его книжка – “Сборник русских эротических сказов” – в самые разлиберальные постперестроечные годы была запрещена к ввозу в Россию (из Молдавии) как чересчур уж жесткое порно ... Особую злобу он затаил на Союз писателей Молдовы, который, видимо, провинился тем, что самого Гёргенрёдера не печатал. К письмам (адресованным анархистам СНГ. – А.Т.) прилагались публицистические статьи, которые Игорь просил всех пристроить в прессе. Но политические издания брать их не хотели – слишком уж откровенная порнография, а порнографические отказывали потому, что слишком много политики. Единственную статью под названием “Кровавый секс” удалось напечатать вездесущему Ю.А. Нерсесову в фашистской газете “Русское сопротивление” под русским псевдонимом (там все печатались под русскими фамилиями, и Максим Израилевич Гантварг, и Борис Иосифович Ирзак, и Антоша Розенвайн, и наш добрый друг Александрос Колпакиди)” [328] . Несмотря на явную неприязнь “Черной звезды” к И. Гёргенрёдеру, это описание довольно реалистично. В откровенно патологической статье “Кровавый секс” И. Гёргенрёдер рассказывал леденящие душу истории о том, как женщины – “боевики Народного Фронта Молдовы” во главе с известной поэтессой Леонидой Лари зверски расправлялись в Молдавии с коммунистами, преимущественно путем их коллективного изнасилования с летальным исходом. В статье смаковались натуралистические подробности (иногда анатомически недостоверные) таких “садистских действий” молдавских демократок [329] . Девушки, работающие в Отделе нетрадиционной печати (“самиздата”) в Государственной публичной исторической библиотеке, “рыдали над этой статьей и спрашивали: “Неужели такое бывает?” ...” [330]

Книга И. Гёргенрёдера “Русский эротический сказ” не была, конечно, “уж слишком жестким порно”, а была обычной порнографией, талантливо закамуфлированной под якобы народные сказы, якобы записанные И. Гёргенрёдером в 1974–1975 гг. в деревнях Уральской, Оренбургской, Курганской и Челябинской областей. То, что это не “народное творчество”, а продукт явно больной фантазии самого И. Гёргенрёдера, – несомненно [331] . “Сказам” было предпослано предисловие И. Гёргенрёдера, в котором он описывал феерические празднества типа сатурналий, будто бы справлявшиеся в деревнях вышеуказанных областей по каждому удобному поводу (постройка сарая и т.п.). С большим чувством и вниманием к анатомическим подробностям И. Гёргенрёдер описывает обряды, якобы сопровождавшие эти празднества, например, обряд выпивания обнаженными девушками ведра парного молока, каковое ведро должен удерживать на эрегированном пенисе молодой деревенский парень до тех пор, пока все молоко не будет выпито [332] .

Несомненно, и О. Новиков, и И. Гёргенрёдер были людьми, явно склонными к мистификациям и испытывавшими несколько преувеличенный интерес к проблемам пола. Оба могли оказаться авторами “Саксаула”. Балаганная история с “Саксаулом” была воспринята анархистским миром России (и СНГ вообще) всерьез. И О. Новиков, и И. Гёргенрёдер обвинялись в провокаторстве и в сотрудничестве со спецслужбами. В кампанию взаимных обвинений и оскорблений оказались вовлечены ведущие анархистские организации России (исключая КАС), Украины, Белоруссии и ФРГ, а отчасти и Нидерландов, Испании и Польши. Неясно, куда делись 6000 марок ФРГ, выделенные FAU-IAA на издание “Саксаула”. Было создано два третейских суда (с участием аргентинских троцкистов и польских анархистов) для урегулирования этого дела (впрочем, обе стороны оба суда проигнорировали). Совет Питерской лиги анархистов (ПЛА) принял 29 февраля 1996 г. “Закрытое заявление”, в котором заклеймил О. Новикова как провокатора, но 3 марта 1996 г. дезавуировал это заявление [333] .

