Александр ТАРАСОВ

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ КАК МОРАЛЬ СВОБОДЫ

“За базар ответишь?” – спрашивает один урка другого – и тот, второй, не удивляется. Он знает: взрослый человек несет ответственность и за свои действия, и за свои слова. Журналист в этом смысле ничем не отличается от других людей. Но как-то в последние годы у нас об этом подзабыли. А вот в журнале “Index / Досье на цензуру” вспомнили.

Тема последнего номера журнала обозначена так: “Ответственность общественной профессии”. Журнал публикует выступления на “круглом столе” “Журналистика: ответственность общественной профессии” – и сразу становится ясно, что тема не просто актуальна, а “супергоряча” (почему журналисты эту тему и не любят). Вот, например, точка зрения Аллы Шишковой из “Адвоката”: “Журналистика ... представляет собой профанацию идеи о контроле общества над государством. Она – тот шлюз, через который пропускаются пары недовольства и критики в адрес государства”. То есть о какой “ответственности” может идти речь, если журналистика – всего лишь паровой клапан, существующий для того, чтобы ничего не менялось! Еще интереснее мысль Максима Соколова: “Журналист в своей деятельности должен руководствоваться общепринятыми правилами приличия, то есть, должен быть приличным и ведет себя в обществе так, как вести себя в обществе хорошо воспитанный человек”. Вот и весь “профессионально-этический кодекс журналиста”! А ведь “воспитанный человек, ведущий себя в обществе в соответствии с правилами приличия”, может одновременно – в “другой жизни” – быть мошенником, садистом, растлителем, содержателем притона, главой “Коза ностра”, наконец. Но для М. Соколова это, видимо, неважно. “Главное – чтобы костюмчик сидел.”

Те, кто постарше, смотрят на проблему с учетом личного жизненного опыта – и положение им кажется куда более серьезным. Джульетто Кьеза резко высказывается против отсутствия правил поведения и работы журналиста, поскольку журналист неизбежно выступает в роли суггестора, навязывающего свое мнение, свою точку зрения потребителю информации. “Нынешнее отсутствие правил ... убивает свободу миллионов читателей и зрителей получать и выбирать информацию, – считает Д. Кьеза. – В области СМИ уже действуют настолько мощные силы, что по меньшей мере наивно полагать, будто журналист ... может оставаться свободной творческой личностью, руководствующейся исключительно собственными вкусами, критериями и ценностями”. Особенно тяжела ситуация в России: “Второй и третьей власти просто не существует, а четвертая почти целиком оказалась в руках нескольких государственных или частных магнатов”.

Так же мрачно настроена Ирина Петровская. На примере TV она очень убедительно показывает, что СМИ нагло вторгаются в частную жизнь всех граждан, навязывая им моральные стандарты, в частности, стандарты полового поведения (хотя в разных культурах и даже субкультурах они различны). Вот как она квалифицирует журналистское сообщество России: “Это уже не “лужа мочи”, а огромная выгребная яма, в которой походя, просто так, сенсации ради, коллеги топят коллег. Потому что давно уже все можно, потому что громкая слава Кушанашвили малолеткам, ... считающим себя репортерами, покоя не дает, потому что сплетничание и заглядывание в замочную скважину возводится тем же телевидением в профессиональную норму, и сами телевизионщики с удовольствием вторгаются в частную жизнь других и выставляют собственную напоказ. В обществе, где ... размываются моральные нормы, а развязные, жаждущие успеха любой ценой юнцы становятся властителями дум, не стоит ждать пощады никому – ни старым, ни малым, ни “звездам”, ни обывателям”. И. Петровская задается вопросом: “К Отару Кушанашвили после всех его безобразий по-прежнему продолжают приходить на программу вполне приличные люди, его зовут к себе другие программы. Почему приходят? Зачем к себе зовут? Неужели желание засветиться на экране или добавить в свою программу немножко скандальности сильнее элементарного чувства брезгливости?” Наивная! Деньги не пахнут, как объяснил нам еще Божественный Веспасиан. А на TV – не просто деньги, а огромные деньги. И вообще, бессмысленно стыдить обитателей “выгребной ямы”: в ответ на все словеса они сунут тебе под нос пачку “баксов” и скажут сакраментальное “non olet”.

Другой темой номера стал грузино-абхазский конфликт. Статья Даура Зантария названа точно: “Война, о которой вспоминать не любят”. Кто не любит? Конечно, не те, кто от нее пострадал, кто лишился крова или похоронил близких. Не любят вспоминать журналисты – потому, что они практически ничего не понимали в событиях вокруг Абхазии, но писали о них – и своими безграмотными статьями подливали масла в огонь, став самыми настоящими поджигателями войны. В подборке материалов по грузино-абхазскому конфликту это документально прослежено. Вот вам и пример “ответственности журналистов”.

