Жил-был на свете минцанер. Был он обычный минцанер, каких много. С раннего утра нес он свою службу, стрелял из пистолета, а вечерами участвовал в художественной самодеятельности и изучал философию, как науку. А, кроме того, случались с ним разные жизненные ситуации. Вот эти-то ситуации и хочем мы здесь изложить, дабы умный умом еще более окреп, а дурак так дураком бы и остался.

Идет как-то минцанер по лесу. Вдруг, навстречу ему Классовый Враг. “Руки вверх!” - говорит ему минцанер. Поднял Классовый Враг вверх руки, а руки-то так вверх и потянулись. Тянутся вверх руки выше деревьев, до самых облаков, и Классовый Враг - агромадный, зеленый весь и гнилью воняет. Испугался тут минцанер, пальнул было в него из Макарова - не помогает! А Классовый Враг, страшно вырастая, рогами в небо упираясь, так оттуда грохочет: “Продай-ай-ай, минцанер-ер-ер, твою фуражку-ажку-ажку!” Схватился минцанер за голову, а фуражки- то и нету! “Отдай фуражку” - крикнул так храбро, но только хохочет Классовый Враг: “Никакой ты не минцанер!” - кричит. Принял тогда минцанер правильное решение, развернулся, как положено, и бегом в нужном направлении последовал. Следует он в нужном направлении, каждой клеточкой задней части тела могильный ужас ощущая. Добрался до родной квартиры, припер дверку в исступлении сил, щелк-щелк выключателем - не зажигается свет. Чиркнул спичкой - погасла. Потом - заволокло все болотной гнилью, а из всех щелей лезут кикиморы поганые. Схватил тогда минцанер со стены шашку дедовскую, рубит нечисть направо и налево, но наседают гады, потому как разрубит минцанер кикимору надвое - две кикиморы получается. Прыгнул тогда минцанер на кровать и одеялом с головой накрылся.

Только чувствует - под подушкой книжица лежит, до дыр зачитанная, золотая книжица берегиня. Сел на кровати и, только пальцем по ней водя, вещие строки наизусть начал твердить. Попятились вскоре вовсе, не оставив ни следа и ни приметы. Тут и свет зажегся. А книжица та Уставом называлась. “По Уставу жить — легче Родине служить!” - подумал тогда минцанер, сел за стол письменный и в дневнике все с ним бывшее стал аккуратно записывать. легче Родине служить!” - подумал тогда минцанер, сел за стол письменный и в дневнике все с ним бывшее стал аккуратно записывать.
Вышел как-то минцанер в поле. Видит — в поле Народная Масса гуляет. “Ага, — думает минцанер, — Щас я буду на нее воздействовать и вести ее за собой” Ну, вынул Макарова, повоздействовал на Массу, пока патроны были, а потом и крикнул: “Масса, за мной?” Тут Масса на него и кинулась. Бежит минцанер по полю, а Масса сзади сапожищами громыхает. “Куды ж бы это я бегу? — думает минцанер, - Надо бы остановиться, поглядеть чяво- куды...” А Масса — вот она темная, страшная, бежит, ничего не видя, и кричит что-то непонятное на разные голоса. Испугался минцанер, свернул резко в сторону и калачиком под кустом схоронился. А Масса мимо пронеслась — и чуть ножищами не растоптала. Пронеслась мимо Масса и остановилась в недоумении. Туг в нее другой минцанер из Макарова пальнул — она за ним и побежала. “Да, нелегкое это дело — вести за собой Народную Массу”, - подумал тогда минцанер и засел за мемуары.
Сидит как-то минцанер на пеньке и думу думает. Глядь, Буржуазная Пропаганда хиляет, ножки тоненькие. Подваливает так и шасть к минцанеру на коленки. “А хочешь, — говорит, - минцанер жевачечки?” А сама нежной ручкой прямо к глупостям подбирается. “Напрасно, — говорит минцанер, ты на мои низменные инстинкты расчитываешь. У меня отродясь ничего такого не бывало, окромя высоких устремлений”. — “ Ну тогда полюби меня любовью чистой и возвышенной, — говорит Буржуазная Пропаганда и кофточку фирменную рвет на трепещущей груди. Зашлись тут у минцанера внутренние органы, повалил бесстыжую на спину, и пошла у них классовая борьба. А показал себя в ней минцанер морально стойким и политически грамотным. Но случилось так, что вскоре Буржуазная Пропаганда родила. А родила она Чуду-Юду. И шлет минцанеру гонца с донесением. Так и так, мол, приезжай на свое дитятко-кровиночку поглядеть. Осерчал тогда минцанер и так ей отписал: ничего у нас с тобой родиться не могло, потому ты дура необразованная, а я ажна три лета, как всей суммой знаний овладел, на что и красный документ имею; знать тебя больше не желаю, хотя иногда встретиться можно. Ничего на это не ответила Буржуазная Пропаганда, но обиду злобную затаила. Выкармливает она свое Чудо-Юдо, а то растет не по дням, а по часам. Вымахало здоровенное, работать не хочет, только ходит за минцанером и гундосит: папа — папа, папа — папа... Минцанер уж и из пистолета отстреливался и опровержения письменные давал — ничего не помогает — прилипло, как банный лист, и репутацию портит. Так ведь и испортило... Ходит минцанер на службу, стреляет там из пистолета, а репутации нет.