По накалу страстей, кипевших в анархистском сообществе, скандал, связанный с делом “Новиков против Гёргенрёдера”, сравним, наверное, только с накалом страстей, кипевших в связи с расколом I Интернационала на сторонников К. Маркса и М.А. Бакунина. Но теперь история повторилась в виде фарса и показала всю глубину деградации анархистского мира.

Именно сочетание кризиса методов с теоретическим, моральным и духовным кризисом привело к тому, что леворадикальное движение по сути лишилось многих наиболее талантливых своих представителей, как минимум, пытавшихся развивать теорию. Дмитрий Жвания ушел в НБП, Михаил Цовма ушел в личную жизнь, Алексей Цветков вынужден почти все время уделять газете “Лимонка”, Петр Рябов официально порвал с КАС и выступает на страницах журнала “Наперекор” с проповедью примирения с религией. И т.д.

Для значительной части леворадикального движения (анархистов, в первую очередь) кризис 1996 – начала 1997 гг., несомненно, является лишь следствием и развитием предыдущего кризиса, ставшего для многих очевидным уже в 1993 г. Но констатация кризиса тогда не сопровождалась его внутренним осознанием. Единственным из леваков, претендующим на роль теоретика и пытавшимся тогда же, в 1993 г., осмыслить кризис движения, был П. Рябов. Он справедливо констатировал: “... участие в неформальном движении почти ни для кого не проходит даром – ведет к опустошению, моральной и интеллектуальной деградации, потере себя, самообману и депрессиям” и дал такой портрет леворадикалов: “Мелкие “коммунальные” склоки за крохи власти и огромные амбиции; чисто вещное, объектное отношение ... друг к другу при полном отсутствии цивилизованной дискуссии и представления о правах человека; такое же полное отсутствие какой-либо теоретической работы, осмысления окружающих реалий, помноженное на чудовищное невежество подавляющего большинства активистов, вне зависимости от партий; нулевая связь с реальной жизнью “простых” людей и шизофреническая замкнутость движения на самого себя, на свои кухонные разборки, магические заклинания и мифологемы, почерпнутые из прошлых веков; пошлость и безликость движения, творческая импотенция и почти абсолютный вакуум личностей и идей...” [334] Но эти ламентации и горькие рассуждения П. Рябова были восприняты леваками как “брюзжание кабинетного анархиста” или инвективы – и проигнорированы.

Спустя два года то же самое – только еще резче – написал В. Дамье: “Клубок змей, гордо именующий себя “ан.-движением” экс-СССР... спившихся внесистемщиков... обломанных циников... самовольных вождишек... адептов последнего писка ан.-моды – “веселого анархизма”, этаких homo ludens, анархистов играющих ... Довольно гальванизировать труп” [335] . Анархисты постарались проигнорировать и эти рассуждения.

Летом 1995 г. на страницах газеты “Новый свет” была предпринята попытка проанализировать причины кризиса анархистского движения (на примере Украины): “Отсутствие твердой программной основы, т.е. разработанной, обусловленной тенденциями общественного развития системы целей и средств к их достижению, неумение и просто нежелание большинства анархистов “призыва” 89-90 гг. вести целеустремленную систематическую работу по пропаганде анархических идей, по предложению анархических, т.е. основанных на солидарности и самоорганизации граждан, альтернатив политическому решению общественных проблем, значительная засоренность случайными людьми – все это, безусловно сыграло свою негативную роль. Но самое главное – анархизму так и не удалось пока нащупать ... свою социальную базу. Ни одна из социальных групп и прослоек ... общества не восприняла идеи солидарности, самоорганизации и самоуправления как свои, как отражающие непосредственные жизненные интересы. Этим, собственно, и обусловлены все вышеперечисленные негативные факторы” [336] . Однако нежелание анархо-массы читать о себе правду, думать о причинах кризиса (и думать вообще) и искать пути выхода из него оказалось исключительно велико. Статья была проигнорирована, как посвященная “чисто украинским проблемам”.