Другой пример: “дело Пасько” – того самого корреспондента газеты “Боевая вахта”, которого уже арестовала ФСБ по обвинению в “шпионаже” – поскольку писал “не о том” и интересовался “не тем” (вопросами утилизации списанных атомных подлодок и переработки радиоактивных отходов). Очень наглядно получается: журналисты, описывающие особенности интимной жизни “звезд” и воспевающие сексуальные перверсии, процветают, а журналистов, пытающихся предупредить общество об угрозе нового Чернобыля, – сажают. “Естественный отбор”. Стоит ли после этого удивляться бесконечным сетованиям на проституированность журналистов?

Еще одна подборка: “Кино и цензура”. Много известных имен: Милош Форман, Роман Поланский, Педро Альмодовар, Анджей Вайда, Кшиштоф Кёсьлевский. Но оказывается, самые известные могут быть и самыми неинтересными. Интервью с Форманом и Поланским – бледные, неинформативные, обычные: много о “себе, великом”, общие слова против цензуры, обязательная цитата из Джека Николсона... Другое дело – Альмодовар. В небольшом тексте спрессовано богатство мыслей и богатство эмоций. Альмодовар не хочет казаться “звездой” и “мэтром” и рассказывать об успехах “себя, великого”. Альмодовар о США: “Соединенные Штаты все больше и больше напоминают мне Испанию 50-х. ... В самом воздухе разлито такое же ощущение темной непримиримости, какое 30 лет назад пронизывало атмосферу франкистской Испании – тот же страх, та же затрудненность в разговорах о реальности, те же отвратительные парадоксы, та же свирепая самоцензура”. Альмодовар об американцах: “Беспокойство о собственном физическом и психическом здоровье стало у американцев навязчивой идеей. На двери бара во время рок-концерта вывешивается плакат, который предупреждает беременных рокерш, что алкоголь вреден для плода. Подобные плакаты имеют смысл только в том случае, если беременные дамы не только фанатеют от рока, но и страдают умственной отсталостью”. Альмодовар о цензуре в США: ““ Последнее танго в Париже” ,“ Полуночный ковбой” и “ Заводной апельсин” ... получили индекс X и пользовались успехом, главным образом, из-за своих крайностей. Теперь снобизма такого рода уже нет, и индекс X зачастую означает коммерческую смерть фильма. Некоторые газеты не помещают в своих списках таких картин, а некоторые кинотеатры не показывают их вообще. ... Цензура MPPA (Корпорация кинопродюсеров Америки, Motion Picture Producers of America), как и всякая другая, смешна, неразумна, лицемерна, неряшлива и корыстна. Фильмы, неприемлемые с точки зрения морали, такие как “Рэмбо” и “Роковое влечение”, никогда не получали индекса X. И никакого значения при этом не имеет, что это – разгул кровавого насилия и пропаганда замаскированных фашистских взглядов, зато это – суперпродукт, в котором заинтересована индустрия (а нельзя забывать, что MPPA представляет индустрию)”. И вывод: “Поздно говорить о поднимающейся волне консерватизма. Гигантская волна уже накрыла нас с головой”.

О цензуре в западном кино подробно пишет Филипп Френч. Оказывается, цензура в западном кино была всегда. В США этим занимается MPPA, в Великобритании – Британский совет по классификации кино (до 1985-го он именовался еще откровеннее: “Британский совет цензоров кино”!). В статье – множество интересных фактов. Знаете ли вы, например, что “Альфред Хичкок навсегда отказался от политического кино после того, как Совет цензоров отклонил его план фильма о Всеобщей забастовке 1926 года”? А вот еще интересное суждение Ф. Френча: “Слабее всего цензура – в кино, в других искусствах ... – в тех ... государствах, которые имеют недавний опыт авторитарных режимов левого или правого толка: в Греции и Испании, например, или Венгрии и Чешской Республике фактически нет цензуры кино. Но в странах, не испытавших подобного драконовского обращения со стороны государства, фильмы подвергаются предварительной цензуре”.

Очень сильное впечатление производит речь А. Вайды на Гданьском кинофестивале. Вайда, разбирая современное польское кино, приходит к выводу: это кино свободно от зрителя (то есть режиссерам на зрителя плевать, главное – выпендриться), от критики (“критики не о фильмах пишут, а о себе”), от авторитетов, от идеи, от критериев. “Не экономический кризис угрожает существованию польского кино, не он ведет к гибели наш кинематограф. В первую очередь, польскому кино угрожает отсутствие ориентиров у самих создателей фильмов, которые в большинстве своем не отдают себе отчета о том, где и когда они живут. Это кризис киноискусства. Кризис мышления, наш внутренний кризис...”