Пробрался как-то минцанер в Булонский лес. Сел под куст и ждет Красную Шапочку. “Щас, — думает, — накрою Шапку с чебуреками в корзинке, заодно и бабушку съем”. А Шапочка наивно идет себе по тропинке, несет бабушке отравленные чебуреки. Тоже рассуждает, мол Волка трявану, а потом он еще и бабушкой подавится. И тут тебе прописка в центре Парижу и сортир с беде, как у людей. Но долгая дорога до Парижу. Тем более под кустом минцанер, и тут же еще ложный рыжик вырос. Торчит из почвы, в человечности Человека сомневается. Тяжело минцанеру с рыжиком, потому нет у этой заразы ни паспорта, ни других человеческих атрибутов и неуязвимостью от него веет. А Шапка, между тем, мешкает. Некуда ей спешить, дуре. И Волк тут же трется, совсем уж не у дел, потому как минцанер его куст занял и настырно под ним садит при исполнении. “Ну и Мефистофель о тобой, - Волк так цинично размышляет, - сам, мол, ешь отравленные чебуреки и бабушку из Парижа, только бы слабину не дал, а то Родине будет неприятно. Укусил бы, мол, тебя, сволочь, за кобуру, да придется ложного рыжика сожрать, чтоб не оставлять свидетелев, а он, гад, адовитый."

“Ага! Сожрал один такой! — рыжик про себя, - Меня может ни одно пищеварение не переварит. Отрастил, дурак, зубищи. И только о жратве и думает. И этот, двуногий, выполнит свое задание и смоется быстрей куда-нибудь на Остров Осознанной Необходимости кости греть и с тамошними бабами по кабакам румбу отплясывать. А я вот корнями глубоко в родную почву ушел, и буду из нее до победного философски торчать, накапливая личную ядовитость. И будет в том назидание остальному Мирозданию”.

Сидит минцанер под кустом, и чудно ему, что не едет Шапка. А что чудного-то? Разве можно надеяться на бабу? Может она в каком- нибудь секс-шопе на гульфики зырит — оторваться не может? Подводит стольких персонажей и самого автора, и все ей трын-трава! Свои собственные квартирные дела до конца довести не может. Тьфу! Где она там до сих пор шляется одному Богу известно. Уж и бабушка своей смертью померла, и Волк семьей обзавелся, а минцанер под кустом окаменел — сидит самому себе памятником, рыжик при нем экскурсоводом. А квартира в центре Парижу потихоньку разваливается — и беде протекло, и какие-то твари в ней завелись не местные. Только Остров Осознанной необходимости по-прежнему ждет минцанера в гости, но не приедет минцанер, не танцевать ему румбы. Жаль! Все беды из-за баб!

ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Еду как-то раз в метро. Подходит ко мне милиционер и, вежливо козыряя, просит предъявить паспорт. Я говорю: Вам какой? А он - давай все, какие есть. А я — мол — нету у меня никакого. А он — чего ж спрашиваешь какой? - Ну, может, у меня ум такой пытливый. — Щас — говорит — мы с ним разберемся, но надо выполнить формальность. — Не буду — говорю — я выполнять вашу формальность. Зачем мне она упала? — Не упирайся — говорит — ты похож на фоторобот. — А что — говорю — этот фоторобот натворил? — Ты что, козел, упал? — Ну — говорю - допустим, похож я на фоторобот и на упавшего козла, однако я ни то и ни другое, а ты, вот, на человека похож. И вообще, у меня по боксу первый советский еще разряд, и всякую похожесть я враз могу изменить. — Обиделся, и с тех пор меня не любит.

Взад