Зато бурю возмущения тогда же вызвала в анархистском мире статья А. Цветкова “Прощай, анархия!”, хотя ничего принципиально нового Цветков не написал, и статья отличалась от вышеизложенных только ярким литературным языком: “Потолкавшись по рок-подвалам, среди таких же нетрезвых борцов и общедоступных девиц, устав от бесконечных собраний и разговоров о классовой войне, ты ... понимаешь, что изменить такими методами ничего нельзя и, что самое пугающее, начинаешь подозревать, что никто из них и не хочет ничего изменить, променяв свою непримиримость на маргинальное существование на обочине автострады. Они так и будут годами читать собственные журналы и мечтать о победе мировой революции, неизбежной после того, как хамский примитивный народ дозреет до их универсальных истин” [337] . Складывается впечатление, что основная вина Цветкова заключалась в том, что он “вынес сор из избы”.

Последним, кто пытался обратить внимание анархистов на тотальный кризис движения и подтолкнуть их к поиску путей обновления, был лидер “Хранителей Радуги” Сергей Фомичев. С. Фомичев также фиксировал, что анархо-движение пребывает в кризисе, как минимум, с 1993 г.: “К 1990 году в бывшем СССР сформировалось мощное анархистское движение, насчитывающее в своих рядах несколько тысяч человек. Уже к 1993 году этого движения практически не существовало. Где-то в период между двумя московскими “белыми домами” движение распалось... Движение распалось потому, что не смогло приступить к реализации своих задач. Задач ... у движения попросту не было. Ему нечего было предложить вышедшим на улицу людям. Оно не имело ни малейшего представления о том, каким образом и что именно нужно делать для воплощения своих идеалов” [338] .

Нарисованная С. Фомичевым картина глубоко пессимистична: “Современные российские (и все остальные бывшие советские) анархисты в основном ничего не делают. Они практически не занимаются теорией и лучшее, что могут выдать, это манифест или памфлет, а также не особенно глубокие статьи по истории анархизма.

Разрыв между утопией и существующей реальностью настолько велик, что о какой-либо продуманной стратегии анархистского движения не может быть и речи” [339] .

С. Фомичев признает организационную и теоретическую несостоятельность как анархо-синдикалистов, так и анархо-коммунистов (которых он называет “революционными” анархистами): “Анархо-синдикалистам в нашей стране не удалось сделать ничего абсолютно синдикалистского, однако они продолжают упорно держаться за догматические концепции, разработанные главным образом в конце прошлого века ...

Странная вещь: лидер ГРАС Вадим Дамье, говоря о “зеленых” как о политическом трупе только потому, что их общественная активность к началу 90-х упала, свято верит в анархо-синдикализм, звезда которого закатилась еще в 30-е годы...

“Революционеры” мало думают об изменении условий революционной борьбы. Это им, как правило, ни к чему. Современный уровень технологии, который имеется в распоряжении спецслужб, не позволяет существовать подпольным террористическим организациям анархического толка” [340] .

С. Фомичев справедливо указывает на абсурдность восприятия анархистами панков как “нового революционного класса”: “Ориентация на панков как на революционный класс – красивая телега и ничего больше. Трудно найти панка, который был дочитал до конца “Одномерного человека” (вряд ли хоть один вообще начинал читать Маркузе, да и издали его у нас совсем недавно). А ведь это в некотором роде библия “новых левых” ...” Он отмечает также тенденцию к эстетизации политики у анархистов (т.е. фашистскую по психологии тенденцию): “На первый план выходит эстетика революционной поэзии. Крутость фразы становится решающим аргументом в дискуссии, путь даже она сколь угодно абсурдна... Тот же механизм, что и у общества потребления... – красота и изящество обертки, а не качество содержания становятся решающим фактором. Этакий революционный тампакс с кровью синего цвета, подобный тому, что можно увидеть на известном рекламном продукте” [341] .