Еще подборка. Названа “Язык нетерпимости”. Начинается с Умберто Эко, который усилиями Подороги, Рыклина и некоторых других из той же компании воспринимается в нашей стране как “патриарх постмодернизма”. Правда, Эко недавно приезжал и выступал с лекцией агрессивно антипостмодернистского содержания (вот и верь Подороге!). В журнале – тоже антипостмодернистский текст. Эко объясняет, почему он подписал “Призыв к бдительности” сорока интеллектуалов, высказавшихся против наступления ультраправых в постмодернистском обществе. Эко против постмодернистской “интеллектуальной и моральной неряшливости” и против “классического” постмодернистского постулата “ценность всех идей одинакова”. А из лекции Урсулы Оуэн становится ясно, что засилье “политкорректности” ведет в перспективе к “войне всех против всех”: “Как заменил Кристофер Хигиченс, ... политическая корректность не смогла внушить людям уважение к великолепному разнообразию человечества, она лишь раздробила группы на подгруппы, а те – на атомы, и каждый опасается всех. “ Я-десятилетие стало Я-тысячелетием, – говорит он, – каждое племя, каждая группа на первый план выдвигает себя. Изучение истории, социологии, литературы превратилось в психотерапию взаимных упреков и обид” ”. От этой ситуации, когда каждая микрогруппа имеет собственную систему ценностей, – всего лишь шаг до открытой войны, насилия, смерти. И У. Оуэн показывает, что в Югославии так и случилось. И это может повториться в любой другой стране по одной простой причине: “В нашем грешном постмодернистском обществе язык нетерпимости не только убивает – он еще и прибылен”. Non olet.

Кто-то может сказать: “Что-то мало собственно про цензуру”. Не мало. Журнал тщательно перечисляет множество случаев цензуры и преследования свободы слова во всем мире (именно во всем: примеры даны и по Великобритании, и по Германии, и по Канаде, и по США, и по Японии – странам, которые многим у нас кажутся эталонными). Впрочем, из слов Кшиштофа Занусси (с. 202) выясняется, что самая страшная цензура – самоцензура: когда при Гереке в Польше хотели официально ликвидировать цензуру, творческая интеллигенция восстала: “оставьте нам цензуру!”, поскольку на примере соседних стран уже знала, что “внешняя” цензура может схалтурить, ошибиться, полиберальничать, а внутренний цензор – никогда. Вот и главный редактор журнала Наум Ним горько спрашивает: а зачем, собственно, сегодня в России вводить цензуру как государственный институт, если у нас “абсолютно свободные журналисты по собственной воле чтят и чествуют тайную полицию?!”. Резонно.

Рецензия по традиции предполагает, что рецензент должен не только похвалить, но и покритиковать. Да, у меня есть претензии к этому номеру. Когда я в материале Наума Ефремова читаю “паталогия” (с. 124), а затем в лекции У. Оуэн – “паталогическое” (с. 169), когда у Ф. Френча везде написано (правильно) “MPPA”, а у Альмодовара везде – “MPAA”, я думаю, что журналу срочно нужен корректор. Когда в тексте Д. Кьезы героиня романа Дефо Молль Флендерс фигурирует как некий “Молл Фландерс” (с. 22) – я думаю о недостатках редактуры. Когда известный журналист Г. Жаворонков разухабисто сообщает нечто несусветное, а именно, что в Грозном начиная с 1956 года “чуть ли ни каждый год” взрывали памятник Ермолову (с. 44), а затем так же разухабисто делает вывод, что нет никаких политических или экономических причин для России оставаться на Кавказе (при этом смело оговариваясь: “я не политик и не экономист”), хотя Кавказ – это, например, Ставрополье и Краснодарский край, – я начинаю думать именно об ответственности журналиста за свои слова.

В советский период все журналисты хорошо знали, что слово – это оружие. Сейчас журналисты на любую критику огрызаются: “Мы – всего лишь зеркало, мы просто отражаем факты, показываем вас вам самим”. Зеркало – безмозгло. Оно действительно отражает. Журналист – homo sapiens, он наделен мозгом как инструментом познания. Он не отражает, он рассказывает то, что уже пропустил через свой разум – и не может (даже если захочет) не инфицировать читателя (зрителя) своими взглядами и оценками. Поэтому вопрос об ответственности – неизбежен.

13 июля 1998