С. Фомичев надеялся вызвать в анархистских кругах дискуссию, которая, возможно, могла бы помочь анархистам в поисках путей выхода из кризиса, но его надеждам не суждено было сбыться. Если до того анархисты предпочитали не замечать критику или отвергать ее как “выпады ренегатов” (в случае с Цветковым), то на статью С. Фомичева последовали отклики, показавшие, что анархистское сообщество просто не поняло, о чем писал С. Фомичев и ради чего. Отвечавшие С. Фомичеву Игорь Мангазеев и Александр Шубин каждый в своих статьях и отказались признать существование кризиса в анархистском движении – и в то же время согласились с наличием такого кризиса. Собственно, и ответ И. Мангазеева, и ответ А. Шубина на статью С. Фомичева не были ответами, что само по себе – показатель тяжести ситуации, сложившейся в анархистском сообществе в области теоретической мысли. И. Мангазеев заявил (вслед за Эдуардом Бернштейном): “конечная цель – ничто”, а А. Шубин посвятил большую часть своей статьи апологии “Общины”, КАС, А. Исаева и себя лично, предложив в качестве лекарства от всех болезней опыт “исторических лидеров” КАС, т.е. уход из анархистского движения ради решения конкретных “оперативно-тактических” задач в рамках других, не анархистских, движений и структур. Последнее, возможно – разумное предложение, но все же его нельзя считать путем вывода анархистского движения из кризиса, это, безусловно – капитуляция перед лицом кризиса: вплоть до упразднения анархистского движения вообще [342] .

Отдельные видные леваки фиксировали печатно и кризис анархизированного “зеленого” движения. Так, один из лидеров Питерской лиги анархистов Петр Рауш на примере акций радикальных экологистов в Череповце показал утопичность (если не сказать: абсурдность) требований радикальных экологистов, порочность их установки на согласие с патронирующе-распределительной ролью бюрократии (государства), указал на подмену радикальными экологистами активной самодеятельности общества “героизмом одиночек” и на “умышленное мифотворчество” вокруг летних лагерей радикальных экологистов [343] .

Известный деятель “зеленого” движения Юрий Шевчук (не путать с известным рок-певцом!) в 1997 г. вынужден был констатировать: “Зеленое движение стремительно маргинализируется ... Нас перестают воспринимать всерьез в политическом плане – и скоро перестанут в социальном” [344] .

А. Цветков, не являясь “зеленым”, смог подняться над многими мифами экологистского движения и потому о кризисе экологизма высказался еще жестче: “... дело не в перенаселении, нации с самой низкой рождаемостью наносят биосфере максимальный ущерб... Гринпис – подставная контора, проплаченная корпорациями и пускающая в нужное русло экологическое недовольство широких масс” [345] . Цветков же оказался в состоянии перейти от обличений к анализу сути экологизма и первым в России совершенно верно определил экологистское движение как “реформизм” [346] .

Это было важным шагом в осознании в России изначальной тупиковости радикального экологизма, тем более что не только отечественные леваки, но и в целом общественная мысль в России пока не понимает, что экологистское движение – это по сути своей движение реформистское, а не революционное, направленное на локальные улучшения и совершенствования при сохранении (и даже укреплении) основ существующей экономической и социальной системы. Более того, поскольку зачастую радикальные экологисты занимаются сохранением тех или иных природных объектов от изменений, они объективно выступают в роли консервативной, патриархальной силы (а иногда и прямо ретроградной, реакционной – как в случае принципиального неприятия атомной энергетики вообще; поэтому совсем не случаен столь смущающий радикальных экологистов феномен сращивания на местах “зеленых” с фашистами – например, в рядах Российской Партии Зеленых [347] ). Это значит, что экологистская работа в принципе не является органичной сферой деятельности леваков (как революционеров) – и вытеснение леваков из неорганичной им природоохранной деятельности силами, лояльными к рыночной экономике и буржуазной демократии, – всего лишь вопрос времени. Подобное явление уже имело место в профсоюзном движении. Профсоюзная работа по сути своей (т.е. борьба за улучшение экономического положения наемных работников при сохранении самой системы наемного труда) – работа именно реформистская. Анархо-синдикалисты, занимавшиеся профсоюзной работой, точно так же оказались в неорганичной для них, как для социальных революционеров, сфере деятельности – и потому неизбежно были со временем вытеснены из этой сферы реформистскими, социал-демократическими, либеральными и христианскими профсоюзами – без всяких шансов на восстановление утраченных позиций.

Показательно, что практически никто из леворадикалов не осознает кризис и леворадикального движения, и леворадикальной идеологии как всеобщий и системный. Отдельные представители мира леваков говорят и пишут либо о кризисе отдельных организаций, либо о кризисе отдельных методов, в лучшем случае – отдельных секторов левацкого мира. П. Рябов, В. Дамье, С. Фомичев и др. фиксировали несомненный кризис исключительно анархистского движения, В. Тупикин – троцкистского, П. Рауш, Ю. Шевчук и А. Цветков – экологистского. Это не только свидетельство низкого уровня способностей к обобщению у лидеров нынешних российских леворадикалов, но и гарантия продолжительности и неразрешимости кризиса.

Между тем, системность кризиса леворадикального движения видна уже из его полиморфности и из того факта, что абсолютно все леваки столкнулись с одними и теми же причинами и факторами кризиса.

Все леворадикалы считают себя представителями социальных движений, но при этом они так и не нашли того социального слоя (класса), чьи интересы они выражают и который согласен с этим и поддерживает их как выразителя своих интересов. То есть все леворадикалы в современной России лишены социальной базы. Даже “Студенческая защита”, формально являющаяся выразителем интересов студенчества как социального слоя, реально таковым, конечно, не является – во-первых, потому, что в современной России студенчество не выступает в качестве однородного социального слоя с едиными интересами, а во-вторых, потому, что политическая ориентация “Студенческой защиты” явно левее политической ориентации большинства студентов. В наиболее благоприятном по сравнению с другими леваками положении находятся “пролетаристы”, которые определили себя как выразителя интересов рабочего класса, действительно пытаются осознать реальные интересы этого класса и вербуют себе сторонников именно в рабочей среде. Однако наличные экономические процессы (деиндустриализация) быстро размывают потенциальную социальную базу “пролетаристов” (важнейшей причиной сокращения численности ОПОР в последние 1,5–2 года было именно прекращение деятельности ячеек ОПОР из-за закрытия отдельных цехов и целых предприятий).

Все леворадикалы столкнулись с фактом несоответствия своей идеологии непосредственным задачам, стоящим перед леворадикальным движением. Во-первых, идеологические схемы, используемые леваками, оказались в основном устаревшими, с помощью этих схем оказалось невозможно анализировать процессы, происходящие сегодня в стране и в мире. Во-вторых, несомненен высокий уровень мифологизированности идеологии леваков, что не позволяет носителям этой идеологии принимать действительность такой, какая она есть, и заставляет их зачастую существовать в частично вымышленной реальности. В-третьих, несомненен эклектизм левацкой идеологии (у анархистов и “новых левых” – больший, у троцкистов и “пролетаристов” – меньший), доходящий нередко до сосуществования противоречащих друг другу идеологем. Такой эклектизм, безусловно, препятствует выработке систематизированного и научного мировоззрения. Парадоксальным образом те леваки, кто в наименьшей степени страдает от эклектизма – троцкисты, – в наибольшей степени страдают от догматизма. Таким образом, одна крайность занимает место другой, что свидетельствует о недиалектичности левацкой идеологии в целом. В-четвертых, все леворадикалы так и не смогли адаптировать свои теоретические построения к современным условиям, уровню и особенностям мышления масс и вообще сделать их привлекательными для масс (не говоря уже о том, что зачастую леваки пользуются непонятным рядовым гражданам эзотерическим или начетническим языком, “партийным жаргоном”). В несколько лучшем, по сравнению с другими леваками, положении здесь находятся “новые левые”, поскольку они оперируют все же многими достижениями зарубежной общественной мысли второй половины XX в. и открыты к дальнейшему усвоению таких достижений. Но это преимущество практически сводится на нет чудовищно низкой теоретической грамотностью большинства “новых левых”, малой доступностью зарубежных теоретических источников (из-за незнания большинством “новых левых” иностранных языков) и традиционно присущим “новым левым” увлечением явно деструктивными для создания цельной идеологии факторами: психоделикой, мистицизмом, акцентированием на проблеме поиска “альтернативного” стиля жизни и т.п.

Все леворадикалы столкнулись с несоответствием форм своей организации задачам, которые поставила перед леваками реальная общественно-политическая практика сегодняшней России. Организационные формы российские леваки в практически неизмененном виде унаследовали из советского периода (времен перестройки) и, жизнеспособные тогда, эти формы оказались недейственными сегодня. Собственно, левацкий мир знает всего две формы организации: секта и тусовка (как ни странно, они могут при случае переходить друг в друга). Секта заранее обречена на самоизоляцию, тусовка запрограммирована на развал. Единственным примером другой организационной формы в леворадикальном мире является ОПОР. ОПОР создал сколько-то упорядоченную структуру по смешанному производственно-территориальному принципу, взяв за основу частью принципы построения профсоюзных организаций, частью – принципы построения дореволюционной РСДРП. Избранная ОПОР оргструктура воспрепятствовала превращению организации как в секту, так и в тусовку, но не дала никаких ощутимых преимуществ в деле развития организации, расширения рядов и т.п.

Все леворадикалы столкнулись с фактом финансовой несостоятельности своих структур. Подавляющее большинство левацких организаций и групп в СССР/России создавалось без учета и даже без простого понимания того факта, что любая общественная деятельность требует финансирования. Леворадикальные организации во всем мире черпают финансовые средства из следующих источников:

а) первичный финансовый капитал (собственность) членов;

б) коммерческая деятельность, доходы от продажи партийной прессы (литературы);

в) членские взносы (иногда достигающие 10–15% доходов), пожертвования, зарубежная помощь (например, помощь ИРА со стороны ирландской общины США);

г) экспроприации, обложение “революционным налогом” коммерческих структур (как, например, ЭТА в Стране Басков).

Первичным капиталом (собственностью), достаточным для финансирования активной политической деятельности, леваки в России не располагают. Для экспроприаций и введения “революционного налога” у них нет ни технических средств, ни практических навыков, ни элементарной личной смелости. Членские взносы существуют лишь в ОПОР, но объем их в связи с падением уровня доходов рабочих явно недостаточен не только для расширения деятельности организации, но даже для поддержания ее на прежнем уровне. Попытки некоторых групп троцкистов и анархистов ввести членские взносы успехом не увенчались: члены организаций всячески уклонялись от уплаты взносов. Продажа партийных изданий перестала приносить доходы с 1991 г. – с момента “инфляционного обвала” в России. Коммерческие структуры с целью самофинансирования смог создать ОПОР, но в настоящее время они находятся в состоянии упадка (что связано с общим экономическим кризисом). В конце 1996 – начале 1997 г. попытку создать коммерческую структуру, призванную финансировать деятельность организации, предприняли анархо-экологисты из “Хранителей Радуги”. Говорить об успехе или провале этого проекта пока рано. Наконец, финансовую помощь с Запада традиционно получали троцкисты и анархисты (КАС, КРАС–МАТ), но практика показала, что во-первых, эта помощь недостаточна, а во-вторых – российские леваки неспособны ею правильно распорядиться.

Все леворадикалы столкнулись с исчерпанностью традиционных методов деятельности. Почти все применяемые ими методы (начиная от листовочных кампаний и кончая “оранжевыми акциями”) унаследованы от советского периода. В постсоветской России они перестали действовать. В постсоветский период леваки смогли обновить свой арсенал лишь одним новым методом – “пропагандой действием” (т.е. устройством уличных беспорядков с последующей рекламой их в левацком мире). К 1997 г., как уже отмечалось выше, этот метод себя исчерпал. Новые методы пока не выработаны или, как минимум, не предложены.

Все леворадикалы страдают от отсутствия стратегии. Не имея четкой и разработанной теории, крайне туманно представляя себе желаемый общественный идеал, леваки оказались вынуждены заменить стратегию тактикой. Но даже и тактика у них сводится к двум основным формам: “методу тыка” (т.е. слепого поиска путем проб и ошибок) и “методу простой реакции” (т.е. инстинктивного ответа на воздействие внешней среды: приглашают выступить на конференции – выступаем, нападают фашисты – разбегаемся или, как вариант, отбиваемся). При таком уровне “стратегического мышления”, конечно, наивно рассчитывать на какие-либо успехи.

Все леворадикалы страдают от отсутствия ярких (“харизматических”) личностей, природных вождей, ораторов, блестящих публицистов и т.п. Это влечет за собой средний (и даже низкий) уровень леворадикальной печатной продукции, ее идейную и художественную вторичность, провинциальность, безликость, засилье мелкотемья и т.п. Естественно, такое положение не стимулирует приток к левакам талантливой молодежи. На рынке идей, теорий и образов конкуренты леваков оказались способны вызвать к себе куда больший интерес – и тем привлечь талантливую молодежь.

Все леворадикальные организации страдают от крайне низкой дисциплины и низких моральных качеств своих членов. Лень, тщеславие, необоснованные амбиции, эгоизм, жадность и трусость – обычный набор качеств среднего человека – является таким же обычным набором и у леваков. Между тем, историческая практика показывает, что оппозиционные движения, находящиеся в радикальной оппозиции к существующей системе и ориентированные на тотальное разрушение ее (в том числе леваки), способны добиться каких-то успехов, только если они смогут привлечь к себе достаточно большое число лиц с нестандартными психологическими характеристиками (фанатиков, альтруистов, героев). Политическая деятельность не в рамках общепринятых правил, а вопреки им требует в массовом порядке высокого уровня самоотвержения, аскетизма, отсутствия страха перед репрессиями (тюрьмой, гибелью), тяжелыми бытовыми условиями (безденежьем, голодом) и вообще трудностями. Российские леваки – “дети общества потребления”, воспитанные в условиях относительного комфорта, обеспечивавшегося государственной системой социальных гарантий в СССР, почти поголовно не готовы к таким жертвам.

Наконец, идеология, организационные принципы, непосредственная политическая практика, метод мышления и личные особенности российских леваков не находятся в органичной связи друг с другом. В результате обычно российские леворадикалы создают некие межеумочные, промежуточные, химероподобные образования: и не партии парламентского типа, и не массовые движения протеста, и не гражданские инициативы (типа движения в защиту прав потребителей), и не подпольные заговорщические группы (типа вент карбонариев), и не вооруженные партизанские организации (городские или сельские) – а нечто неопределенное, мечтающее стать и первым, и вторым, и третьим, и четвертым, и пятым. Те организации леваков, которые пытаются уйти от этой “традиции” (“Студенческая защита”, ОПОР), фактически движутся в сторону выхода из мира собственно леворадикалов и перехода в мир “большой политики” – и конституирования там в качестве какой-либо из форм, традиционных для системы гражданского общества буржуазной парламентской демократии.

В содержание